А

Леопольдов А.Я. Андрей Филиппович Леопольдов / Подготовка текста, публикация и комментарии В.Г. Миронова // Труды Саратовского историко-краеведческого общества. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 110-131.

А.Я. Леопольдов

АНДРЕЙ ФИЛИППОВИЧ ЛЕОПОЛЬДОВ[1]

Река времен в своем стремленья

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей...

Г. Державин

Значит, простым ли смертным избежать этой неизбежной участи, т.е. посмертного забвения?! Но, не говоря уже о простых смертных, даже осмотревшись около и обозрев кругом видимый и видный горизонт провинциального общества с его великими и малыми светилами, невольно удивишься: давно ли были на сцене жизни и занимали собою внимание общества такие-то губернаторы, такие-то архиереи, такие-то председатели, такие-то аристократы, плутократы и демократы?! И где они? И что они? Мелькнули, как тени, память о многих из них исчезла почти вместе с "вечною памятью", которую пропели им на кладбище... Правда, некоторые из умерших живут в памяти людской целый год, другой - два, третий - три, избранные - даже пять-десять лет; а все после - только в Лету, а там и помину нету.

Несмотря на это, во всякой местности есть люди, имена которых хотя и не заносятся на скрижали истории, но долго-долго помнятся. Это - люди, иногда не служебной видной карьеры, не всякого аристократического происхождения, не огромного движимого и богатства, а люди ума и пера, которые свои мысли, наблюдения и соображения путем прессы передают бумаге и потомству, которые силою своего светлого и напряженного ума как бы вызывают из бездны забвения прошедшее, отражают, как в зеркале, настоящее и очищают, выпрямляют и, так сказать, уготовляют своим преемникам путь-дорогу для прогрессивного шествия к задуманному существованию и возможному на земле благосостоянию.

К таким людям, по нашему мнению, бесспорно, должно принадлежать поставленное нами в заглавие лицо: в свое время в районе нашей местности оно многих спасало от пропасти забвения, и своим пером много интересного и полезного передало бумаге и памяти потомства. Андрей Филиппович Леопольдов - это наш саратовский Нестор: он и археолог, он и статистик, он и историк, он даже, в некотором роде, и публицист. Поэтому долг справедливости и признательности требует, чтобы и мы не скоро забыли его. А так как людей, близко знавших его жизнь, становится меньше, автобиография его, которую покойник написал в последние годы своей жизни и провел было уже через казенную цензуру, предполагая напечатать, где-то потерялась и до сих пор не отыскана, то я, близко стоявший к покойному с десятилетнего моего возраста в течение 40 лет, много обязанный ему моим воспитанием и образованием, любимый им не меньше сына, считаю моим нравственным долгом сохранить и сообщить другим те сведения о его жизни, которыми располагаю. В свое время А.Ф. Леопольдов был светлая, интеллигентная, передовая личность в Саратове, заслуженно пользовавшаяся уважением общества, начальства и столичной прессы. Никто из приезжавших в Саратов туристов, ученых и писателей не гостил у нас, не повидавшись с А.Ф. Леопольдовым. Немного было газет, журналов и издательскиx предприятий в России, редакторы и издатели которых не обращались бы к нему за сотрудничеством. Фамилия его, помню, очень нередко встречалась в "Северной Пчеле", и в "Московских Ведомостях", и в "Телескопе", и в "Земледельческой газете", и в "Маяке", и в "Библиотеке для чтения", и в "Энциклопедическом словаре" Смирдина, и во многих других изданиях. И губернаторы, и архиереи обращались иногда к его перу, когда нужно было предоставлять "на верх" в Петербург о чем-нибудь серьезном, выходящем из обычных канцелярских рамок. Начальники и учителя саратовских учебных заведений, светских и духовных всегда относились к А.Ф. Леопольдову с отличным уважением. "Саратовские Губернские Ведомости" он несколько лет вел с таким старанием, содержанием и интересом, что они охотно читались и светскими и духовными лицами, и я хорошо помню отзывы литературы того времени, по которому они считались первыми среди провинциальных "Ведомостей". А какой был добряк А.Ф. Леопольдов, как он много помогал, как он смело и энергично брался иногда ходатайствовать перед властями за бедных и несправедливо обиженных, так и сказать нельзя; на него многие несчастные полагались, как на каменную гору, и не разочаровывались. И понятно, - он сам на заре своей самостоятельной жизни был тяжело испытан судьбой и чуть не лишился света вольного, из Новгородского острога едва не попал в Сибирь!..

Так <что> он по самому себе мог легко взвешивать тяжесть беды и кары незаслуженной. Молодое пишущее поколение знает А.Ф. Леопольдова большею частью по его последним статьям и статейкам в местных газетах и по отдельным брошюркам "квази" - полемического и даже сатирического характера, хотя и в них, в этих старчески малосильных и ворчливых произведениях, надо сказать правду, нередко попадалось чистое зерно истины и смелое слово правды. Например, наблюдая в свое время сильное возбуждение городского общества и горячку саратовского земства по поводу желания, чуть не требования от правительства концессий на сооружение Тамбово-Саратовской железной дороги, и видя потом, с одной стороны, легкомысленные восторги, с другой, - безобразные кутежи гласных и безгласных людей по поводу воспоследовавшего разрешения этой дороги Государем Императором, Андрей Филиппович Леопольдов в одной своей брошюре[2], между прочим, написал следующее народное присловье или предостережение пьющим, поющим и упивающимся восторгами от ожидаемых фантастических результатов проведения Саратовской железной дороги:

"Рано пташечка запела,

Как бы кошечка не съела".

Всех кутил он тогда возмутил своим, как казалось им, неуместным, несвоевременным, нелепым предостережением. Это был страшный диссонанс или "вздор" в тогдашнем общем хоре или концерте ликования. "Помилуйте, - говорили, - когда Царь дарует краю такое, можно сказать, громадное благосостояние, когда рыба, соль, арбузы, хлопок, шелк, краски, вино, сласти, словом, - все из Хивы, с Кавказа, из Персии, Индии и Китая устремится в Саратов и через Саратов в Европу; когда у нас все оживится, разовьется и зацветет, - вдруг в такое время позволять себе сомневаться, не доверять, охлаждать, так сказать, напугать подъем общественного одушевления, и тому подобное; это более чем нетактично, это оскорбительно, граждански преступно, это черт знает, что такое", и т.п. Простили автора по вниманию только к его старости, да за недосугами по случаю непрерывных кутежей; а то чуть-чуть не отдали его под суд. А теперь? - Теперь все мы должны сознаться, что старик-то на этот раз был вещун. Автору настоящих строк пришлось тогда из-за автора, так сказать, антижелезнодорожной брошюры иметь объяснение с губернским предводителем дворянства, введенным в заблуждение сходством фамилий.

Но в сторону это воспоминание. Сообщу лучше несколько биографических сведений о покойном Андрее Филипповиче, собравшихся в моей памяти и почерпнутых из документов и рассказов людей, к нему близких, которые вернее охарактеризуют личность и деятельность его.

Андрей Филиппович Леопольдов - первый статистик, историк и археолог нашего края и первый редактор "Саратовских Губернских Ведомостей" - родился в начале настоящего столетия, был, как он сам говаривал при жизни, ровесником девятнадцатого века. За неимением метрик, тогда еще не существовавших, и ревизских сказок, которые при отделении Саратовской епархии от Пензенской не были высланы из Пензенской консистории в Саратовскую, трудно с точностью определить год рождения Андрея Филипповича. На том основании, что сам он считал себя ровесником XIX века, можно полагать, что он родился в 1800 году, местом рождения его было село Ртищево, Сердобского уезда, которое лежит на линии Тамбовско-Саратовской железной дороги. Отец его, Филипп Петрович Гречушкин (фамилия эта или, вернее, местное прозвище, по всей вероятности, произошло от того, что он сеял много гречи), был пономарем в этом селе. Несмотря на то, что пономарь Филипп Гречушкин занимал такую невидную должность в иерархии церковной и сельской, он за свой хороший голос и исправность по службе, за свою трезвую и примерную жизнь, за свое отличное полевое хозяйство, в котором принимали деятельное участие все многочисленные члены его семьи, за свое большое и опытное пчеловодство пользовался уважением не только крестьян, но и всех окрестных помещиков, несравненно более, чем местные священники. Фамилия "Леопольдов" дана была ему ректором Пензенского духовного училища в то время, когда его включали в заведение. Почему дана была ему такая не латинская (вроде Сперанского, Сапиенского, Думненского и т.п.) и не греческая (вроде Софийского, Феофанова, Каллистова и т.п.), а германская фамилия, - это знал только один ректор Пензенского училища и тайну эту он унес с собой в могилу. Быть может, по одному тому, что он в то время, когда явился к нему отец с сыном из села Ртищева, читал книгу о каком-нибудь герцоге, короле или императоре Леопольде, - Бог его знает. В прежнее время, и не так отдаленное, в духовном сословии, да и не в одном духовном, и в других сословиях, когда отеческие фамилии: Иванов, Макаров, Сидоров, Петров и т.п. слишком размножились, то стали давать фамилии от птиц небесных, например: Орлов, Соколов, Журавлев, Галкин, Воронин, Воробьев и т.д.; от рыб морских, например: Белугин, Осетров, Щукин, Окунев, Ершов и т.д.; от зверей лесных: Львов, Волков, Лисицын, Бобров, Зайцев и т.д.; от домашних животных, например: Собакин, Кошкин, Коровин, Свиньин и т.д.; от древесных растений, например: Кедров, Березин, Осинин и т. д.; от рек больших и малых, например: Невский, Днепровский, Волгин и т.д.; от городов больших и малых, например: Московский, Козловский, Тульский, и т.д.; от храмовых праздников, например: Покровский, Введенский, Крестовоздвиженский и т.д. Все это было в порядке вещей, но почему вдруг пришла ректору Пензенского училища фантазия дать сыну ртищевского пономаря Филиппа Гречушкина фамилию "Леопольдов" - непонятно. Впрочем, отчасти можно объяснить это: духовнее сословие, особенно в прежнее время, было бедно и незнатно, а науками занималось и больше и лучше, чем многие из богатых классов. Знакомое с историческими именами, лицами, оно как бы в отраду и утешение себе, любило давать своим школярам громкие Фамилии из церковной и гражданской истории, например: Моисеев, Македонский, Цезарев, Сципионов, Гомеров и т.п. Таким точно образом могла выпасть на долю Андрея, сына ртищевского пономаря, фамилия Леопольдова.

Владея живыми и огромными способностями, ученик Андрей Леопольдов отлично учился в Пензенском духовном училище, в числе первых учеников перешел из училища в Пензенскую семинарию[3], прекрасно учился в семинарии и, не дожидаясь окончания полного курса, по тогдашнему обыкновению, из философского класса, едва ли не пешком отправился в Петербург и поступил тем в Медицинскую академию. Об ученье своем в духовно-учебных заведениях, как все даровитые ученики, А.Ф. Леопольдов сохранил самые добрые и веселые воспоминания. Из персонала учительского он особенно вспоминал и хвалил ректора семинарии архимандрита Аарона, большого лингвиста, знавшего даже английский язык, и учителя семинарии Сергея Васильевича Воронцова[4] который в его время пользовались большим авторитетом в заведении и имели большое, и благотворное влияние на воспитанников. О школьных товарищах своих он вспоминал, бывало, с живым удовольствием; несмотря на крайнюю бедность, на полное отчуждение от общества, на суровые спартанские нравы, с спартанскою же гороховой похлебкой и "березовою кашей", пензенские бурсаки, как запорожские казаки, умели жить всегда весело, припеваючи, с романтическими похождениями и рыцарскими подвигами. Медицинская академия своими физиологическими чертежами и анатомическими анализами, своими препаратами и аппаратами, препарированиями, и мертвыми членами отживших человеческих тел, произвела на живое чувство и пылкое воображение молодого человека такое возмущающее действие, что он вскоре вынужден был оставить ее и поступил в число студентов Петербургской духовной академии[5]. Но и здесь он пробыл недолго, В то время в столице и в академии предметом спора и борьбы было "масонство"; оно занимало собою и Двор и высшую администрацию, аристократов и архиереев, и писателей и профессоров, и разделяло их на два лагеря: на православных и масонов. Борьба велась и словом и пером и служебными отношениями. Легко понять, что молодой и пылкий студент академии Леопольдов не замедлил принять доступное участие в этой борьбе и сделался горячим сторонником, адептом Иннокентия, ректора Петербургской семинарии, стоявшего тогда во главе партии православных. Стечением сильного обстоятельства Иннокентия вскоре назначили архиереем на пензенскую кафедру, а студента академии Леопольдова, будто бы за какие-то резкие замечания на книге масонского или мистического направления, выслали из Академии на родину, в Пензу. Иннокентия А.Ф. Леопольдов не застал уже в живых; при обозрении епархии этот ревностный по Бозе и Его Святой Церкви преосвященный на Саратовских горах простудился, получил сильную лихорадку и помер. На место Иннокентия поступил на пензенскую кафедру Амвросий, человек строгий и суровый, нисколько не знавший Леопольдова. По возвращении из Петербурга, после неудач, которые испытал А.Ф. Леопольдов в двух академиях, он решился было идти по той колее, которую указывали ему происхождение и воспитание, т.е. принять священный сан. На его счастье, скоро открылась священническая вакансия в Пензенском кафедральном соборе, и он подал Амвросию прошение, чтобы это место было предоставлено ему. Амвросий отказал ему в просимом месте, и А.Ф. Леопольдов подал по этому поводу прошение в Св. Синод. Св. Синод будто бы решил дело в пользу просителя и было предписано преосвященному Амвросию <дать> Леопольдову священническое место в соборе. Между тем, чтобы не терять напрасно времени и не оставаться без дела в ожидании Синодального решения, по приглашению дворян Симоновых он уехал из Пензы в Сердобск и открыл там нечто вроде пансиона. Когда дело пришло из Синода и решилось в его пользу, сердобские дворяне уговорили А.Ф. Леопольдова не ездить в Пензу и не поступать в священники, представляя ему то соображение, что недовольный Амвросий будет теснить его по службе. А.Ф. Леопольдов согласился с представлением дворян, оставил совсем мысль о поступлении в духовное звание, поехал в Саратов, причислился к канцелярии губернатора Панчулидзева и сделался домашним учителем детей его. Приготовив детей Панчулидзева к поступлению в университет, он, томимый жаждою высшего образования, собравши частными уроками несколько десятков рублей, оставил службу в губернаторской канцелярии и вслед за своими учениками снова отправился в Петербург, что бы еще раз толкнуться в дверь университета. На пути в Петербург он остановился в Москве, в какой-то гостинице. Раз он идет по коридору гостиница, мрачно задумчивый и страшно расстроенный. А надобно сказать, что А.Ф. Леопольдов в молодости своей был очень красив; при этом его живопись, смышленость, веселость и энергия невольно располагали к нему и вызывали симпатию. Один господин, вероятно, из высокопоставленных и много могущих, если не ошибаюсь, - граф Гурьев, встретив его в коридоре и заметив необыкновенное расстройство молодого человека, обратился к нему с таким вопросом: "Молодой человек, с Вами, должно быть, случилось большое несчастье, что Вы так расстроены? Скажите мне откровенно, в чем Ваше горе, и Вам будет легче". А.Ф. Леопольдов откровенно рассказал ему о своем сердечном горе, именно, что вот он сколько уже раз стремится попасть в высшее учебное заведение и все ему не удается; что вот теперь на последние гроши снова едет в Петербург, желая там поступить, в университет, и боится, что ему не достанет денег на дорогу, и что он может пропустить время для поступления, - что тогда?! Гурьев, выслушав его внимательно, и узнав о его происхождении и бедности, участливо отнесся к горю и стремлениям молодого человека и предложил ему не ездить в Петербург, остаться в Москве и поступить в Московский университет, обещая при этом свое содействие и ходатайство перед ректором университета, кажется Антонским. А.Ф. Леопольдов как нельзя более обрадовался неожиданному участию случайного мецената. Поспешил представить свое прошение с документами начальству университета, отлично сдал экзамен и поступил на филологический факультет. Счастливо одаренный психическими и физическими силами, развитый учением и учительством, обогащенный разнородными научными сведениями, вооруженный знанием людей и жизни, он великолепно жил и учился в Московском университете. Профессора его любили и предоставляли ему богатые частные уроки. Начальство сделало его педелем или смотрителем над существовавшим тогда университетским пансионом из графских и княжеских детей. Сочинения, писанные им в течение университетского курса, печатались в московских периодических изданиях. Он принят был в кругу московских литераторов как молодой человек с блестящими дарованиями и подающий большие надежды, он имел случай, по милости своих частных уроков, бывать не последним гостем в некоторых московских аристократических домах, которые сохраняли лестное воспоминание о нем до последних дней его жизни. При таких благоприятных условиях проходила в Москве университетская жизнь А.Ф. Леопольдова.

Окончив курс в университете одним из лучших кандидатов филологического факультета, А.Ф. Леопольдов отправился на свою родину, в село Ртищево, порадовать собою своих родителей, показать своим знакомым, что он, наконец, после долгой и упорной борьбы достиг своей цели - получил высшее образование, из пономарского сына сделался личным дворянином и открыл себе путь к высшим поприщам и почестям. Нечего говорить, как рады были ему в Ртищеве. Не налюбуются на него родные, смотря на молодого, красивого и образованного своего Андрея, не нарадуются чужие, особенно ртищевские, сердобские и окрестные помещики, на то, что их домашний учитель окончил курс в университете, когда, за небольшим исключением, университет в то время был доступен почти одним дворянским детям. Сам кандидат филологического факультета не знал меры своим восторгам, то обходя с ружьем за плечами родные леса и озера, то рыболовствуя, то делая визиты своим родным и знакомым, то принимая участие своим тенором в церковном пении - в трио, которое составлялось из отца с двоими сыновьями, обладавшими прекрасными голосами, то распевая в своем семейном кругу духовные и светские песни, которые в старину, не столь, впрочем, отдаленную, охотно и превосходно исполнялись в духовных семействах, особенно во время летних каникул, когда семинаристы приезжали домой с рукописными песенниками. Все шло прекрасно, весело, к общему удовольствию. А беда стояла у порога, не за горами, а за плечами.

В один прекрасный день является в Ртищево брат одного его петербургского знакомого, Алексеев, с известием, что его брата, Алексеева, и других его знакомых арестовали и посадили в крепость что, вероятно, и его, Леопольдова, ожидает такая же участь, и просит у него в пользу своего брата какого-то оправдательного письма к Бенкендорфу, тогдашнему шефу жандармов. Как громом среди ясного неба поразило А.Ф. Леопольдова это неожиданное известие. Он пишет из Ртищева Бенкендорфу письмо. А в нем с полной откровенностью говорит о том, что может найти тайная полиция в его квартире: какие вещи, какие книги, какие рукописи и т.д.; и объясняет, что некоторые бесцензурные стихи он спрятал у себя единственно из юношеской любознательности, так свойственной любителям словесности, а отнюдь не из видов антигосударственных. Вслед за Алексеевым и письмом А.Ф. Леопольдов кое-как собрался с деньгами и сам поспешил в Петербург. Приехав в Петербург, он тотчас представился шефу жандармов. Бенкендорф располагал уже всевозможными справками о кандидате Леопольдове из Москвы и Московского университета, а, прочитав его смелое и откровенное письмо из родительского дома, встретил молодого человека с видимым расположением. После долгого и откровенного разговора Бенкендорф предложил ему не идти в учителя и писатели, куда обыкновенно поступают филологи, а поступить на государственную службу по гражданскому ведомству. Когда А.Ф. Леопольдов, поощренный его благосклонным вниманием, смело объяснил ему, что для успешной службы по гражданскому ведомству нужна протекция, то Бенкендорф сказал ему, что он сам, во имя его дарований и познаний, готов ему протежировать. И действительно, Бенкендорф на первых же порах устроил его в канцелярию Государственного Совета. "Когда я, - приятно вспоминал, бывало, покойник, - вошел в канцелярию Государственного Совета и занял свой стул, то я почувствовал себя как бы среди звезд; столько туда явилось и там было чиновников со звездами, что у меня темнело в глазах. Когда же я несколько осмотрелся на своем месте и узнал многих на деле, то какой рой радужных мечтаний и розовых надежд зароился в моем молодом и пылком воображении относительно собственной блестящей карьеры. И не мудрено: вообразите, через несколько недель службы мне предлагают выбрать, какую я награду желаю получить к празднику Нового года - орден или деньги. Я, конечно, попросил себе денег, потому что хотел построить себе лучший костюм. Но человек мечтает и предполагает, а один Бог располагает: вскоре меня потребовали в верховную следственную комиссию, бывшую под председательством Великого князя Михаила Павловича, к допросу о моих арестованных вещах и отношениях к некоторым подозреваемым в государственных преступлениях лицам. Главными обвинительными пунктами против меня были нецензурные стихи Пушкина и моя подпись на одном из них "на 14 декабря 1825 года". И так снова померкла звезда моего счастья, снова закатилось для меня солнце красное. Последнее почти в буквальном смысле: пока производилось дело, меня содержали более года в "каменном мешке", т.е. я более года находился в одиночном заключении то в остроге Новгородском, то в Петропавловской крепости.

Тяжело, грустно, стыдно за себя и за других вспоминать об этом времени! Может показаться, что гонялись "за мухой с обухом"! Но тогда было время такое, так нужно было поступать, чтобы предостеречь молодежь от увлечений. На первых порах заключения мне не давали ничего <ни> читать, ни писать, и я, привыкши работать головою, испытывал страшные муки духовного голода. Я начинал дичать, лишился волос, чуть совсем не лишился зрения. Как я рад был, что мне, наконец, по доброте смотрителя тюремного замка, дали Библию, молитвенник и несколько <листков> бумаги с чернилами и пером для изложения своих мыслей. Боже мой, с каким страстным порывом я спешил излить на бумагу свои накопившиеся думы и чувства! Разумеется, все это от меня отбиралось, читалось, перечитывалось и зачитывалось без возврата. Но это меня не затрудняло и не останавливало, писать хотелось всеми силами души без отдыха и конца; душа много надумалась, сердце страшно наболело. Разлука с Волгою, с воздухом, со светом, с подобными себе, жизнь без дела, без цены и пользы, - да, это такая для развитого человека каторга, которая хуже во сто раз каторги сибирской".

Чтобы составить себе правильное и точное понятие о том, за что А.Ф. Леопольдов сидел более года в "каменном мешке", сделаем несколько извлечений касательно этого дела из "Русской Старины". В "Русской Старине" за 1880 год (в томе ХVII в статье "Александр Сергеевич Пушкин", стр. 146), пишется: "Что в зиму 1827-1828 гг. Пушкин был мрачен, рассеян, объясняется тем, что в то время ему грозила новая беда. Именно в 1827 г. началось уголовное дело по найденным у кандидата Московского университета Леопольдова стихам Пушкина "Андрей Шенье", на которых Леопольдов сделал пометку, что они написаны на "14 декабря 1825 года". Дело длилось почти 2 года (до сентября I828 г.), прошло много инстанций и доходило до Государственною Совета (см. "Русскую Старину", I874 г., т. XI, стр. 584-588) и Пушкин подвергался неоднократным допросам, которые, к удивлению, однако, не касались отобранной у Леопольдова Пушкинской же "Оды на свободу", не идущей ни в какое сравнение с невинными стихами, послужившими поводом к началу дела. В "Русской Старине" за 1874 г. в томе XI на стр. 584-586 напечатано: "Решение суда по поводу элегии А.С. Пушкина "Андрей Шенье", 1828 г. в "Русской Старине" 1874 г. (т. Х, стр. 621-624) рассказано дело, возникшее в 1827 г. в тогдашних судебных инстанциях по поводу элегии А.С. Пушкина "Андрей Шенье". Представляем ныне Указ Правительствующего Сената от 22 августа 1828 г., которым было окончено это уголовное дело. Указ печатался по одной из копий того времени, сохранившейся в бумагах П.А. Степанова[6].

"Указ Его Императорского Величества Самодержца Российского из Правительствующего Сената Новгородскому губернскому правлению.

По Указу Е.И.В. Правительствующий Сенат слушал: во-1-х, предложенный г. тайным советником, сенатором, управляющим Министерством Юстиции и кавалером князем Александром Алексеевичем Долгоруким, к надлежащему исполнению, список с Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета следующего содержания: Государственный Совет в департаменте гражданских и духовных дел и в общем собрании рассматривал доклад Правительствующего Сената 5-го департамента о кандидате словесных наук Московского университета, состоящего в 10 классе Андрея Леопольдова, суждением на имение у себя возмутительных стихов сочинения Александра Пушкина и учинение на них надписи, что они на "14-е декабря 1825 г.".

Государственный Совет находит, что кандидат Леопольдов подвергнут суду и ответственности по следующему случаю: служивший <в> лейб-гвардии в конно-пионерском эскадроне, а впоследствии переведенный в Нижегородский драгунский полк прапорщик Молчанов имел у себя копию с письма государственного преступника Рылеева, писанного им перед смертию жене своей, и стихи сочинения Пушкина, полученные Молчановым <от> лейб-гвардии конно-егерского полка штабс-капитана Алексеева; стихи Пушкина дозволил Молчанов списать Леопольдову, а сей передал оные по знакомству чиновнику 14 класса Коноплеву с надписью, что они "на 14-е декабря 1825 года". По суду над воинскими чиновниками произведенному, Высочайше утверждено мнение осудиториантского департамента, чтоб штабс-капитана Алексеева выдержать один месяц в крепости, а потом выслать из гвардии в армейские полки тем же чином, а прапорщика Молчанова, который подвергнулся уже оштрафованию, переводом его из гвардии в армию тем же чином, по вменения ему в наказание тюремного заключения и содержания под арестом, отправить в полк; Леопольдова же передать Гражданскому уголовному суду. Правительствующий Сенат не находит Леопольдова виновным в соучастии с злоумышленниками на разрушение всеобщего спокойствия, но обвиняет его: а) в несвойственном званию его любопытстве содержания у себя письма преступника Рылеева б) в необъявлении в свое время правительству стихов Пушкина, и что, дав значение оным происшествию 14 декабря, сделал сам на них подпись того времени и в) в предосудительной переписке с дворовым человеком полковницы Гурьевой, Брызгаловым; и за все сие полагает: лишить Леопольдова кандидатского звания и всех сопряженных с ним преимуществ, отдать в солдаты, а в случае негодности - сослать в Сибирь на поселение, применяя в сем случае ст. 199 <по> воинскому артикулу.

Государственный Совет, обращаясь к сему закону, находит в нем следующее: "Есть ли кто уведает, что один или многие нечто вредительное учинить намерены, или иметь ведомость о шпионах или иных подозрительных людях, в обозе или гарнизонах обретающихся, и о том в удачное время не объявит, тот имеет по состоянию, на теле или животом наказан бить".

По мнению Государственного Совета, закон сей не может приложен быть к существу настоящего дела в отношении к Леопольдову, ибо, по всем обстоятельствам оного, не представляет ничего такого, что бы могло наводить сомнение в неблагонамеренных видах Леопольдова, или что бы, знав он о каком-либо злоумышлении, хотел скрыть сие от правительства, а что Леопольдов имел у себя список с письма Рылеева, сие не составляет существенного преступления, тем более, что письмо сие не содержит в себе ничего возмутительного и было в руках Леопольдова, как он объясняет, из одного любопытства видеть последние чувства кающегося преступника. Равным образом, и в отношении к стихам Пушкина, на которых Леопольдов выставил "14-е число декабря", не представляется повода к заключению о каком-либо вредном со стороны Леопольдова, кроме одной неосновательности в отношении оных к происшествию того времени, хотя и в сем случае оправдывается он, что сделал надпись на стихах о 14 числе по словам прапорщика Молчанова, выдавшего их писанными на означенный сюжет, между тем, как сам сочинитель стихов сих, Пушкин, относит содержание оных к Французской революции, и что они были сочинены им гораздо прежде происшествия 14 декабря, напечатаны в числе прочих его стихотворений с пропуском нескольких слов с дозволения цензуры; впрочем, Леопольдов не скрыл сего от правительства, уведомив об оном генерал-адьютанта Бенкендорфа в октябре 1826 года, партикулярным письмом из дома родителей своих; что касается до переписки Леопольдова с дворовым человеком Брызгаловым, оная нисколько не касается сего предмета и по содержанию своему совсем посторонняя для настоящего деда; по которому Леопольдов был предан суду. Таким образом, Государственный Совет по ближайшем и внимательном соображении обстоятельства сего дела, не усматривая ни в чем более вины Леопольдова, кроме одной неосновательности в неуместной надписи на стихах Пушкина о "14-м числе декабря", имел в виду пример Высочайшего рвения о подсудимых по оному же делу минских чиновников, которые за содержание у себя означенных бумаг в тайне от своего начальства и за сообщение оных другим, не были подвергнуты столь тяжкому наказанию, к какому присуждается Правительствующим Сенатом Леопольдов, - послать за означенную неосновательность его, Леопольдова, вменить ему в наказание содержание более года в остроге и подтвердить, чтобы впредь в поступках своих был основательнее; с сим вместе Государственный Совет полагает: поручить начальству, в ведомстве которого Леопольдов будет служить, чтобы оно обращало особенное внимание на его поведение, оставляя затем заключение Правительствующего Сената по прочим дела сего частям в своей силе. На котором мнении Государственного Совета написано: "Его Императорское Величества воспоследовавшее мнение в общем собрании Государственного Совета по делу о кандидате 10-го класса Леопольдове Высочайше утвердить соизволил и повелел исполнить. Председатель Государственного Совета граф Кочубей, 12-го августа 1828 года".

Новгородская уголовная палата решением своим, между прочим, заключила: "...отобранный у Леопольдова аттестат, имеющийся при деле, данный ему из Московского университета <акт>, и отобранные от него книги и сочинения его, хранящиеся в С.-Петербургской полиции, выдать ему с распискою, причем взыскать с него и должные им жительствующим в С.-Петербурге хозяйке квартиры его Револьской, урожденке Тихман, 21 руб. 20 коп. к квартирующему у нее служащему в комитете строения гидравлических работ архитекторскому помощнику Скотти 38 руб., кои по взыскании, отдать им с расписками, и тоже принадлежащий ему, Леопольдову, чемодан, небольшую штуку свинцу, молоток, три пули и чугунное ядро, хранящиеся в уездном суде, равномерно отдать ему, Леопольдову". "Уездному же суду за неаккуратность его в расспросах Леопольдова и за то, что оный не спросил сочинителя Пушкина, почему отрывок элегии его "Андрей Шенье" не был пропущен цензурой, стал переходить во всей полноте из рук в руки, а чиновника Коноплева - по какому случаю имелись у него разные писаные им стихи, что палата дополнила сама, сделать чувствительный выговор и подтвердить впредь быть осмотрительнее и от упущений остерегаться". Подлинное дело о Леопольдове согласно распоряжению Сената предписано хранить в Новгородской уголовной палате. Освободившись от суда и острога, разбитый в своих лучших мечтах и надеждах, обиженный, униженный и опозоренный, - куда стремится обыкновенно человек, как не на родину, к отцу, к матери и братьям и сестрам, к тем близким, у которых всегда найдется слово привета, снисхождения, оправдания и всепрощающей любви. Так и сделал А.Ф. Леопольдов. Получив свободу, он немедленно отправился в свое родное Ртищево, чтобы воочию убедить своих родных и родителей, что он мертв бо и оживе, изгибше бе и обретеся. Описать, изобразить чувства взаимной радости при подобном свидании невозможно. Они выше описания и не поддаются никакому перу, да и в самой действительности они выражаются более взорами, вздохами, поцелуями, слезами и краткими молитвенными возгласами. После продолжительного вынужденного безделья душа развитого мыслящего человека сильно и неотступно требует дела: пустота томит и обезглавливает ее. Чтобы удовлетворить этой цели и вместе <с тем> не слишком далеко отходить от родного круга и живительной природы этих лучших и неисчерпаемых источников благодушия и здоровья, А.Ф. Леопольдов принял приглашение дворян Ступиных и направился в селение их, село Сластуху Сердобского уезда, обучать детей их. Здесь, в сельской глуши, в удалении от "служивых" людей, в добром, гуманном и образованном обществе дворян, душа его как бы снова отошла и примирилась с людьми, которые дали ему такой неожиданно тяжелый урок за неосторожность и юношеское увлечение плодом запрещенным. Но нельзя было век прожить у Ступиных, нужно было поступать куда-нибудь на службу и снова выбиваться в люди. Подвергнутый надзору полиции, А.Ф. Леопольдов едет из Сластухи в Саратов и 16 января 1831 г. поступает в штат саратовской городской полиции. В том же году 3 марта он переводится в Саратовскую казенную палату исправляющим должность столоначальника камерных дел в отделении питейных сборов, а сентября 6 того же года делается столоначальником. Служба в казенной палате не представляла для него никакой трудности, он быстро овладел механизмом ее и был исполнителен до мелочности. Но куда девать свободное время от службы? Не на одни же шалости и юмористические выходки относительно своих сослуживцев. Очутившись с своим высшим образованием, с своими идеальными взглядами среди завзятых и заскорузлых крючкотворов, он, бывало, одному напишет эпиграмму, другому - элегию, третьему - эпитафии, четвертому - карикатуру, и потихоньку подложит им в бумаги и дела, которыми они занимаются. Те нечаянно найдут /их/ у себя и - пойдет потеха, иногда не до одного смех. Особенно любил он подкладывать им известную элегию Акима Нахимова:

"Восплачь, канцелярист, повытчик, секретарь,

Надсмотрщик, возрыдай и вся приходна тварь!

Ланиты в горести чернилами натрите

И в перси перьями друг друга поразите:[7]

О, сколь вы за грехи наказаны судьбой, и т.д.

О солнце, не лишай ты филинов затменья,

Да крюк, пребудет крюк по силам умоленья.

Друзья, пока еще не светло в нашем мире

На счет просителей пойдем гулять в трактире,

С отчаянья начнем как можно больше драть,

Свет близок, должно ли ворам теперь дремать..."

Не довольствуясь одними канцелярскими кабинетными занятиями, желая наполнить время делом живым и его душе сродным, он начал в Саратове давать частные уроки у лиц высокопоставленных и богатых и получал за них должное вознаграждение гораздо больше своего жалованья. Кроме того, с разрешения начальников губернии ему дозволено было рыться в архивах различных присутственных мест и извлекать оттуда на свет божий все достопримечательное. Сведения, добываемые из архивных дел, дополнялись и проверялись иногда теми наблюдениями и преданиями, которые Леопольдов делал и собирал в различных местах губернии во время своих командировок. Плодом этих-то работ и занятий было едва ли не первое тогда в России "Статистическое описание Саратовской губернии". Оно принято было с особенным вниманием и правительством, и прессой, и саратовским обществом. 6 ноября 1836 года Статистическое отделение Совета Министерства внутренних дел избрало его своим членом-корреспондентом "в уважение, - как писалось в бумаге, - известных его статистических сведений и в надежде, что по дознанному усердию его о пользе общественной не оставит принять деятельное участие в статистических делах и тем способствовать к достижению благой цели, указанной Государем Императором". Сверх того, велено было напечатать "Статистическое описание Саратовской губернии" Леопольдова на казенный счет в тысяче с лишним экземпляров и продать в пользу автора. Столичная пресса и в газетах и в журналах отозвалась о сочинении А.Ф. Леопольдова очень одобрительно. "Библиотека для чтения", издававшаяся профессором Сенковским, - в то время лучший светский журнал, дававший тон литературе, в роде былого "Современника" и настоящих "Отечественных Записок", помню, поместила в отделе критики огромную статью о "Статистическом описании Саратовской губернии" Леопольдова с большими выписками из него и чрезвычайно лестными для автора похвалами. Саратовское общество, в большинстве тогда невежественное и смотревшее на А.Ф. Леопольдова как-то недоверчиво и подозрительно (некоторые, узнав, что он сидел когда-то, где-то и за что-то в "каменном мешке", даже считали его прямо изменником государства), вдруг переменило о нем свое мнение и сделалось к нему внимательным и любезным. Сочинение его при участии губернатора и архиерея быстро разлетелось по губернии и сделало имя автора известным и славным. Теперь это сочинение, к сожалению, сделалось библиографической редкостью и бережется людьми, знающими цену людям и книгам, как драгоценность, в смысле источника справок о временах давно минувших нашего родного края. Во время службы в Саратовской казенной палате А.Ф. Леопольдов женился на дворянке Анне Тихоновне Ищекиной. Говорят, Анне Tихоновне не доставало в то время совершенных или законных лет для вступления в замужество, и причт Ильинской церкви, в приходе которой она жила, препятствовал совершению брака. Не долго думая А.Ф. Леопольдов уехал в Мариинскую колонию и был там повенчан отцом Ципровским, в свое время интеллигентным и образованным священником. Брак этот был очень счастлив, от него у А.Ф. Леопольдова было много детей, особенно дочерей, которых он воспитывал с редкою отеческою нежностью и заботливостью, не желая на это своих скромных и последних средств.

С января 1839 г. по ноябрь 1840 г. А.Ф. Леопольдов, как значится в его формулярном списке, был окружным начальником Новоузенского уезда, принадлежавшего в то время Саратовской губернии[8]. Впрочем, он недолго пробыл в этой должности, потому что, как он сам, бывало, объяснял, на этом месте нужно было умение брать и умение давать, "а я этого предмета нигде не изучал и не был склонен к нему".

Отчислившись от Министерства государственных имуществ, A.Ф. Леопольдов причислился к Министерству внутренних дел, поступил в штат Саратовского губернского правления. Здесь он вскоре сделался редактором "Саратовских Губернских Ведомостей" и исполнял эту должность несколько лет кряду до 1847 года. До него исправлял эту должность, кажется, один из сторожей губернского правления, да и дело было не трудное: сторож только носил бумаги из присутственных мест в типографию с приказанием печатать. Занявший должность редактора, А.Ф. Леопольдов вложил в нее, можно сказать, всю душу свою. Редко выезжая в общество и почти не посещая мест общественных удовольствий, постоянно сидя в своем кабинете за книгами, газетами и журналами, работая то пером, то карандашом, А.Ф. Леопольдов приобрел себе множество корреспондентов в уездах, вызвал к письменной деятельности некоторых учителей и священников в Саратове. Особенно много писал для "Саратовских Губернских Ведомостей" по его наказу и заказу выдававшийся своею деятельностью и пером дружески расположенный к нему покойный протоиерей Алексей Андреевич Росницкий; губернаторы и архиереи (из последних, особенно, преосвященный Иаков и преосвященный Афанасий) содействовали А.Ф. Леопольдову своим начальственным влиянием на подведомственных им чиновников и священников для собирания и доставления нужных редакции сведений о достопримечательных предметах. В это время А.Ф. Леопольдов написал свой, "Исторический очерк Саратовского края", позже, как и "Статистическое описание Саратовской губернии", сохранившийся у редких библиофилов В "Саратовских Губернских Ведомостях" А.Ф. Леопольдов знакомил читателей своих с крупными явлениями современной ему политической жизни и обязательно печатал о всех распоряжениях правительства и местной администрации, старался всячески в "Неофициальном разделе "Ведомостей" собирать и сообщать сведения о различных замечательных явлениях природы Саратовского края, в то время гораздо большего, чем теперь, потому, что еще не отделены были от Саратовской губернии уезды: Царевский - к Астраханской губернии, и Николаевский и Новоузенский - к Самарской; - сведения о различных исторических преданиях, особенно о Пугачевщине, о различных верованиях инородцев, обитающих в нашем крае, о различных нравах и обычаях великороссиян и малороссиян, о различных бытовых условиях жителей; а иногда он полемизировал с различными писателями, отечественными и иностранными (например, с Мурчисоном) о Поволжье и Заволжье, и т.п. Мне кажется, это было "Hoch Zeit» (самое высокое время) его писательской деятельности. Правда, из-под пера А.Ф. Леопольдова не вышло в это время никаких видных и крупных ученых или литературных произведений, но, на наш взгляд, ежедневная, по-видимому, мелочная редакторская деятельность имеет высокую цену, и не всякий писатель к ней способен. Это своего рода скитское подвижничество, незримое всеми, но дорого ценимое людьми понимающими. Из трудов редакторских выходят впоследствии как будто золотые россыпи, которые другие люди тщательно разработают и соберут золото в одно целое и ценное. К сожалению, очень трудно даже в присутственных местах отыскать полные экземпляры "Саратовских Губернских Ведомостей" за все годы редактирования их А.Ф. Леопольдовым. Такие уж мы великие мастера - не беречь того, о чем, потерявши, чуть не плачем.

Количеству работы А.Ф. Леопольдова, как часто бывает, далеко не соответствовала сумма денежного вознаграждения за работу: писалось много, писалось и днем и ночью, а денег за это получалось мало и недостаточно для удобной семейной жизни. Желалось улучшить свое материальное положение, чтобы дать приличное воспитание детям, число которых увеличивалось чуть ли не с каждым годом. А.Ф. Леопольдов решил оставить свое чуть-<ли> не бескорыстное редакторство и принять частное место в Дубовке; сделался там главным смотрителем или управляющим конно-железной дороги с Волги на Дон. Но недолго пробыл он на этой должности: воспитанный на высоких и честных идеалах, стремившийся всеми силами души воплотить их в жизни своей и других людей, он не знал хорошо реальной жизни с оборотами и изворотами, с ее лестью, завистью и злобою, он не знал бурь, волнений и крушений горько-соленого житейского моря. Требования его от подчиненных казались многим слишком строгими, крайне не практичными и даже не чисто честными Ему велено было сдать должность. При сдаче должности по его кабинетной непрактичности нашли за ним, говорят, столько упущений, ошибок и чуть-<ли> не злоупотреблений, что ему угрожал суд и потом уж присуждение наказанию. Преосвященный Афанасий, близко знавший А.Ф. Леопольдова, очень высоко ценивший заслуги его краю, узнав о грозившей ему беде по службе, написал Дубовскому протоиерею Ивану Алексеевичу Покровскому, в то время сильному и авторитетному человеку в Дубовке, чтобы он "anosvibus et rostbus" ("и когтями и клювом") отстоял Леопольдова от всех крючков и крючкодеев, сказавши, что вся Дубовка со всеми ее капиталами не стоит этого одного человека. Оставив Дубовку с ее конно-железной дорогой, каверзами и крючкотворством, А.Ф. Леопольдов снова переселился в Саратов и в 1850 г. ноября 4 дня Высочайшим приказом определенный начальником, газетного стола, снова сделался редактором "Губернских Ведомостей". Со свойственным ему усердием к любимому и сродному ему делу он принялся за свои "Ведомости", но материальная нужда не отходила, а настойчиво требовала денег, столь, необходимых для держания большого семейства. В это время открылась Самарская губерния. Самарскому гражданскому губернатору Волховскому доложили, что хорошо было бы привлечь на службу из Саратова в Самару А.Ф. Леопольдова, человека с пером и знанием края. Предложение было сделано, принято, и в 1851 г. апреля 15 дня по предписанию министра внутренних дел А.Ф. Леопольдов был определен младшим чиновником особых поручений при Самарском гражданском губернаторе. Во время осмотра вместе с губернатором Самарской губернии, он своим знанием края, своими соображениями и планами, своею исполнительностью порученных ему дел и своим пером внушил начальнику губернии такое внимание и расположение к себе, что тот почти тотчас представил его к повышению. Менее чем через год, <а> именно в 1851 году <февраля> 20 дня А.Ф. <Леопольдов> из младших чиновников особых поручений сделался советником Самарского губернского правления. Сослуживцы его приняли такое быстрое повышение товарища с неподдельной радостью, а он сам был наверху счастья, тем более, что заведование типографией и редакцией губернского правления оставалось в его же руках. В это время он написал свой "Исторический очерк Самарского края". Жизнь и служба в Самаре были для него чисто отрадою и наградою за его труды и неприятности в Саратове.

Но дети росли, и им нужно было дать воспитание. В Тамбове открывается место советника губернского правления, и он для того, чтобы поместить двух дочерей своих в институт, перебирается в Тамбов. В Тамбове А.Ф. Леопольдов служил с 1658 г. по 1861 г. и, по словам его, служил и жил не менее хорошо, как в Самаре, пользуясь расположением начальства и общества. В 1861 г. освобождается место старшего советника в Саратове, и он перемещается на это место из Тамбова в свой родной Саратов. Здесь он служил недолго, лет пять-шесть, и в губернаторство Муравьева, забыв совет Ивана Андреевича Крылова в басне "Комар и пастух", что:

"Коль слабый сильному, хоть движимой добром, -

Открыть глаза на правду покусится, -

Того и жди, что то же с ним случится,

Что с комаром".

За какую-то резкую непрошенную правду, редко терпимую в чиновническом мире, согласно прошению, уволен от службы. Уволенный от государственной службы, хотя и с значительным в провинции чиномстатского советника, но с незначительною пенсиею (менее 300 р.) и без всяких готовых средств, А.Ф. Леопольдов в видах более дешевого содержания переехал с малолетними детьми на жительство из Саратова в Аткарск. Наблюдая здесь уездную и сельскую жизнь в их непосредственной близости, он нередко корреспондировал из Аткарска о своих наблюдениях и замечательных явлениях природы и жизни в местные газеты.

Но скоро жить в Аткарске, вдали от Саратова, вдали от двух старших дочерей, выданных им за богатых саратовских купцов, вдали от круга знакомых и каждый день разнообразных губернских интересов, показалось ему скучно, и он снова переехал в Саратов. Поселившись в Саратове, А.Ф. Леопольдов, не обращая внимания на свои лета и слабое здоровье, вопреки советам докторов, предписавших ему полнее спокойствие нервов, стал писать для газет, полемизируя иногда с местными литераторами: Мордовцевым[9], Орловым[10], Блюммером[11] и др. Когда же редакции местных газет нашли для себя неудобным более печатать его статьи на своих страницах, то он начал издавать их брошюрами, представляя предварительно на цензуру в Казань, конечно, в ущерб своему карману, но, на взгляд дельных людей, никак не в "тираж погашен" своей прежней заслуженной известности, приобретенной долголетними и солидными трудами на поприще литературы и государственной службы. Тут сказалось только фактическое доказательство того, что нервы, привыкшие много лет, в юности и зрелом возрасте, действовать в известном направлении, требуют того же направления и в старости, даже до последнего дня жизни: так бывает с артистами, так бывает и с писателями.

Потеря любимой им жены Анны Тихоновны при переезда из Тамбова в Саратов, смерть сына-первенца, Павла Андреевича, служившего в Петербурге.

Пожив и много лет верой-правдой послужив родному Саратовскому краю и словом, и делом, и пером, А.Ф. Леопольдов на 75 году своей жизни скончался в Саратове в доме зятя своего В.Д. Вакурова, окруженный и оплаканный своими детьми, почтенный при отпевании его в Старом Троицком соборе надгробною речью смотрителя Александровского ремесленного училища А.Н. Соловьева и похороненный на Пичужном кладбище. Добрая вечная ему память!