Старчевский, А. В.

Роман одной забытой романистки / А. В. Старчевский // Исторический вестник. - 1889. - Т. 25, № 9. - С. 509-531. - с.525-530: сарат. период. - Окончание. Начало: Т. 25, № 8

семейство Ган отправилось не в Петербург, а в Саратов, к родным Елены Андреевны. Почти до половины марта следующего года (1840) Е. А. не писала к Сенковскому, или, по крайней мере, не сохранилось за это время её писем. 12-го же марта 1840 года, она опять писала Сенковскому следующее:

«Саратов, 12-го марта 1840 года.

«Видно, судьбою определено мне, почтеннейший Осип Иванович, писать вам что письмо, то из иного места. В прошедшее лето я четыре раза писала вам, и всё из разных сторон; теперь пишу из пятой, в которой полагаю остаться надолго.

«Мои родители переехали жить в Саратов, и меня вызвали к себе; впродолжение полутора года не видавшись с ними, я перенесла столько болезней и невзгод в нашей кочующей жизни, что успокоение мне было необходимо; здесь я пробуду безвыездно до зимы, а, может быть, и до весны 1841 года, и так как жизнь моя здесь спокойнее, помещение выгоднее, то и занятия будут многочисленнее: в нынешнем году я надеюсь доставить вам четыре повести; одна у меня уже переписывается на-бело, другая оканчивается, две остальные тоже почти готовы.

«Но я прибегаю к вам, почтеннейший Осип Иванович, с просьбою растормошить Смирдина, чтобы он был аккуратнее в высылке мне денег; вы знаете моё состояние, в нынешнем году оно в особенности расстроено; я не из тех счастливых талантов, которые садятся с пером в руках и творят повести словно духом волшебным, — мои мне нелегко достаются; порою голова так тяжела, на душе так черно, что от света под землю забежать готова, но мне нужны деньги, и я пишу. Авторство мне в высшей степени опротивело, вхожу в кабинет свой как в каторжное подземелье, но воспитанье, а с ним и всё будущее детей моих, зависят от меня, и я тружусь, пишу, переписываю; вы вывели меня на этотъ пут, и я теперь, как и всю жизнь мою, считаю и буду считать себя вашей должницей; без этих слабых пособий моего авторства, ещё хуже было бы мне жить на свете, — простите же моей просьбе, не причтите её нахальству; не тесни меня нужда, я бы слова не вымолвила о деньгах; теперь прошу вас, если ещё не выслана мне в Гадяч сумма, следующая за две повести, где я поручила моему мужу принять её, вышлите мне сюда, в Саратов, хоть в апреле, всё что мне следует сполна; ведь в мае год, как «Медальон» был напечатан.

«Ещё раз прошу простить меня, и верить, что только крайняя нужда понудила меня к этой просьбе, но если бы вы знали, сколько подобных требований мучат меня со всех сторон, вы бы не только извинили, но пожалели бы меня.

«Моё глубочайшее почтение Аделаиде Александровне; каково её здоровье? Как провели вы зиму? Я на самыя святки лежала в горячке, и вообразите, каково было моё житьё в несчастном городке, где мы занимали лучший дом, что в то же время, когда я была в жару, в беспамятстве, подушки мои примерзали к мокрым стенам.

«Душевно благодарю вас за одобрительные похвалы моему «Суду света»; не многие поймут его, ещё менее кто оценит, но за равнодушие целого миpa меня наградит ваше сочувствие; сказки ума, вымыслы воображения понятны самым мелочным умишкам — вот почему успехи моих первых повестей мне мало льстили, но только душою можно постигнуть голос души; сколько я вижу, люди с душою очень, очень редки; судите ж, как отрадно мне было узнать ваше одобрительное мнение. Прощайте, добрейший Осип Иванович. Верьте истинной преданности вашей покорнейшей к услугам

«Елены Ган».

«2-го октября 1840 года.

«Тысячу раз прошу простить меня, что я так замедлила прислать вам обещанную повесть *), хотела ещё раз пересмотреть её, и так как не я переписывала, а девушка, живущая у меня и плохо знающая русскую орфографию, то я нашла столько ошибок, что принуждена была переписать вторично; к тому ж и здоровье моё так плохо, что я не в состоянии долго сидеть склонившись. Теперь посылаю, кажется, ещё не поздно для января.

«И после этой повести надолго замолчу; я полагала, что, запрещая мне так строго все умственные занятия, мой доктор шарлатанит, но вижу на деле справедливость его слов: грудь моя сильно поражена, что для сохранения жизни я должна жить подобно устрице, — исполняю как могу; будут ли успешны мои старания?

«Может быть, весной немного оправлюсь, тогда с первой возможностью, конечно, примусь за перо; этим только я и могу быть полезною моему семейству. При случае, напоминайте обо мне Смирдину, ваши слова верно будут иметь перед ним более весу, чем все настаивания моего брата; неужели его обстоятельства до такой степени расстроены, что уплата 2,500 руб. сереб. может так долго затруднять его?

«Моё нижайшее почтение Аделаиде Александровне; зная слабость её здоровья, я не смею затруднять её отдельными письмами, как ни приятно было бы мне получать хоть изредка несколько строк её руки; тем более, что моя неизменная петербургская корреспондентка, Наталья Кузовлёва, уехала надолго в Голландию, а от неё я только и знала об вас.

«Не устрашит ли вас повесть моя своею огромностью? Мне советовали издать её отдельно, да теперь нет охоты и думать о том.

«Прощайте, желаю вам здоровья и много успехов вашей новой «Библиотеке».

«Вам истинно преданная Елена Ган.

«Мой адрес по-прежнему — в Саратове. Я пробуду здесь до весны».

Письмо это показывает, что дела «Библиотеки для Чтения» уже в 1840 году были неблистательны, если Смирдин не мог аккуратно расплачиваться с сотрудниками журнала... Одной Ган приходилось заплатить 2,500 руб. сер. Ведь это очень значительная сумма, и бедная писательница, только по своим отношениям к Сенковскому, могла так долго терпеть, пока заплатят следующий ей гонорар. Сенковский, видя, что суммы, получаемые из подписки на «Биб. для Чт.», идут не на журнал, а на бездонное книжное дело, в котором бедный Смирдин окончательно запутался, pешил покончить со Смирдиным и сам уплатил его долг Е. А. Ган, как это видно из следующего письма её. Мы должны заметить также, что повесть «Теофания Аббиаджио» была последним трудом её, напечатанным в «Биб. для Чт.». Последнее письмо Е. А. Ган к Сенковскому показывает, что между ним и Ган произошло какое-то недоразумение и охлаждение её к барону Брамбеусу. Конечно, всё сделала сплетня; многим желательно было их поссорить, так как она не обращала никакого внимания на дредложение Краевского, сделанное ей в самом начале 1839 года, когда он стал издавать «Отечест. Записки». Теперь, как видно, г-жа Кузовлёва, уезжая надолго в Голландию, решила порвать окончательно отношения Ган к Сенковскому, передав первой, что Сенковский однажды двусмысленно выразился о Елене Андреевне. Сплетня сделала своё дело, и Ган обещала Краевскому своё сотрудничество, но оно продолжалось всего полтора года, так как поспешная и добросовестная работа быстро расстроила здоровье Ган и свела её в могилу...

Зная Сенковскаго близко, я должен сказать по совести, что он был неспособен дурно отозваться о женщине, а тем более о такой женщине, какою была Е. А., жившая только для своих детей.

«Саратовъ, 18-го ноября 1840 года.

«Тысячу раз благодарю вас за внимание к моей просьбе и за её скорое исполнение. Если бы вы могли знать, из каких хлопот вы вывели меня, то сами, наверное, порадовались бы. Очень рада, что моё самоотвержение вам нравится; если эта повесть прошла благополучно через вашу цензуру, то и я начинаю признавать в себе маленький талант, потому что писала её в самом тревожном расположении духа, когда все мысли мои были за тридевять земель от повести, и в добавок, с одной стороны, подле меня дети твердили уроки свои, с другой — в ближней комнате происходило ученье солдат, со всеми его принадлежностями, — не знаю, из всех писавших доныне женщин находилась ли хоть одна в подобном положении? Ещё раз благодарю вас за ваше участие в моём деле с Смирдиным, — сейчас получила уведомление о том от брата, — он писал вам, я его за это браню; простите ему его неуместное рвение, он знает, каково было моё положение в эти два года. Теперь как вы приняли на себя долг Смирдина, то я заклинаю вас не торопиться, — когда и как можно будет, эти деньги я вас прошу передать брату, у меня с ним большие счёты, и я ему много должна, — с остальными, он давно имеет инструкцию, как распорядиться. Если бы вы знали, как часто мучит меня мысль, что вы можете винить меня в корыстолюбии, клянусь детьми моими, этого чувства не было и нет в моей душе; мне так дорого ваше мнение, что я решусь наконец сказать вам горькую истину, которой даже родители мои не совсем знают: дела моего мужа до того запутаны, он так тесним долгами, что не может ничего, совершенно ничего, доставлять ни мне, ни детям. Их воспитанье, содержанье, всё я приняла на себя. Правда, скоро год, как я живу у моих родителей, но у них и без меня ещё трое детей, к тому же мой отец также живёт одним жалованьем. С весной возвращусь в свою лачугу мыкать горе; здоровье моё немного лучше, но вряд ли когда оно исправится совершенно. Вот и теперь, между моим послбдним письмом к вам и этим у меня было воспаление в груди и опять показалась кровь горлом; теперь прошло—надолго ли?

«Если пошло на сознания, то исповедуюсь вам ещё в одном. Вы укоряете меня в холодности и сухости моих писем. Ваше постоянно дружеское расположение заставляет меня верить, что одно неприятное убеждение моё против вас было недоразумением, — не могу сказать выдумкой, потому что ваши слова были переданы мне особой, очень правдивой. Она теперь за морем, и это обстоятельство развязывает язык мой: однажды в её присутствии вы отозвались обо мне, и подобного отзыва от вас, знающего людей и свет, я никогда не ожидала. Это было так давно, что, вероятно, всё вышло из вашей памяти, да, по несчастью, глубоко заронилось в мою. Знаю, что с твх пор как моё несчастное авторство поставило меня напоказ обществу, во всех краях России находятся благоприятели, называющие себя моими друзьями. Не далее как полтора года тому назад, в Одессе я встретилась у моих знакомых с одним прекрасным юношей, которого от роду не видала в глаза; он говорил со мною часа два, как с особой, незнакомой ему, и когда я уехала, он спросил у хозяйки дома: кто я такова? А за полчаса до моего приезда рассказывал, что был очень дружен с Зинаидою Р..... на Кавказе и находится с ней в постоянной переписке. Подобные случаи могут служить канвой водевилю, и теперь уже нисколько не огорчают меня; пусть тешатся мои самозванцы друзья, клепля на меня разную небывальщину, если по недостатку собственных достоинств, они полагают, что связь с Зинаидой Р... может возвысить их в глазах общества, но если верят тому, и ещё более повторяют эти басни люди, которых я называю друзьями моими, — о, это больно!

«Теперь вы знаете причину моего неудовольствия, — если оно несправедливо, простите, так как я прощаю, если то, в чём обвиняю вас, не выдумка, и предадим это маленькое обстоятельство забвению.

«На днях я окончу небольшую повесть, — первую, в которой все страсти покоятся сном непробудным. Это было условие, на котором доктор позволил мне писать. Как только окончу, пришлю её вам, может быть, и пригодится для одного из ваших журналов. Моё почтение Аделаиде Александровне; мои родные и сестра свидетельствуют вам своё глубочайшее почтение.

«Прощайте, желаю вам совершенного здоровья, это я чувствую теперь — лучшее благо в жизни.

«Вам истинно преданная Елена Ган».