Леопольдов А.Ф. Автобиография / Подготовка текста, публикация и комментарии В.Г. Миронова // Труды Саратовского историко-краеведческого общества. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 101-109.

А.Ф. Леопольдов

АВТОБИОГРАФИЯ[1]

Не судьба и судьба

Родился я, как выше сказано[2], в селе Ртищеве, в незавидной и завидной доле, как <жизнь> доказала. Богатая помещица того села воспринимала меня от купели. Она любила мою мать, временами посещала наш дом, временами принимала мать мою к себе в гости и всегда видела и ласкала меня как крестного сына. Мать, между прочим, иногда жаловалась ей на рождающихся у нее детей, говоря: - Вот, пошли дети, а с ними куча забот и хлопот, надо воспитать и пристроить их к делу и к жизни.

- И! Кума, кума! Все Бог да добрые люди: все уладится и будет хорошо.

Глядя на меня, играющего, и любуясь, говорила: - Вот мы бездетны, возьмем у вас моего крестника, воспитаем, обучим и выведем в люди. А он, как сын, призрит нас. Не забудем мы и вас. Мы, слава Богу, богаты. А Бог еще богаче милостью! - Благодарю, кумушка, на добром слове, - отвечала мать, - сбудется ли речь Ваша, или не сбудется, а все она приятна.

Между тем, годы мои утекали, приходила пора учиться. В это самое горячее время сделался перелом в доме моей крестной матери. Помещику нужно было отбыть в Саратов по случившейся надобности. В отсутствие его жена внезапно умерла, говорили от отравы, прислугою в кушанье подсыпанной. В роковом, мучительном припадке, тоскуя, <она> приказывала позвать куму, мою мать, и громко взывала: "Нейдет ли мой друг?!" Посылаемые не звали ее с намерением, и тайну эту она унесла с собою. Муж по приезде горько оплакивал жену любимую и уже похороненую. Следствия не было, но злодеи после <были> дознаны и получили должное возмездие. Смерть крестной моей матери изменила мою жизнь. Так, не судьба моя была, может быть, наследовать огромное богатство.

Спустя немного времени и богатый муж покойной моей крестной матери скоропостижно помер от апоплексии, которая уморила его, как говорит бессмертный Грибоедов, в тот "тесный ящик, где ни встать, ни сесть".

Но у него была дочь от первой жены, рожденная еще в убогой доле, которую отец не любил и которую еще при жизни его, несмотря на ее безобразие, дурное воспитание, один ярыга тихонько увез и женился на ней в надежде со временем воспользоваться имением в своей разгульной жизни. Эта чета прижила дочку. По смерти отца подьячие зубом, как говорят, втянули дочь в запутанное чем-то наследство имения. С мужем она развелась. Дочка при ней растет, зреет и близится уже к поре невесты. Я уже учился тогда в Московском университете. В это время на родине моей опять склеилась мысль о судьбе моей. Просто придумали меня женить на богатой дочке неуклюжей матери и во время вакации вызвали меня из Москвы под предлогом в вакационное время давать ей уроки, а в самом деле, посмотреть на меня. По зову родителей приезжаю на родину, в пору пылкой юности, разряженный в пух и прах или, как говорится, сбрызгу, ибо столица мне сильно благоприятствовала и ставила как бы на пьедестал счастья. Нахожу невесту совершенным уродом, неотесанною, глупою, как ее мать, причудливою и, вдобавок, злою, как змея. Худо, думаю про себя, в ней не найдешь нежной подруги жизни, тут и через золото потекут слезы, тогда не смилуется и богатство. Словом, я донельзя разочаровался в своей богатой невесте. Но надобно было вынести эту, своего рода, пытку... За уроки заплатили, как я не думал и не ожидал. Я понимал: <...> но мне оставался еще год до окончания курса наук. Я уехал в Москву и замолк. К счастью, в этот промежуток молчания подвернулся отставной 56-летний, предвосхитил мою "дульницею". Я нисколько не жалел, что из этой затеи вышла моя не судьба.

Моя судьба ожидала меня в Саратове. Служа, я горячо помышлял об оседлости и свитии гнезда. Как юношу меня все занимало и интересовало. В это время, раз к вечеру я ехал кататься за город на собственной своей лихой паре, вычурной долгуше, мимо бульвара. Вижу, мне пересекают дорогу три особы женского пола: старушка, дама средних лет и хорошенькая девушка, мило одетая в бриллиантовое платье. Вежливость требовала приостановить лошадей, чтобы дать возможность им перейти дорогу. И из этой внезапной встречи вышел смотр суженой, которую, как говорят, на коне не объедешь.

Последняя, подумал я, второсортка, а сердце решительно высказало: вот твоя суженая. Девушка произвела на меня роковое впечатление. Гулял я за городом, а все она была, на уме. В таком расположении духа я и воротился домой. Ночью все она грезилась и, так сказать, заслонила собою мне весь свет. Через людей узнаю: это известные в городе люди, две вдовы, мать и дочь и дочь дочери, сирота[3].

Знакомлюсь с ними, и впечатление усилилось на многие градусы. Тут подумалось: что проку в богатстве? Не лучше ли нажитое честным трудом, сколько Бог поможет? Оно милее и прочнее: трудовую копейку не сбудешь под елку, не пустишь на зеленый стол[4] и не промотаешь; скорее всего, она пойдет в дело. Небольшое приданое и отцовский долг не испугали меня. После этой думы я решился: пишу письмо, в котором делаю предложение родным и невесте. Дело скоро уладилось и с вдовольствием с обеих сторон. Так, я в свой нововыстроенный дом привел молодую жену, во флигель поместил бабку и тещу и вместе зажили, как следует родным. Обе старшие скоро переселились в вечность. Остались мы одни с детьми и жили спокойно 6 лет. Родители мои часто и подолгу гащивали у нас, доставляли неизъяснимую <радость> сердцу, в благодарность за воспитание истинно родительское.

Продажа дома

Новым нашим уютным и светлым домом со всеми даже прихотливыми службами и небольшим садиком мы и все в городе любовались. Но пришел час, надобно было с ним расстаться и передать в другие руки. Вот <какой> случай. Покойный тесть задолжал казне 6 тысяч. На погашение этого долга он занял деньги у частного лица. Раз я прихожу от должности и нахожу жену не в духе.

- Что ты, моя милая, невесела? - спрашиваю ее. Она отвечала: - Без тебя заезжал кредитор покойного папеньки и требовал долг. Зная, что я после него единственная наследница имения, требовал расплаты. Иначе он грозил приступить к имению, заключающемуся в 25 ревизских душах с землею. - От этого ты скорбишь?

- Да!

Нежно обласкав ее, я сказал, что я это дело как раз решу. - Этот дом, в котором мы живем с тобой, я дарю тебе. Кредитор возьмет его за долг, - и баста. Тебе выдаст расписку в получении долга, а я выдам ему купчую крепость, объяснив в ней, что деньги 6 тысяч получил с него.

Уговорились, и дело кончилось, как думали.

Покупка дома

- Где же мы будем жить? - спрашивает жена. А вот напротив продается <дом>.

Покупку уладили и перешли в новокупленный дом из 9 комнат с садиком и всеми нужными службами. Опять мы зажили припеваючи, как в прежнем доме.

Жизнь семейная

Признаюсь, весело было жить в университете: науки питали ум и сердце, столица увлекала своею красотою и грандиозностью; но - то ли дело - жизнь семейная! Как вспомнишь про нее, - и ныне сердце играет. Крестьян мы сделали свободными, отдали им всю землю, оброку не брали с них ни копейки, объявив, впрочем, - если они могут что-нибудь давать, пусть доставляют, а если не могут, так ничего и не надо. С Божию помощью мы надеемся прожить и без их пособия. Только из них взяли нужную прислугу: мальчика, девочку и кучера с женою; которые были нам преданы и служили верно. Моя обязанность была все приготовить для стола и дома, обязанность жены - всем распоряжаться, наблюдать за детьми, столом и соблюдать в порядке запасенное. Более того, она была моей домашнею казначею, я всегда отдавал ей деньги и ни в чем и никогда не учитывал, ибо она была предана мне всею душою и сердцем. Лихая пара лошадей и приличные экипажи для выезда были к нашим услугам; редкий день мы не катались и не катали детей, ездили в гости, гостей принимали. Словом, жизнь бала наслаждение, праздник. Скажу: все это происходило от искренней любви друг к другу, мира и согласия. Подчас жена даже упрекала меня, что я к ней очень ласков. В иную пору посторонним людям она отзывалась: я не пожелала бы никогда жить лучше, как живу теперь - муж меня любит, все у нас есть, здоровье цветущее, дети милые и послушные, житьба <в> душу, денег с нужду. Спокойствие и приязнь были нашим уделом. Многое влияло на такую жизнь с юности: настроение в религиозно-нравственном отношении, как и круглое сиротство моей жены. Прожили мы с ней 28 лет, так что дай Бог всякому так прожить! Она скончалась в дороге, ехав ко мне из Тамбова в Саратов, куда меня перевели из первого, и смертью своей унесла жизни моей, может быть, несколько лет, оставив мне детей 7 человек на мои заботы и попечение. Один языческий поэт так выразился о потере своей возлюбленной: "Те veniente die, te deceventе canebam", т.е. "я воспевал тебя со днем наступающим и погасающим". А я скажу: Любовь Христианская крепче языческой: она скорбит о близких к сердцу, но не без упования, и молится о душе усопшей, ибо верит, что воскреснут мертвые, как <повествует> Святая Церковь, и восстанут в <своих> гробах, что на гробе тления загорается заря бессмертия, денница вечности воссияет в сердцах наших, небо приклоняется на земли и соединяется с ней любовью. Оттого-то в нас это святое чувство в душе горит и никогда не сгорает, но оно не входит в загражденные хламом, языческие, злохуджные и затхлые души безумных вольнодумцев.

Как ярко впоследствии отразилась эта истина на судьбе детей моих. Мирное и четкое настроение чувств к любившему их отцу, они пронесли те святые и заветные чувства, которые истекают из чистого источника - благодарного царства. Эти чувства не живут в душе мелких и заматеревших в щепетильных мелочах и расчетах.

Одна чистая любовь рассылает истинные и сладкие прелести, жизни человека, творя из нее рай среди сует и дрязг света.

Часть вторая

В духе дружбы, откровенности и бесцеремонности посещали мы университет и там, как ратники из арсенала, вооружались орудиями; потом, снабженные компасами, пустились в бурное море света проповедовать просвещение и истину, преследовать преступления, ратовать против чудовищ суеверий, фанатизма, невежества и варварства, свирепствовавших в черни и, отчасти, в других слоях общества. С одной стороны, было радостно видеть конец единообразной школьной жизни и лестную оценку начальством наших трудов; с другой, - акт пробуждал в душе грустную разлуку с товарищами. Ибо в три года мы как-то сроднились между собой духом, освоились, сблизились. А теперь разлучаемся, быть может, навек - с иными уже никогда не встретимся, разлетимся в разные стороны, как юные птенцы из-под теплого крыла матери.

Моя ладья причалила к Петербургу, где, увидев хороший, выданный заведением диплом, немедля удостоили меня на первый раз лестным вниманием, говоря: нам таких-то и надо; хотели приютить меняв громкое и важное место[5] близ замечательной арки, впоследствии вблизи будущей знаменитой колонны, воздвигнутой в память победы Миротворца Европы[6]. Ну! Мечтаю про себя: выбираюсь на дорогу и не умру без вожделенного "превосходительства". Жду и работаю, как говорится, с плеча, ожидая, вот-вот окончится искус[7] и - определят... Но провидение, наперекор мне, устроило не то, что ты думаешь. Так и сбылось. Бодливой корове Бог и рог не дает, по пословице.

Опять мне, бедняку, новый искус, опять испытание, но другого рода, тяжелое, горькое, но безвинное. Я хорошо понимал его, нес и, слава богу, безропотно и без страха вынес. Ибо в душе был совершенно убежден в своей невинности, уверен был и в том, что для блага общего надо было терпеть, хотя и нелегко было. Я свыкся с бедами <в них>, думаю себе: ну что, не заржавеет жизнь: она в этой реторте очищается, так сказать, перетопляется, изгарь от нее отстает, улетучивается. И в природе шторм очищает атмосферу.

По Mocкве ходили стихи, переведенные из французского писатели Андрея <тезки моего> Шенье, намекавшие на бучу во Франции и приноравливаемые к нашему бывшему беспорядку 14-го декабря 1925 года. Они достались и мне от одного гвардейского офицера[8], из юношеской любознательности и любопытства. Я понимал дух их и без вся кого умысла[9] сообщил товарищу[10], а у него, увидав их[11], придумали: щука съедена, остались зубы. Эти другие люди возбудили вопрос, не остаток ли это духа, недавно у нас погашенной бучи? Донесено, - и загорелось дело. Я сам понимал, что надобно же это темное обстоятельство разведать и расследовать. Добрались до источника и до всех военных и статских, имевших их (стихи - В.М.). Вот таким-то путем дошла очередь и до меня. В то место, где я был на искусе, приходит адъютант и зовет меня к одному высокопоставленному лицу[12]. Мне говорит оно: Вам надобно ненадолго побывать в Новгороде, где при квартирном Лейб-гвардии конно-егерском полку учреждена комиссия, и дать ей объяснения. - Я готов, - говорю.- И лошади готовы, - отвечает, - вот этот офицер (т.е. фельдегерь - В.М.) проводит Вас. В открытых санях, на удалой тройке, под хлопьями падающего снега, в полсутки мы перепорхнули 180 верст и приехали туда в полночь, прямо к губернатору. Его превосходительства не было дома, он был в гостях. Долго мы ждали его! Наконец, я решился через прислугу попросить его домой и сказать: фельдегерь приехал, и не один. Я же весь день ничего не ел, измок и сон клонил. Он тотчас приезжает, принял пакет и фельдегеря отпустил. Меня напоили чаем, накормили, и долго-долго мы разговаривали. Потом в гостиной <он был без семейства> уложили меня под тайным надзором. Поутру я был передан полицейскому с одной деревянной ногой, который свез меня на казенную квартиру[13], к одному купцу; впрочем, на свободе, не вовсе свободной: за мной присматривала полиция, наведываясь, будто <в заботе> о моем здоровье. Я понимал все и не роптал на это.

Дело шло законным порядком, т.е. комиссия производила следствие. Во время разгара <его> прислали из Москвы мой огромный чемодан с книгами и разным инструментом, и в нем оказалось 10-ти-фунтовое чугунное ядро. Оно изумило комиссию! При виде его я нисколько не смутился. Спрашивают на бумаге: как оно ко мне попало? С улыбкой отвечаю: в течение университетского курса, в вакацию, я с одним знаменитым семейством ездил из Москвы в деревню Гжатского уезда; на пути остановились в исторически известном селе Боро-дино, Можайского уезда, ходили по полю и на месте знаменитой битвы и подле памятника, где убит кн. Багратион, я нашел ядро, взял его себе на память и хранил в чемодане. Вот вся история ядра, у меня оказавшегося. Справились, - и оказалась правда.

Между тем, как рассматривали дело, я не оказался празден. Перечитал множество книг, перевел почти все творения Тацита с латинского языка, приспособляясь ко взгляду на Рим и дух его, изучил все новгородские древности, хранящиеся в Софийском соборе, двор и башню Ярославову, церкви, монастыри, крепость, валы, окрестности и прочее. Нет худа без добра, говорит пословица. Не тепличная моя натура все выносила и вынесла. В столице Рюрика я прожил год и шесть месяцев. Вот сколько времени продолжалось мое "не надолго", как сказали мне в столице. Чего не испытаешь на белом свете?

И малые причины производят крупные действия. Москва сгорела от грошовой свечки. Так, наказуя, наказал меня Господь, но не, предал смерти. И за дело наказал, - я стал было горд, заносчив, высокомерен, при попутном ветре. Бог смирил меня и резко сказался мне.

По делу последнее слово сказано и мне объявлено. Я выслушал его. Важного ничего не сказалось, по крайней мере, в отношении ко мне; права не потеряны, но честь запятнана - на нее легла тень.

Скучая на чужой стороне, я устал, утомился жизнью, еще не живя, как бы мне хотелось. Теперь куда мне приклонить голову? И за — пали в душу крепкие думы! В столице одно из высокопоставленных лиц, к которому я прежде писал[14], говорило мне еще до отъезда из нее: где бы ты ни был, что бы с тобой ни было, не забывай меня; мне велено иметь тебя в виду до случая. Думаю, это казенные фразы.

Дна дня томили меня эти крепкие думы. Сколько я тогда перечувствовали пережил, бродя, как тень, по новгородским улицам, нечувствительно упираясь в Славянский конец: доходил даже до Рюрикова городища[15] и бушевал духом! Воротиться ли в столицу? Но найду ли там прежний привет и ласку начальников? Стыдно и совестно. И решил я мучивший меня вопрос: Нет! Лучше пойду в свои родные степи на широкую и привольную Волгу, в Саратов. Там простое, просторнее, спокойнее, там жизнь матриархальная; люди просты, более откровенны. Успокоившись от бурных в душе волнений, я иду в Знаменский собор, <где> отслужил молебен Божией матери, а в Софийском, приложившись к святым мощам, я отослал багаж в Москву, простился с добрыми людьми, мне сочувствовавшими; я с какой-то наивной радостью пустился в путь верхом на коне, очень смышленом, купленном мною у бедного кавалерийского офицера.

После двухгодичной разлуки я неожиданно прибыл а дом родителей, которые, считая меня неживым, встретили меня невыразимо радостно. Я свободно отдохнул под кровом родным. Но пора думать об оседлой жизни. Образование сулило мне что-то повыше настоящей доли. Я отправился в свой любимый Саратов, где нашел уже большую перемену: прежний патрон мой, губернатор П[16], благословивший меня учиться, был в отставке и жил в своей деревне[17]; общество изменилось; наплыли люди все новые, но простота и гостеприимство остались еще прежние. По-прежнему все было вдоволь и дешево.

Обращаюсь я на службу. Правивший должность начальника губернии[18] принял меня и прямо поместил меня на классную должность с хорошим жалованьем[19]. Сверх того, он приблизил меня к себе и к своему семейству. Потому, что жил в столице и, нежно заботясь о воспитании своих детей, он поручил мне давать уроки сыну и дочери в послеобеденные, свободные от службы часы по 5 руб. за каждый урок. Времени доставало давать уроки и в других богатых домах. В это время постиг голод здешний край: все лето почти не капнуло ни капли дождя, не уродилось ни хлеба, ни травы; народ совершенно истощился в силах[20]. А я, слава богу, не испытывал бедствий голода с ним соединенных ужасов, начал обзаводиться домом и хозяйством и помышлять о женитьбе.

В это время, как отстраивался у меня дом и заводилось хозяйство я, несмотря на свою молодость, уцепился за мысль: человеку надобно быть единому. Разовьем ее: она в моей жизни имеет крупное значение...

---

[1] Вниманию читателей предлагается ранее не опубликованная «Автобиография» А.Ф. Леопольдова - ГАСО. Ф.407. Оп. 2. Д. 1768. Л. 1-8.

«Автобиография» (автор предполагал ее издать) считалась утраченной в ходе цензурных согласований, и от нее сохранились лишь два начальных раздела. Текст показывает, что даже потомкам А.Ф. Леопольдов не решался сказать правду о своей истинной роли в «Шеньевской истории». Однако она ценна для раскрытия характера ее героя и особенно интересна неизвестными ранее деталями его жизни и быта.

В подготовке рукописи к печати принимала участие студентка А.В. Нагибина. В тексте сделаны незначительные правки стилистического характера для приближения его к современной орфографии. Необходимые, на наш взгляд, комментарии и отсылки к другим источникам даны в конце каждого текста.

Благодарю Государственный архив Саратовской области за предоставленную возможность опубликовать столь ценные источники.

(Примеч. публикатора - В.Г. Миронова)

[2] Видимо, автобиографии предшествовал какой-то авторский комментарий.

[3] Дочь саратовского дворянина Анна Тихоновна Ищекина (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 126).

[4] То есть, не проиграешь в карты (сукно ломберных столов было зеленого цвета).

[5] Намек на Государственный Совет, куда А.Х. Бенкендорф устроил А.Ф. Леопольдова на службу (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 118).

[6] Александровская колонна ("Александровский столп") воздвигнута в ознаменозание победы в Отечественной войне 1812 г. по проекту А.А. Монферрана в 1830-1834 годах.

[7] То есть, положенный в канцелярии испытательный срок.

[8] Прапорщика Молчанова (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 121).

[9] Но уже сделав компрометирующую заметку "На 14 декабря 1825 г."

[10] Коноплеву (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 121).

[11] Коноплев передал их жандармам, как считают исследователи.

[12] А.Х. Бенкендорфу (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 118).

[13] Рядом с домом Марфы-посадницы, где я много раз бывал. Он архитектурой похож на Углицкий дворец, в котором убит св. Дмитрий-царевич, - каменный, двухэтажный, везде со сводами и скрепленный железными связями. Простой народ называет это древнее здание теремом.

[14] Он написал А.Х. Бенкендорфу с сентябре 1826 г. из Ртищева, узнав об аресте штабс-капитана Алексеева (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 118). В письме названы все известные А.Ф. Леопольдову лица, знакомые со стихами.

[15] Славянское городище, предшественник Новгорода.

[16] А.Д. Панчулидзев был саратовским губернатором в 1808-1826 годах. Имение его было в с. Бесссновке, Саратовского уезда.

[17] Приезжая в Саратов, он не забывал меня, посещал и навещал запросто меня и бабушку жены, которая некогда принимала живое близкое участие в женитьбе его. Бабушка была одною из передовых дам в Саратове.

[18] П.С. Степанов был саратовским губернатором в 1835-1837 годах.

[19] Сначала в городскую полицию, потом - в Казенную палату (см. далее ст.: Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов // Тр. сарат. историко-краеведческого общества: Сб. / Отв. ред. В.Г. Миронов. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 124)

[20] Как это бедствие сильно влияло на него! Оно как-то невольно сделало его расчетливым и бережным в хозяйственном быту. Меры провидения всегда были и будут самым действенным в жизни человека.