Мишин, Геннадий Алексеевич. Впереди на лихом коне / Г. Мишин // Надо помнить / Г. Мишин. - Саратов : [печать "ИППОЛиТ-XXI век"], 2008. - С. 3-22.

ВПЕРЕДИ НА ЛИХОМ КОНЕ

«С таких, как Борис Бабочкин,

Станиславский писал свою систему»

Олег Ефремов

В Москве, на подъезде к Малому театру, у края суетливой проезжей части улицы некоторое время сиротливо стоял легковой автомобиль. Спешившие по своим делам москвичи и приезжие, бросая быстрый, безразличный взгляд на одинокое авто, и подумать не могли, что в его салоне находится остывающее тело выдающегося русского актера и режиссёра Бориса Андреевича Бабочкина.

Он сидел на водительском месте с таблеткой в руке, которой не успел воспользоваться. Сердечный приступ застал Бориса Андреевича за рулём, во время движения автомобиля. Не желая создавать аварийную ситуацию на дороге, Бабочкин сначала решил остановить машину у обочины, а потом полез в карман за лекарством... Но было уже поздно.

Описанное трагическое событие произошло жарким днём семнадцатого июля 1975 года.

Так жутко, я бы даже сказал нелепо завершил свою нелёгкую, но яркую и красивую жизнь народный артист Советского Союза, Герой Социалистического Труда, профессор Борис Андреевич Бабочкин.

А начиналась эта необыкновенная жизнь вполне обычно: на берегу раздольной матушки Волги, в старом купеческом городе Саратове. Здесь на улице Симбирской, в доме № 47 родился восемнадцатого января по новому стилю 1904 года Борис Бабочкин.

В скромном двухэтажном домике, в тесноте да не в обиде, дружно размещалась немалая, на теперешний взгляд, семья. У Бориса кроме отца и матери был и старший брат, и заботливая тётушка, и ласковая бабушка. Короче говоря, у Бабочкиных было всё так, как и должно быть в рядовой саратовской семье начала двадцатого столетия.

Отец Бориса значился железнодорожным служащим при Рязано-Уральской железной дороге и по долгу службы часто находился в разъездах в пределах саратовского и самарского участков дороги.

Мать Анна Маркеловна, воспитанная на любви к литературе, искусству и театру, и своим детям стремилась привить такое же отношение к отечественной культуре.

Если верить семейной легенде, то Борис уже в четыре года начал выступать вместе с братом Виталием на новогодних детских праздниках на железнодорожных станциях, куда возил их отец. А поскольку эти праздники проводились не только в Саратове, но и в слободе Покровской, в Красном Куте и других местах Рязано-Уральской железной дороги, то можно сказать, что это были первые гастроли будущего знаменитого артиста.

Опять же из семейных преданий известно, что будучи трёхлетним мальцом, слушая, как Анна Маркеловна читает стихи Пушкина, Боря приходил в невероятное волнение, раскачиваясь и прыгая в своей деревянной кроватке в такт волшебным звукам стихов. Вероятно, не случайно, что год спустя в первых детских выступлениях он читал тоже стихи - Николая Некрасова.

Учился Борис в Саратовском 2-м имени цесаревича Алексея Николаевича реальном училище, находящемся на Часовенной улице (нынешний адрес - Челюскинцев, 12). Ранее в этом здании находилась духовная семинария, в которой учился Николай Гаврилович Чернышевский. За обучение Бориса в училище родители платили по 60 рублей ежегодно.

Вспоминая это время, Борис Андреевич писал: «Учась в реальном училище Саратова я читал на всех литературных вечерах, на уроках русского языка «Чуден Днепр» Гоголя, «Клеветникам России» Пушкина, монолог Фамусова. Когда началась первая мировая война, читал чьи-то патриотические стихи».

Здесь, я считаю, нужно вспомнить добрым словом преподавателей русского языка и литературы в реальном училище, воспитавших у юного Бориса Бабочкина уважение и привязанность к русской литературе, к поэзии. Назову этих учителей: Н. К. .Ястребов и А. А. Матушкевич.

Далее в мемуарах Бабочкина читаем следующие строки:

«К тому времени мы уже вплотную соприкоснулись с театром как зрители. Наши вкусы рождались и росли на спектаклях замечательного (говорю это с полной ответственностью) по тому времени Саратовского городского театра».

Именно в это время городской театр, что на Театральной площади Саратова, переживал обновлённый этап своего существования. С 1915 года руководство театром приняла на себя дирекция Анны Гавриловны Мевес, привлекавшая в труппу новые актерские силы, что положительно повлияло на работу театра. В труппу удачно вписались актёры и актрисы: Г. Несмелов, Д. Смирнов, 3. Яковлева, Е. Астахова, М. Рудина и, конечно же, блиставший в роли героя-любовника Иван Артемьевич Слонов, всё свою дальнейшую творческую жизнь связавший с саратовской сценой.

Наряду с сереньким театральным ширпотребом в Городском театре ставились спектакли по пьесам Льва и Алексея Толстых, Достоевского, Островского, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Грибоедова, Куприна, Чехова... Как раз просмотр русской классики подвёл тринадцатилетнего паренька Бориса Бабочкина к непоколебимому решению стать профессиональным актёром.

«Нужно признаться, что тогда мы мало ценили свой городской театр, а это было несправедливо, - сетовал позднее Борис Андреевич. - Только через много лет, вспоминая пережитое в саратовском Городском театре, я понял, какая там была замечательная труппа, какие интересные там были спектакли. Вспоминаю, например, комедию Островского «Сердце не камень». Исполнители центральных ролей - Д. Ф. Смирнов, Е. А. Степная, И. А. Слонов и А. М. Петров - составляли такой квартет, что, боюсь, теперь он уже неповторим».

От мыслей об актёрской судьбе Бориса Бабочкина на некоторое время отвлекли революционные события 1917-1918 годов. Когда в Единой трудовой школе второй ступени, в которую преобразовали реальное училище, появилась комсомольская ячейка, Борис одним из первых вступил в неё, а вскоре был избран секретарём ком. ячейки.

О поступлении в театральную студию для Бориса вопрос встал в 1919 году; ему тогда исполнилось пятнадцать лет. Как ни странно, но в то взбудораженное революцией и гражданской войной время, чрезвычайно активно проявился у молодёжи интерес к изобразительному, искусству, к литературе, к театру. В Саратове, например, существовали три театральные студии, не считая разных самодеятельных кружков и коллективов.

Тысячи юных саратовцев записались на вступительные экзамены в студии. Повезло не многим. Строгие экзаменаторы, как правило - опытные актёры саратовских театров, внимательно, тщательно отбирали самых способных, среди которых оказались братья Виталий и Борис Бабочкины... Виталий потом работал в театре, но рано умер от тифа.

Борис Бабочкин выдержал экзамены в две студии одновременно, но остался в той, что была при Городском театре.

«Нас, учеников студии, людей разных возрастов, разных профессий, объединяло одно: любовь к истинному искусству и ненависть к рутине, - вспоминал о годах учения Борис Андреевич. - После уроков мы ещё подолгу сидели в классах (занятия велись в помещении бывшей гимназии) и ругали старый театр. «Новые веяния» доходили до нашего города то в виде каких-то случайных спектаклей, поставленных каким-нибудь заезжим «гением», видевшим в Камерном театре «Покрывало Пьеретты» и предлагавшим зрителям его саратовскую интерпретацию; то вдруг выяснялось, что кто-то из наших знакомых видел в Москве «Сверчок на печи» в Первой студии МХАТа, и рассказы об этом волшебстве захватывали нас; то появлялась какая-то книжка об искусстве, будившая мысль, будоражившая воображение».

Руководил студией опытный актёр и режиссер Александр Игнатьевич Канин, прошедший крепкую школу в Московском Художественном театре под руководством Станиславского и Немировича-Данченко. По решению наркомата республики он приехал в родной Саратов для развития театрального дела. В Саратове Канин был предельно загружен работой в больших и малых театрах города, а их в то время было пять. К этому Канина обязывала и новая должность: главный режиссёр всех национализированных театров Саратова. При такой загруженности Александр Игнатьевич успевал ещё проводить занятия в театральной студии, готовить молодых актеров.

Не прошло и трёх месяцев с начала занятий в студии Канина, как учащиеся поделились на два непримиримых лагеря - сторонники старого и нового направления в театре. Студийный скандал пришлось улаживать губернскому отделу народного образования. Учащихся вместе с Каниным пригласили в большой кабинет заведующего отделом, «бунтовщиков», ратовавших за поиск новых путей и форм в сценическом искусстве, внимательно выслушали, затем предложили высказаться Александру Канину.

Александр Игнатьевич поддержал сторонников нового, сказал, что завидует их молодости и на их месте он, вероятно, тоже ушёл бы из старого театра и тоже стал бы «искать».

Губотдел встал на сторону «бунтовщиков». Им, а среди них был и Борис Бабочкин, выделили из фонда горсовета рабочих и солдатских депутатов просторный особняк рыботорговца Н. Е. Наумова на Большой Горной улице. Бабочкину на всю жизнь запомнились в этом особняке аляповатые амуры на потолке и громадный ковер во весь зал. Здесь молодежь пробовала свои силы в первых постановках, а Борис Бабочкин даже участвовал в нескольких спектаклях нового саратовского Театра экспериментальных пьес, которым руководил Абрам Роом - будущий знаменитый кинорежиссёр.

В студии Канина Бабочкин прозанимался не более года. Александр Игнатьевич сумел разглядеть артистические способности юноши и рекомендовал ему поехать в Москву, где молодой талант мог бы раскрыться быстрее и ярче под присмотром опытных руководителей. Канин даже написал рекомендательное письмо Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко с просьбой покровительствовать Бабочкину.

В своих мемуарах Борис Андреевич писал:

«В августе 1920 года я сошел с поезда, шедшего из Саратова до Москвы что-то около трёх суток, и оказался на площади у Павелецкого вокзала. Я не знал куда идти, где ночевать, что буду есть через три дня. Моё единственное богатство - пуд муки, который я вёз с собой, был реквизирован на станции Тамала заградительным отрядом. На удостоверение, разрешавшее провоз этой муки, даже не взглянули. В Москве был голод.

Мне было неполных семнадцать лет. У меня была ясная цель и несгибаемый характер - я должен приобщиться к театру. И не просто к театру, а к новому, прекрасному театру, к театру будущего».

Новый русский театр в представлении юного Бориса Бабочкина должен был непременно ассоциироваться с Московским Художественным театром и с Константином Сергеевичем Станиславским. Такое твёрдое убеждение выработалось у него, вероятно, потому, что Александр Канин, будучи сторонником и поклонником Станиславского, на занятиях в саратовской студии часто с восхищением говорил о многих театральных новшествах Станиславского во МХАТе. Потому-то и рекомендательное письмо было адресовано Немировичу-Данченко, ближайшему соратнику Станиславского.

По всем законам жанра Борис Бабочкин, оказавшись в Москве, обязан был немедленно отправиться в божественный театр к Константину Сергеевичу, но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает... Короче говоря, дело было так. Некий саратовский драматург написал пьесу. Прослышав, что Бабочкин едет в Москву, он попросил передать рукопись пьесы режиссёру Всеволоду Мейерхольду. И теперь, оказавшись в столице, Борис решил сначала выполнить просьбу саратовца, а уж потом с головой окунуться в свои дела-заботы.

«Я пришёл в трёхэтажный дом на Неглинной. За столом сидела секретарша. Я сказал, что из Саратова, пришёл передать пьесу Мейерхольду, - так рассказывал потом Бабочкин. - Секретарша (это была Эсфирь Шуб, с ней я был потом знаком всю жизнь) ответила, что сейчас скажет обо мне товарищу Мейерхольду, может быть, он захочет со мной поговорить.

Через несколько минут ко мне вышел худой, простой до небрежности и в то же время необычайно элегантный высокий человек с характерным профилем. На нём была солдатская гимнастёрка, чёрные брюки, солдатские ботинки. На голове красная феска с кистью, на шее яркий шерстяной шарф. Это был Мейерхольд. Я был потрясен тем, что он отнёсся ко мне всерьёз. Он расспросил меня о театральных делах в Саратове: какие там идут пьесы, кто в театре герой-любовник, зачем я приехал, словом, спросил обо всём, о чём можно в таком случае спросить...»

За несколько первых дней пребывания в Москве Бабочкин разузнал, где и какая театральная студия производит набор в ближайшее время, кто в них преподаёт, какого направления в искусстве придерживается? Выбрал только что образовавшуюся частную студию Михаила Чехова, племянника великого писателя. Говорили, что Михаил Александрович преподносил своим ученикам то, что тогда называлось последним словом системы Станиславского.

Вступительные экзамены проводились на квартире М. А. Чехова в Кисловском переулке, на небольшой импровизированной сцене (стена, завешенная серым холстом). Поступающих было много. Молодые люди и девушки в жутком волнении толкались во дворе, ожидая приглашения на экзамен. В подобном же состоянии находился и Борис Бабочкин. Спустя годы он писал: «Я никого не видел, не помню, как читал «Колокольчики и колокола» Эдгара По. Всё было как во сне, как в тумане. Через минуту совещания вышла строгая барышня и сказала, что я принят в студию, что занятия начнутся через месяц, они будут проходить по вечерам два или три раза в неделю. Преподавать будут только один предмет - систему Станиславского. Всему остальному я могу учиться где хочу и когда хочу».

Не теряя время попусту, Борис поступил в студию актёра Иллариона Николаевича Певцова с привлекательным названием «Молодые мастера». Именно Певцов и стал для Бориса Андреевича учителем по выражению самого Бабочкина «навсегда, на всю жизнь». В студии «Молодые мастера» значилось много преподавателей, большинство из которых проводили со студийцами одно или два занятия. Станиславский, например, прочитал всего две лекции, не больше лекций читал и нарком просвещения Луначарский. Кроме них среди преподавателей были актёры С. Айдаров, Н. Званцев, А. Дикий, В. Мчеделов, балерина Большого театра В. Мосолова и многие другие.

Бабочкин пытался совмещать учёбу у Певцова и у Чехова, но чеховская студия просуществовала недолго. А в 1928 году Михаил Александрович вообще иммигрировал в Америку. Зато со студией «Молодые мастера» Борис поддерживал прочные отношения. С воспитанниками Певцова провёл он и свой первый профессиональный сезон. Произошло это в 1921 году, когда сформированная Илларионом Николаевичем новая труппа отработала целое лето в Иваново-Вознесенске. Обычно Борис Андреевич в зрелые годы не любил вспоминать свой первый актёрский сезон, ему казалось, что играл он тогда слабо, даже отвратительно, потому вспоминать не о чем. Однако на склоне жизни Бабочкин всё же стал иногда пересказывать товарищам одну историю, касавшуюся гастролей 1921 года. Вот она:

«Я был уже не так и молод, получил народного артиста, жил в Москве. И вот однажды приключилась неприятность - у меня разболелся зуб. Пришел к врачу. Не очень молодая, но очень милая женщина стала возиться со мной, а я от боли схватился руками за голову. И тут сквозь вой страшной бормашины я вдруг услышал стихи. Мой врач тихонько стала читать мне стихи из «Цимбелина». Монолог королевы. Я был удивлён так, что даже зубная боль утихла. Я слушал и вспоминал город Иваново. Летний театр 1921 года, где я играл одного из братьев - Гвидерия… Я смотрел с удивлением на врача, а она, работая, рассказывала, что была ещё школьницей, жила в Иваново-Вознесенске, много раз смотрела этот спектакль с моим участием и помнит его почти весь наизусть с тех пор».

Значит совсем не скверно играл начинающий актёр Бабочкин.

Некоторое время Борис работал в театрах Москвы, но роли, как правило, доставались ему третьестепенные и малоинтересные. Тогда Бабочкин выехал в провинцию, играл на сценах Воронежа, Костромы, Могилёва, в городах Средней Азии, что дало молодому актёру необходимый опыт. За пять лет он сыграл более двухсот ролей - главных и эпизодических.

В 1926 году Бабочкин впервые познакомился с кинематографом. Произошло это случайно. Борис только что вернулся в Москву после работы в театре Харбина (Китай). В Москве постоянной работы он не нашёл, потому перебивался случайными заработками. В этом некоторую помощь ему и другим безработным актёрам оказывала артистическая биржа труда, располагавшаяся на площади Революции. Слоняясь по столице в поисках заработка, Бабочкин заходил иногда на биржу потолкаться среди безработных, авось повезёт и подвернётся какая-нибудь работа. Как то раз всех, кто в это время был на бирже пригласили сниматься в немом кинофильме «Крылья ввысь». Среди приглашённых был и Борис.

Годы стёрли из памяти содержание фильма. Борису Андреевичу запомнилась лишь людская толпа, которая почему-то бегала из комнаты в комнату. Получив гонорар за съёмку, Бабочкин с товарищами отправился в трактир на Смоленской площади, где они взяли два чайника чаю и много белого хлеба с изюмом.

В следующем году, Бабочкин тогда работал в Ленинградском театре сатиры, режиссёр Тимошенко предложил ему сняться в кинокартине «Мятеж» по произведению Дмитрия Фурманова. Съёмки вызвали у Бабочкина смешанное чувство приятности и неудовлетворённости.

«Я снялся, испытав ощущение ужаса, - писал Бабочкин в одной из своих статей, - у меня слепило глаза от множества всевозможных приборов. Даже не знаю почему их там было так много... После все стали говорить, что я очень хорошо снимаюсь в кино.

А «почувствовал» я кинематограф только после картины того же С. Тимошенко «Заговор мёртвых» - о наступлении Юденича на Петроград. В этой картине я уже вошёл во вкус и понял, что в кино смогу что- то сделать».

Однажды на киностудии случай свёл Бабочкина с двумя Васильевыми, встреча с которыми стала для Бориса важной, полезной, знаменательной. Несколько десятилетий режиссёров Васильевых у нас в стране называют братьями, хотя Сергей и Георгий всего лишь однофамильцы. В середине тридцатых годов назвал их братьями Виктор Шкловский; так с тех пор и повелось - братья Васильевы.

Эти молодые люди когда-то работали на киностудиях монтажёрами, на перемонтаже иностранных кинолент. По роду деятельности им пришлось пересмотреть много зарубежных фильмов. Однажды у них возникла идея испытать себя в самостоятельной работе. Они сняли фильм по сценарию Григория Александрова «Спящая красавица». Картина провалилась.

Георгий Васильев снял научно-популярный фильм о кроликах. Эта лента критиками была одобрена. Ободрённые режиссёры снова вдвоём поставили картину «Личное дело», но она успеха не имела. На неё попросту не обратили внимания.

Настойчивость - черта положительная. Васильевы начали снимать фильм «Чапаев» по книге Дмитрия Фурманова. Картина задумывалась как «немая» (это были последние годы незвукового кино). По ходу съёмок решили снимать фильм звуковой.

О съёмках фильма «Чапаев» писалось и говорилось много разного. Каждый из создателей и участников этого действа по-своему рассказывал о работе над лентой. Свой взгляд имел и Борис Бабочкин. Вот что он рассказывал о начальной стадии своего участия в работе над фильмом:

«Помню первую читку сценария. Васильевы читали по очереди. Материал сам по себе был таким захватывающим, увлекательным. Мы сидели до трёх часов ночи. Идя домой, я на улице показывал Васильевым, как Чапаев носит шашку. Если говорить совсем откровенно, то образ Чапаева был для меня уже тогда ясен. Я не очень хорошо представлял себе только Петьку, которого должен был играть. Слишком большая любовная нагрузка немного выбивала образ Петьки из стиля сценария. Но играть Петьку я стеснялся. О том, что мне придется играть Чапаева, я тогда не думал. Я только уговаривал Васильевых не делать ошибку в выборе актёра на эту роль. Я без всякой задней мысли в качестве аргументов представлял Васильевым такие черты этого характера, что в результате они попросили меня попробовать грим. Я надел шапку и наклеил усы. Через несколько дней я подписал договор на роль Чапаева. Началась лихорадочная, страстная работа. В романе Фурманова я искал характерные словечки, которые могли бы обогатить лексику Чапаева, Добавлены были мною в роль все эти «наплевать и забыть», «академиев не кончал» и т.д., которые делали язык Чапаева подлинным, живым.

Письма и рассказы чапаевцев, неопубликованные дневники, книги о гражданской войне, разговоры, которые мы бесконечно вели между собой о нашей будущей картине, - всё это ввело меня в ту суровую, лихую, тревожную и отчаянную атмосферу, которой была атмосфера гражданской войны. Я вспомнил себя в 1919 году. Я - шестнадцатилетний комсомолец, в лагерной палатке 1-го Саратовского резервного полка, собранного на двухнедельное обучение. Больше времени не было. В Царицыне - Деникин. Вокруг Саратова роют окопы. Может быть, скоро придется защищать его от белых полчищ. Всё должно быть готово.

Помню людей, которые меня окружали. На фронт 1-й Саратовский резервный полк не попал. Деникинцы осеклись на Царицыне. Там начался их полный разгром. На этом и кончилась моя «боевая» деятельность. Но сколько воспоминаний родилось во мне, когда через пятнадцать лет на мою долю выпало счастье изображать героя этих лет - Василия Ивановича Чапаева, и как эти воспоминания мне помогли! И если говорить о материале, из которого я делал своего «Чапаева», то как не сказать, что самым ценным материалом для меня были вот эти воспоминания».

В своей статье «30 лет спустя» Бабочкин продолжал рассуждать на ту же тему: «Чапаев бывал в Саратове. И то, что я не встретил живого Чапаева, мне кажется чистой случайностью. Ведь я вырос в тех же местах, где гремела слава легендарного комдива. Комсомольская юность привела меня на некоторое время в политотдел 4-й армии Восточного фронта, куда входила 25-я Чапаевская дивизия. Я пел те же песни, что и Василий Иванович. Я умел носить папаху так, как её носил Чапаев. И если я не встретил Василия Ивановича, то скольких похожих на него комдивов знал».

А в других записях Борис Андреевич сомневался: «Может я и встречал его, только не знал, кто это».

Работая над образом Чапаева, Борис Бабочкин более всего боялся уйти от правды, боялся, что вместо Чапаева - человека, на экране появится Чапаев - икона. А ведь будучи талантливым военачальником, Чапаев оставался обыкновенным мужиком крестьянского происхождения, с присущими ему положительными и отрицательными качествами. Того и другого у легендарного комдива было, что называется, по букету. Знавшие Василия Ивановича нередко рассказывали о его невежестве, грубости, неумеренном увлечении особами женского пола, даже если это были жёны его товарищей.

Однажды Бабочкину рассказали, что у Чапаева была интимная связь с женой комиссара Чапаевской дивизии Дмитрия Фурманова, по роману которого был потом поставлен фильм «Чапаев».

Узнав об этой связи, Дмитрий Андреевич написал несколько жалоб и доносов на Василия Ивановича в вышестоящие военные органы. После этого Чапаев послал Фурманову короткую записку с объяснениями. Смысл записки состоял в следующем: «Если бы ваша Анна Никитична сама не пожелала … то ничего бы у нас и не произошло». На том инцидент, насколько мне известно, и закончился.

Выход кинофильма «Чапаев» на экраны страны стал таким значительным явлением, что об этом стоит рассказать подробнее.

Пятого ноября 1937 года у входа в ленинградский кинотеатр «Титан» появилась от руки написанная афишка: «Сегодня новый звуковой фильм «Чапаев».

С первых просмотров фильма успех его необыкновенен и продолжает расти с фантастической быстротой. Кинотеатры уже не в состоянии вместить всех желающих увидеть «Чапаева». По улицам города движутся многолюдные колонны с транспарантами и плакатами, на которых написано: «Мы идём смотреть «Чапаева». На центральной площади районного городка Кенгисеппа, близ Ленинграда, всю ночь горят костры, на таганах кипят чайники, храпят заиндевелые лошади, и вокруг всего этого толпы возбуждённых людей. Это крестьяне пригородных сел съехались в город, чтобы посмотреть «Чапаева». Они ждут своей очереди. А фильм идет в клубе круглые сутки, беспрерывно.

В Саратове «Чапаева» стали показывать в том же ноябре. Первый его показ доверили самому крупному кинотеатру города - «Центральному», который получил это своё название в том же 1934 году. В кинотеатр шли поодиночке, небольшими группами и целыми коллективами от учебных заведений и воинских частей.

В первые же годы своей триумфальной жизни фильм «Чапаев» демонстрировался на Балканах, во Франции, Италии, Турции, Китае и в Соединённых Штатах Америки.

Впечатление, которое произвело появление на киноэкранах картины «Чапаев» в наше время даже трудно представить. Фильм посмотрело уже несколько поколений, а то впечатление - яркое, необычайное, потрясающее - не тускнеет, не ослабевает.

«Я бесконечно люблю этот фильм,- писал в 1980-е годы выдающийся кинорежиссёр Марлен Хуциев. - Говорю «фильм» и невольно испытываю неловкость, что называю рядовым, будничным словом такое огромное, поразительное явление, как «Чапаев». В картине нет лихих ковбойских скачек, подсечек, падений через голову коня, прыжков на ходу в вагон мчащегося поезда и снова с крыши на коня. И так называемых батальных сцен там всего три, и сняты они без использования сверхмасштабных общих планов и сверхсовременной съёмочной техники. Но уверен, никому никогда с течением лет, новых впечатлений и рубежей кино не казалось, что картина нуждается в иной кинематографической форме, в иной экранной выразительности».

Летчик-космонавт СССР Борис Волынов говорил: «Чапаев», фильм не только моего детства - он на все времена. На нём воспитывались поколения советских людей. «Чапаев» был в одном ряду с бойцами, ковавшими нашу Победу в огненные годы Великой Отечественной, потому что пример беззаветной доблести и верности долгу легендарного комдива рождал на фронтах таких же героев, каким был сам Василий Иванович».

Вторит космонавту и народный артист Советского Союза Юрий Яковлев, утверждающий, что трудно переоценить воспитательное воздействие фильма «Чапаев» на детей и юношество. «Мужество, человечность и справедливость, - говорит Яковлев, - вот азбуку каких высоких нравственных категорий проходят дети на волнующих сеансах «Чапаева».

Тот же Марлей Хуциев не раз говорил и о вдохновенной игре в «Чапаеве» Бориса Бабочкина. «История нашего кино богата замечательными актёрами и ролями, - писал Хуциев в газете «Советская культура» в ноябре 1984 года, - но эта работа Бабочкина стоит в ряду уникальных явлений. Бабочкин был не просто актёром, сыгравшим Чапаева, он и был Чапаевым. Он совершил чудо, как бы физически воскресив легендарного комдива. Фильм стирал грань между реальностью и искусством».

Нет сомнения, что в актёрском успехе Бабочкина немалую роль играли и те, кто помогал Борису Андреевичу создавать кинообраз Чапаева. Не следует забывать, что главным консультантом фильма был Иван Семёнович Кутяков, командовавший Чапаевской дивизией после гибели Василия Ивановича. Помогал Бабочкину и его учитель по студии «Молодые мастера» Илларион Певцов, сыгравший в «Чапаеве» роль белогвардейского полковника Бороздина. Правда, сам Илларион Николаевич фильма так и не увидел, поскольку скончался до окончания работы над картиной.

В 1941 году Бабочкин с группой столичных актёров был эвакуирован в тыловой Саратов. В первый же свободный час отправился Борис Андреевич на прогулку по Саратову. Ноги сами понесли его на родную Симбирскую улочку. Короткая, она начиналась от Цыганской улицы (теперь улица Ивана Кутякова) Симбирская устремилась к горам между улицами Чапаева и Вольской. В то время ещё был цел родительский дом Бабочкиных. Теперь на его месте стоит другой - новый, из белого кирпича, тоже двухэтажный, на одну семью.

Бабочкина тянуло на памятные с детских и юношеских лет места: прежде всего на берег Волги. Он долго стоял, любуясь ширью любимой реки, вспоминая детские забавы на реке, рыбалку на утренней зорьке, прогулки на лодках по волнистой глади...

Потом Бабочкин побывал в здании бывшей саратовской гимназии Добровольского на улице Радищева. В далёком 1919 году, проходя мимо этого здания, пятнадцатилетний Борис узнал, что здесь проводятся приёмные экзамены в театральную студию. Бабочкин тут же у сопровождавшего его одноклассника Сергея Мышкина одолжил прилично сшитый синий пиджак и по каменной парадной лестнице поднялся в зал, где проходили экзамены. А раздетый одноклассник терпеливо ждал его на улице...

В первый год Отечественной войны Бабочкин играл в нескольких спектаклях на сцене Саратовского драматического театра. Здесь его ожидала приятная встреча с его первым педагогом по саратовской театральной студии Александром Каниным. Александр Игнатьевич работал в это время режиссёром драмтеатра в г. Энгельсе и часто бывал по делам в Саратове. Встреча их была тёплой, радушной, а разговорам, воспоминаниям, казалось, не будет конца.

В какой-то момент Канин поинтересовался, помогло ли Бабочкину то рекомендательное письмо Немировичу-Данченко, которое он передал Борису при отъезде из Саратова в Москву.

Борис Андреевич улыбнулся и сказал, что он передал Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко только в прошлом 1940 году, когда стал уже народным артистом... Да, не любил Бабочкин заходить с чёрного хода.

Из того военного времени, когда война заставила актёра на некоторое время уехать в Саратов, память Бабочкина сохранила один примечательный эпизод. Однажды за кулисы саратовского театра к Борису Андреевичу зашёл бывший командир кавалерийского эскадрона Чапаевской дивизии по фамилии Жуков. В фильме «Чапаев» перед сценой каппелевской атаки адъютант Чапаева Петр Исаев сообщает тревожную весть: «Буза в эскадроне. Жукова убили», В этой фразе Жуков - случайная фамилия. Он мог быть Ивановым, Петровым, Сидоровым и т. д. Но подлинный Жуков, не виновный в случайном совпадении, предъявил артисту Бабочкину как Чапаеву серьёзную претензию: «Как это - «Жукова убили»? Я был только ранен и, пока усмиряли взбунтовавшийся эскадрон, мне делали перевязку там же, неподалеку, в лесочке». Такова была вера зрителей в правду показанного на экране.

Как известно, Бабочкин уделял много внимания и времени кинематографу, но главной его любовью всё-таки оставался театр. Борис Андреевич сам очень уважительно относился к театру и работе артиста и не терпел неуважительного отношения со стороны других к актёрской профессии. Не переносил он несерьёзного отношения к делу, не прощал артистам небрежности речи, непродуманности в создании сценического образа, жёстко боролся с «шептунами» на сцене. Однажды на каком-то торжественном заседании, где все выступали перед микрофоном, Борис Андреевич попросил разрешения говорить без него.

- Надеюсь, вы меня услышите, - сказал Бабочкин.

И его услышали - ведь Борис Андреевич всегда тщательно работал над своей сценической речью, придерживаясь традиций русского сценического мастерства. В связи с этим хочу рассказать об одном письме, которое Бабочкин получил в 1930-е годы, когда работал в Ленинградском театре драмы имени Пушкина. Письмо это было написано Марией Велизарий, популярной провинциальной актрисой дореволюционной русской сцены. Мария Ивановна писала: «Я совсем слепа, но у меня тонкий слух, я слышу каждый полутон. Мне хочется вам сказать, как хорошо вы играли. Я играла со всеми русскими знаменитостями - с Козельским, Дальским, Южиным, Рощиным-Инсаровым и Карамазовым, Павлом Самойловым, Орленевым, Савиной, Стрепетовой и Ермолаевой. Требования мои к исполнению, конечно, строгие, тем приятнее Вам будет услышать, думаю, моё мнение о Вас. У Вас много простоты, лёгкости тона, прекрасные интонации, тонкие нюансы... В Александринке, которую знаю 55 лет, отвратительная акустика, в ней теряется лёгкость речи, скороговорка, имейте это в виду. Я прекрасно слышала каждое слово у Вас. Некоторые, видевшие Вас в «Чапаеве», были поражены вашим перевоплощением в изящного молодого человека - Хлестакова. (Письмо писалось после посещения «Ревизора» - Г. М.) Я, к сожалению, не могу Вас видеть, но то, что я слышала музыку слова, которую я очень ценю в актёре, - я слышала, и она была у Вас прекрасна».

Мария Ивановна вряд ли могла предположить, насколько было приятно Борису Андреевичу получить от неё такое благожелательное письмо. Знала ли Велизарий, что когда-то она была одной из тех отечественных актрис, которые зажигали в сердце юного Бориса Бабочкина благородное чувство любви к русской сцене. Дело в том, что он начал регулярно посещать в Саратове спектакли драмтеатра именно в то время, когда на его сцене блистала Мария Велизарий.

В Саратове в 1916 году Мария Ивановна отметила тридцатилетие своей сценической деятельности и в следующем году завершила театральную карьеру. Причиной ухода был не возраст актрисы (ей в 1917 году было всего сорок восемь лет), а прогрессировавшая болезнь глаз и другие болезни. Тем не менее, Мария Велизарий продолжала заниматься в Саратове общественной работой. В1918 году она организовала в городе первую театральную студию, помогала начинающим артистам выйти на верную театральную дорогу.

... Читая всё, мною здесь написанное о Бабочкине, читатель может представить себе Бориса Андреевича ангелоподобным актёром, у которого всё в жизни правильно, без изъянов, без червоточинки, но, как известно, таких людей в природе не существует. Конечно же, Борис Бабочкин тоже имел немало отрицательных черт характера, которые, впрочем, не очень-то мешали его творчеству.

Мне хочется дать возможность высказаться по этому поводу великой актрисе Елене Николаевне Гоголевой, много лет проработавшей рядом с Бабочкиным в труппе Малого театра.

«Личность Бориса Бабочкина была очень сложна, - рассказывала Елена Николаевна. - Порой резкий и несправедливый, он одновременно был хорошим товарищем, преданно и ответственно относился к своему делу. Как деятель искусства, Бабочкин был лишён «ячества», никогда не работал на публику».

Ещё мне нравится высказывание о Бабочкине кинорежиссёра Марлена Хуциева: «Говорили о его нелёгком характере. Я думаю, человек, проживший бескомпромиссную жизнь в искусстве, имел на это право. Он имел свой характер».

Нельзя, рассказывая о Бабочкине, обойти стороной живость ума этого актёра, его остроумие, временами весёлый нрав, умение метко и задорно шутить. Не случайно в театральном мире до сих пор гуляет немало баек о забавных придумках Бабочкина.

Рассказывают, что Борис Андреевич и другой выдающийся актёр Василий Васильевич Ванин однажды заключили между собой секретное пари: кто по окончании спектакля уходит со сцены без аплодисментов, тот угощает другого бутылкой пива.

- И надо сказать, что в этот сезон мы с Ваниным выпили очень мало пива, - вспоминал потом Борис Андреевич.

В 1950- 1960-е годы в нашей стране был в правилах добрый обычай, когда известные столичные артисты ездили в провинцию на встречи с актёрами местных театров. Они делились накопленным опытом, подсказывали по мере надобности во время репетиции, рассказывали о новых веяниях и направлениях в мировом театральном искусстве. Надо признать, что польза от подобных встреч для актёров периферийных театров была немалая. В настоящее время проводится в жизнь такое явление, как мастер-класс выдающихся мастеров, но его цели и задачи несколько иные.

Так вот. В 1955 году народный артист Российской Федерации Борис Андреевич Бабочкин приехал в Саратов смотреть и обсуждать спектакли Саратовского театра драмы имени К. Маркса.

«Вот радости-то, вот волнений-то было, - вспоминал народный артист СССР Юрий Каюров, игравший в те дни в саратовской труппе, - и с какой отдачей, полной выкладкой, как говорится, игралось всем! И публике передавалось такое наше празднично-ответственное настроение, царившее в те дни на сцене».

Прежде чем продолжить знакомить читателя с воспоминаниями Юрия Ивановича, должен сказать, что в Саратов за несколько месяцев до Бабочкина приезжал драматург Алексей Николаевич Арбузов. Он помогал саратовской труппе в постановке его пьесы «Годы странствий».

Теперь снова обратимся к Каюрову.

«Играли мы тогда для Бориса Андреевича «Годы странствий» Арбузова, то есть играли и ещё что-то, но мне запомнилось это - в спектакле я был Шурой Ведерниковым. Из всех ролей, которые сваливались на меня в течение теперь уже тридцати лет, та была моей первой любовью, такой и осталась... И игралось, и любилось со всей непосредственностью и неопытностью юного чувства, со всем несовершенством еще не посетившего тебя качества, которое зовётся мастерством, с которым иной раз связывают и расчёт, и покой - при том именуют их уже техникой. Так вот, конечно же, о технике и речи быть не могло, её не было ни у кого. Состав был молодой, средний возраст что-то около двадцати пяти... Впрочем, виноват, тетю Тасю играла дивная актриса, дивная в своей простоте (кстати, это определение, это слово «дивное» любил произносить Борис Андреевич). Так вот: тётю Тасю играла Анна Николаевна Стрижова, а она, конечно, была немолодой, если начинала ещё в театральном деле Синельникова. И всё же «техники» не было, зато было другое – была та самая любовь...»

Такие воспоминания сохранились от встречи в Саратове с Бабочкиным у Юрия Каюрова. Другим саратовским артистам та же встреча, вероятно, запомнилась другими особенностями, а сам Борис Бабочкин помнил приезд в Саратов ещё и потому, что в тот раз ему пришлось выступать перед местными актёрами с серьёзной речью. А выступать перед слушателями Борис Андреевич не любил (если это не театральное действо), хотя по своему статусу ведущего актёра страны, режиссёра, преподавателя ВУЗа, он должен был время от времени делать это,

Вот о чём говорил Бабочкин с саратовскими актёрами:

«Конечно, теоретически все знают, что по-настоящему дарование актёра раскрывается только в ансамбле, только та скрипка хороша, которая не заглушает оркестр, не портит симфонию. Но есть и другая сторона дела. Практика ряда лет в наших театрах прошла под знаком жажды освоить систему Станиславского. Этот переходный период (он продолжается и теперь) очень важен в жизни нашего театра в целом. Он принёс большие победы нашему театру, а принесет ещё больше. Он перестраивает технику актёра. И хотя индивидуалистические тенденции в нашей стране ещё очень сильны, новое начало, когда актёр больше любит свой театр, свой коллектив, больше ценит успехи своих товарищей, своего дела в целом, уже торжествует, являясь новой чертой нашей жизни. На этом пути, на этом этапе мы имеем не только победы, но и неизбежные потери.

Прекрасный метод МХАТа, метод ансамблевого театра, часто оборачивается против актёров другой своей стороной. Актёры, особенно молодые, наиболее ревностно пытающиеся овладеть методом МХАТа, иногда, может быть, излишне замученные книжной премудростью этого метода, особенно в тех случаях, когда узнавали они его из третьих, четвёртых рук, из рук людей, превращавших систему Станиславского в схоластику, теряли на сцене свою непосредственность, избегали яркости проявления своей индивидуальности. Это помешало за последние годы раскрыться очень большому числу, вероятно, талантливых актёров».

В заключительной части получасового выступления Борис Андреевич сказал:

«Вчера пришлось говорить с коллективом Саратовского Театра юного зрителя. Я говорил о том периоде, который переживал и переживает на моих глазах советский театр за последние двадцать пять лет. Существовала традиция провинциальных театров. Традиция противоречивая. С одной стороны - рутина, штамп, ремесло, то, с чем боролся МХАТ, в борьбе с чем родилась система Станиславского. Но неправильно было бы сказать, что в старом театре всё было плохо. И в провинции создавались замечательные художественные ансамбли, рождались замечательные дарования. Жалко, что история русского театра так мало места уделила таким коллективам, как харьковский Синельникова, Собольщикова - Самарина и другим. К таким же ценным коллективам я причислил бы и Саратовский драматический театр. Здесь были собраны замечательные силы... Беда таких коллективов в том, что они распадались неизбежно. И очень часто возникшие от общения крупных, талантливых артистов реалистические традиции, не подкреплённые никакой теорией, существующие только практически, уходили вместе с уходом того или другого актёра, и начинали торжествовать рутина, штамп, ремесло. В сыгравшемся коллективе, достаточно талантливом и достаточно культурном, сами собой возникали и осуществлялись в той или иной степени те элементы подлинного искусства, которые потом были сформулированы в системе Станиславского».

Тексты к своим выступлениям Бабочкин всегда писал сам. Ему вообще доставляло удовольствие умение владеть пером, словом. У Бориса Андреевича это увлечение вырастало из давнего увлечения отечественной и зарубежной словесностью. В квартире Бабочкина (жил он в высотном здании гостиницы «Украина»), имелась большая разумно подобранная библиотека. Там была русская классика, книги по театру и кино, книги с дарственными автографами авторов, книги для дочерей Натальи и Татьяны.

Бабочкин писал специальные статьи по актёрскому мастерству и режиссуре в театре, которые потом составили его книги, но с большим желанием актёр писал свои дневники. Он вёл их в течение нескольких десятилетий, доверяя страницам свои сокровенные мысли, чувства, впечатления от увиденного и пережитого. К сожалению, большинство дневниковых тетрадей погибло в Ленинграде во время блокады. Сохранились дневники послевоенных лет. Мало сохранилось записей из чёрного сталинского времени. Известно, что Бабочкин не пылал любовью к кремлёвскому горцу. Однажды, когда Сталин пригласил Бабочкина к себе в гости, Борис Андреевич отказался от приглашения, сославшись на недомогание. Для такого поступка в то время надо было иметь огромное мужество. Отказ в просьбе самому Сталину грозил арестом, а то и смертью. Впрочем, Борис Бабочкин, по словам его дочери Натальи Борисовны, до самого 1953 года не исключал своего ареста. До марта этого года в комнате Бориса Андреевича стоял чёрный чемоданчик с бельём на случай ареста.

Любил Бабочкин и музыкальное искусство. Камерная, оперная, симфоническая музыка - не столь важен жанр, главное, чтобы была талантливо написанная музыка и талантливо исполненная.

В дневнике Бабочкина за январь 1970 года меня привлекла следующая запись:

«Сейчас смотрел телевизионный фильм «Особняк на улице Графтио» - о Шаляпине. Видел Колю Черкасова, Серёжу Сорокина, Елизавету Ивановну Тиме и семью Шаляпина. Первый раз я слышал его концерт в Большом зале Консерватории летом 1921 года... Боже мой, я его помню, как будто это было две недели назад! Помню «Пророка», «Блоху» и какой-то итальянский романс, который Шаляпин сначала перевёл на русский язык. Он кончался словом «неблагодарная», и Шаляпин так его сказал, что публика замерла, как будто по залу прошёл электрический ток.

Я помню, что боялся идти на концерт - вдруг разочаруюсь в моём представлении о Шаляпине. А когда уходил, то понял, что всей моей фантазии не хватило для того, чтобы представить себе, что такое Шаляпин. Правда - величайший актёр века. Гений с головы до ног, гений во всём!

Подумать только - я бывал у него дома на Новинском бульваре, правда, когда он уже уехал за границу, но я дышал этим воздухом,..»

В 1943 году Бабочкин увлёкся режиссёрским трудом и всё реже стал появляться на сцене и на экране, как актёр. В режиссуре он испытывал особое притяжение к драматургии Максима Горького. Его глубоко социальные, проникнутые духом современности, точные прочтения Горького были прекрасны. При этом Бабочкин брал и такие пьесы Горького, о которых шла молва, что они не сценичны и мало интересны для зрителей. И вот в постановке Бориса Андреевича эти «не сценичные» пьесы становились интересны и волновали зрителей и актёров.

Любовь к творчеству Горького Бабочкин пронёс через всю жизнь. Ещё в Саратове, в школьном драмкружке сыграл он роль картузника Бубнова в горьковской пьесе «На дне», потом тоже часто играл в пьесах Алексея Максимовича и был их постановщиком.

В 1963 году в интервью газете «Комсомольская правда» Борис Андреевич сказал: «Я хочу, чтобы и последней ролью в моей жизни была горьковская роль. Я хочу, чтобы так замкнулся круг моего глубокого почитания и верности любимому писателю и драматургу, великому Горькому».

Так и случилось. Бабочкин умер, когда готовился телеспектакль по пьесе Горького «Достигаев и другие», где главную роль исполнял Борис Андреевич. Годы спустя после смерти Бабочкина многие с восхищением вспоминали Бориса Андреевича в этой роли.

«Он был блестящим исполнителем роли Достигаева, - писала в своих мемуарах народная артистка СССР Елена Гоголева. - Его мелкая, скользящая походка, поднятые плечи, засунутые в карманы руки, холёная борода и усики, непревзойденный тенорок - всё было удивительно типично. Конечно, это фабрикант не Морозовского размаха и культуры. Это проницательный, умный и какой-то скользкий человечек.

Видишь, что враг, а ухвати-ка, разберись, какие мысли в этой аккуратно причёсанной голове. А мыслей там много, они злые, торопливые, и бегут, и бегут, перегоняя друг друга: куда, к какому берегу пристанут».

Театральные критики, театроведы считали, что режиссёрские работы Бабочкина были неровными. Иногда интересная постановка сопровождалась неудачной игрой самого постановщика, отчего проигрывал весь спектакль. А Бабочкин, как известно, почти всегда сам играл в поставленных им спектаклях. Общепризнанно было, что Борис Андреевич очень хорошо поставил «Иванова» Чехова. Как режиссёр, тонко и вдумчиво работал с актёрами. Актрисе Роск, например, Бабочкин помог сделать роль Сары, и этот образ стал её выдающимся достижением. В спектакле прекрасно играли Михаил Жаров, Никита Подгорный, Евгений Велихов. Но сам Бабочкин, исполнявший главную роль в очередь с Михаилом Царёвым, явно уступал ему. Царёв играл Иванова более верно и ёмко. Суховатый Иванов Бабочкина снижал уровень всего спектакля.

Будучи уже зрелым актёром, Бабочкин много сил и энергии отдавал воспитанию творческой молодёжи. Начал преподавать ещё в Ленинграде, в конце 1930-х годов в студии при Большом драматическом театре имени М. Горького, затем в Москве до последних дней жизни профессорствовал во Всесоюзном Государственном институте кинематографии. К своим воспитанникам Борис Андреевич относился бережно, трепетно: их просчёты были его просчётами, их удачи были его удачами.

В декабре семидесятого года Бабочкин записал в своем дневнике: «Нужно подводить итого года 1970-го. Он не был богат событиями, но, тем не менее, творческой радости от диплома моих студентов мне хватило на весь год, А тщеславием я не болен, - я видел плод своей работы. Я убедился в правильности, целесообразности своего метода - метода реализма, без предрассудков, без предубеждений...»

Веря в свой метод преподавания, придерживаясь его, Бабочкин, тем не менее, серьезно анализировал и методику других известных театральных педагогов. Он не стеснялся перенимать у них что-либо приемлемое для себя, или же отвергал их методы работы.

В дневнике Бабочкина за 1972 год читаем:

«Был несколько дней назад на экзамене у Сергея Бондарчука (1-йкурс). Упражнения «по системе». Пятьдесят лет назад я занимался этим как в Саратовской студии, так и у Чехова в Москве... Нужно бы это всё обдумать, исходя из одного положения: Станиславский создал «систему», анализируя игру актёров, которые не знали системы. Когда его анализ касался плохих актёров, он был прав. Когда - хороших, талантливых, даже гениальных, он был не прав. Учиться нужно было у них, а не им. Система хороша только как критерий качества и вкуса актёрской игры».

Конечно же, не удивительно, что такой вдумчивый педагог, как Борис Бабочкин, оставил значительный след в творческом воспитании своих учеников. Народный артист Советского Союза Юрий Каюров рассказывал: «Мой сын занимался в мастерской Бабочкина во ВГИКе. Лёня учился у Бориса Андреевича всего одну зиму, доучивал этот курс Бабочкина уже Алексей Баталов. Только несколько уроков, но того, кто эти уроки преподавал, сын не забывает никогда».

" Бабочкин всегда относился к той категории людей, которые в деле не жалеют себя, работают на износ. В начале своего творческого пути, в театре Самарканда, Борис Бабочкин так неистово, с надрывом играл на сцене, что знаменитый актёр Алексей Харламов сказал ему:

- Борис, так больше играть нельзя. Тебя не хватит и на два сезона.

Неуёмная работа, в конце концов, сказывается на здоровье человека. Не избежал этого и Бабочкин. К концу 1960-х годов он начал замечать, что быстрее прежнего утомляется, устаёт, организм всё чаще и больше требует отдыха. Да и возраст - шестьдесят пять... Но стоило Борису Андреевичу оказаться на сцене, перед зрителями и он тут же забывал о возрасте, об утомлении. Работа увлекала, поглощала его...

Запись в дневнике от 21 ноября 1971 года:

«В пятницу была у меня встреча в Доме актёра со зрителями. Поехал усталый, измученный, ленивый, и ничего он неё не ждал. И вдруг – увидел полный зал молодых и старых, серьёзных и веселых людей, заинтересованных в этой встрече. Вяло и лениво начал разговор, но потом разошёлся, и было очень интересно. Потому что говорил с ними совершенно откровенно. И о себе, и о том, что в театре видел и встречал».

Осенью 1974 года культурная общественность столицы собралась отмечать сорокалетие выхода на экраны страны фильма «Чапаев». Борису Бабочкину в этом году исполнялось семьдесят. Огромный зал кинотеатра «Октябрь» начал заполняться задолго до открытия торжества. За кулисами медленно прохаживался Борис Андреевич. Он чувствовал себя неважно, глотал таблетки. К нему не решались подходить с поздравлениями. За него тревожились - ведь ему в таком состоянии ещё предстояло выступать. Началась торжественная часть, говорили ораторы. А ведь зал с нетерпением ждал выступления героев фильма. Они вышли втроём, вместе. В середине Борис Бабочкин (Чапаев), по бокам от него Варвара Мясникова (Анка) и Леонид Кмит (Петька).

Присутствовавший на торжестве кинорежиссёр Марлен Хуциев вспоминал: «Зал встретил их ликующими аплодисментами, они стояли как боевые соратники, однополчане, товарищи по оружию. Борис Андреевич начал говорить, положив руки на плечи стоящих рядом. Он начал медленно, тихо, казалось, ему трудно говорить и стоять. Но от слова к слову голос его креп, набирал силу, он выпрямился, голос зазвенел командирски, посылая слова в притихший зал. Я не видел их лиц, я смотрел им в спину, но они навсегда остались в моей памяти втроём, словно обнявшись на фоне огромного зрительного зала».

В Малом театре было несколько актёров и актрис, которых Бабочкин предпочитал другим, пусть более маститым и именитым. Им Борис Андреевич отдавал свою любовь, привязанность и ... роли в своих постановках. Вероятно, они платили ему тем же, а после кончины Бабочкина испытали в театре гнетущее чувство сиротства. К таким актёрам прежде всего следует отнести Леонида Кмита, сыгравшего в фильме «Чапаев» ординарца Петьку. Видимо во время съёмок того легендарного фильма Леонид узнал, понял и полюбил Бабочкина не только как великого актёра, но и как чуткого, задушевного, верного старшего товарища. Многим артистам театра надолго запомнилось как неутешно, в голос, рыдал Леонид Кмит, уронив голову на руки, сидя на табурете в узком коридорчике по соседству со зрительным залом Малого театра, где в узком луче прожектора виднелось в траурной раме лицо «его Чапаева».

Для Кмита-Петьки-ординарца, видимо только теперь закончился великий фильм «Чапаев».

... Бабочкин всегда помнил родной Саратовский край, место своего рождения и свято дорожил этой памятью. В его записях найдены строки о Саратове, которые Борис Андреевич написал на шестьдесят восьмом году жизни:

«Я помню это время и этих людей. Это Симбирская, 47, в Саратове, это дом, где я родился, где внизу у бабушки пели «Маруся отравилась» и где муж моей тетки Александры Павловны был агентом по распространению швейных машинок «Зингер».

Как видим, Бабочкин помнил о своих родственниках, о своих саратовских друзьях, учителях, рассказывал о них своим дочерям. А помнит ли Саратов своего талантливого сына?

Что греха таить, забывают со временем саратовцы о своём знаменитом земляке. Театралы и краеведы Саратова даже не смогли своевременно установить адрес дома, в котором родился выдающийся актёр, а ведь дом этот можно было ещё спасти.

Я пишу этот очерк, чтобы напомнить жителям Саратова и Саратовской области об их земляке, народном артисте Советского Союза, Герое Социалистического Труда, лауреате Государственной премии СССР, профессоре Борисе Андреевиче Бабочкине. Таких людей необходимо помнить.

Прекрасно сказал о Бабочкине народный артист СССР Андрей Александрович Гончаров: «Он был самым современным актёром из всех ныне действующих. Яркость личного, человеческого и художественного присутствия ощущалась в каждой роли. Играл ли он Чапаева, или Суслова, или старого профессора в «Скучной истории», он присваивал себе чувства каждого героя полностью и с такой личной эмоциональной силой, как может только великий актёр».