Озерная Р.Г. Из воспоминаний Б.В. Миловидова // Озерная Р.Г. Художник Б.В. Миловидов. Саратов, 1978. С. 5-9

Из воспоминаний Б.В. Миловидова

Мечтой нашей было попасть в мастерскую Александра Ивановича Савинова. И вот в один прекрасный день я и еще двое студентов — Вассиан Желтиков и Николай Сидорин — пришли к нему со своими работами. К великой нашей радости, он всех нас троих принял к себе. Мы оказались самыми молодыми в его мастерской, расположенной в одной из просторных комнат здания, где ныне помещается библиотека музея. Она была уставлена мольбертами. Место посередине занимала чугунная круглая «буржуйка», топившаяся дровами. Центральное отопление в те трудные годы в городе бездействовало из-за отсутствия топлива. Однако это никак не влияло на наш энтузиазм, нашу любовь к искусству, стремление стать художниками во что бы то ни стало. Когда кончались дрова и от холода руки не держали карандаш, застывали краски, мы собирались и, забрав сколько могли санок, тех, что побольше, отправлялись на Кумысную поляну, расположенную километрах в двадцати от города. Там рубили столько дров, сколько можно было увезти за один раз, и, впрягаясь в санки по нескольку человек, тащили их через все дачные остановки, а затем по городу. По правде говоря, это было нелегко, если учесть, что все мы, в лучшем случае, были полуголодными. Одно время в подвале музея работала столовая, где нас подкармливали вареной картошкой и чечевичным супом— поистине роскошным обедом. К сожалению, и это скоро кончилось.

Молодежь в Саратовские ВГСХМ приходила все новая и новая, тяга к знаниям и возможности овладеть этими знаниями горячо увлекали вчерашних молодых рабочих и крестьян, однако нас не становилось больше. Многие уходили на фронт, чтобы в боях отстоять завоевания Великого Октября.

Все студенты мастерских первое время полностью обеспечивались учебным материалом. Но ведь надо было еще прокормиться... Пожалуй, не было среди нас человека, который бы не ходил на железную дорогу грузить дрова, шпалы, соль, уголь. Купив на заработанные деньги еды, здесь же в мастерской на «буржуйке» готовили в солдатских котелках какую-нибудь похлебку.

Итак, днем они писали натюрморты, вечером рисовали с живой модели, ночью работали грузчиками. Однако, собираясь в мастерских, уходить не торопились, подолгу обсуждая друг с другом сделанное. К этому их приучил Александр Иванович. Сам он приходил раза два в неделю, чтобы посмотреть «творения» учеников, поговорить о них, дать новые задания. То, что он говорил, хоть иной раз и казалось мудреным, но всегда было интересным.

Особенно много Савинов рассказывал о Саратовской школе живописи, которая проявилась уже в традициях Боголюбовского училища. Признавали существование саратовской школы и другие художники. Одна из выставок в музее так и называлась — «Выставка саратовской школы живописи».

Вскоре А.И. Савинов уехал в Петроград и остался там работать. Учащиеся лишились прекрасного руководителя мастерской, а город — замечательного художника.

Это время было необычайно сложным для искусства, в котором появилось немало совершенно чуждых пролетариату и трудовому крестьянству течений. И если «правые» направления в нем можно было разоблачить и парировать сравнительно легко, то «левые»: нередко одерживали победу в умах и сердцах молодых художников, приветствующих революцию. Идеологи этих направлений утверждали, например, что раз уж с революцией рушатся старые устои, современное искусство также не должно иметь ничего общего со ста рым искусством, отсталым и отмирающим. Так появлялись произведения формалистические, которые, однако, трактовались как истинно современные, революционные.

Отзвук этой борьбы слышался ив Саратовских Высших государственных свободных художественных мастерских. Теперь-то Миловидов отлично понимал, почему древнегреческие боги сменили строгую белизну гипса на ядовитые цвета палитры футуриста. Его решение пойти в класс Петра Саввича Уткина было не случайным. Интересный художник-реалист, прекрасный педагог, он был душой юношеского коллектива своей мастерской, старшим другом, к которому приходили за советом и помощью, с любым вопросом, а иногда и просто поговорить, поразмышлять вслух. Он всегда был одержим какой-нибудь прекрасной идеей. Ученики знали его способность все подчинять интересам искусства: свое время, быт, все силы.

Поражала и его необычайная любовь к природе, умение видеть в ней то, что не каждому дано увидеть. Не случайно потом, уже будучи зрелым художником, Борис Васильевич Миловидов, вспоминая свои студенческие годы, говорил: «У Савинова я перенял серьезное отношение к строгому рисунку, у Уткина, в прошлом ученика Левитана и Коровина,— любовь к природе и глубокое уважение к традициям русской живописи». Юноша Миловидов привык делиться со своим учителем самым сокровенным, поисками и сомнениями, творческими замыслами и находками, пусть еще очень скромными.

Однажды Борис пришел к учителю позже обычного. Всегда спокойный, уравновешенный, на этот раз он был мрачен.

— Открылся новый театр, вернее, театрик,— сказал он.— Не знаю, надолго ли? Сейчас я был там. Снова — дань моде. Вам нравятся стихи, где в каждой строфе повторяются слова: «Дайте мне в любовники аллигатора»? Куда идет искусство? И есть ли оно еще?

— Во-первых, садитесь, Борис,— остановил его Петр Саввич.—Придите в себя, на вас плохо подействовал репертуар. Это и не удивительно. Он своей необычностью и полным отсутствием смысла рассчитан на то, чтобы поражать слабых, не имеющих твердой позиции. Да, кое-кому сие кажется оригинальным. Но ведь это же временно, клянусь вам. Мы-то с вами

все понимаем. Понимает большинство художников, понимает простой народ, а это в конце концов самое главное.

— Да, конечно, это крайности,— согласился Миловидов.— Но ведь сколько других новых течений в искусстве, в том числе не самых крайних, и каждое из них претендует на широкое признание. Иногда невольно спрашиваешь себя: какое из них настоящее?

Петр Саввич задумался. Потом решительно направился в коридор и принес оттуда большой, тяжелый чемодан. Открыл его, разложил этюды, написанные маслом на холсте и картоне.

— Это я писал в годы моих занятий у Левитана. Не знаю, к какому искусству вы отнесете их — настоящему или ненастоящему. Он меня учил следовать правде жизни.

Это был ответ на душевное смятение юноши.

Борису Васильевичу Миловидову еще много раз приходилось близко встречаться с формализмом и другими модными для того или иного времени течениями. Но он всегда помнил, что увлечение только формой или только цветом было обречено на поражение, потому что рано или поздно побеждала правда жизни. Сам он в своем многолетнем творчестве был предельно верен этой правде.<…>