Захаров В.М., Миронов В.Г. У истоков саратовского исторического краеведения. А.Ф. Леопольдов (1800-1875) // Труды Сарат. историко-краеведческого общества. Саратов, 1992. Вып. 2. С. 82-99

В.М. Захаров, В.Г. Миронов

У истоков Саратовского исторического краеведения.

А.Ф. Леопольдов (1800-1875)

<…>

Андрей Филиппович Леопольдов родился в 1800 г. в с. Ртищево, Сердобского уезда Саратовской губернии в семье дьячка[1]. Первоначальное образование получил в Пензенском духовном училище и Пензенской духовной семинарии, после чего некоторое время был слушателем Петербургской духовной академии.

В 1820 г. по протекции графа Гурьева поступил в Московский университет, где обратил на себя внимание как "способный и благомыслящий" человек, А.Т. Слезскинский указывает, что перу молодого Леопольдова принадлежал целый ряд оставшихся в рукописи религиозно-философских сочинений: "Об отношениях религии к разуму и разума к религии", "Спасутся ли язычники?", рассуждения "О невозможности постепенного образования в целом роде человеческом", "Мысли на рассуждение о духе древних стихотворцев, ораторов и историков", "О разделении церквей восточной и западной"[2].

В начале 30-х гг. он поселился в Саратове. В январе 1831 г. начал службу в штате саратовской городской полиции, затем служил столоначальником камерных дел в отделении питейных сборов. В 1840-1847 гг. Андрей Филиппович редактировал "Саратовские Губернские Ведомости"; в 1847-1850 гг. управлял Дубовской конно-железной дорогой. Затем на протяжении 7 лет он (с 1851 г.) состоял чиновником особых поручений при самарском губернаторе, советником Самарского губернского правления и, одновременно, редактором "Самарских Губернских Ведомостей".

В 1858-1861 гг. Леопольдов был советником Тамбовского губернского правления, в 1861-1862 гг. - старшим советником губернского правления в Саратове. В 1863 г. Леопольдов был уволен в отставку с чином статского советника. Умер он в 1875 г. в Саратове[3]. На протяжении всего жизненного пути краеведу была присуща крайняя реакционность политических взглядов. Так, еще являясь слушателем Духовной академии, он принял активное участие в борьбе двух группировок в православном духовенстве: оппозиционного ректора Духовной академии архимандрита Иннокентия и министра народного просвещения князя А.Н. Голицына. Конфликт закончился поражением Иннокентия и его адепт Леопольдов, обвиненный в "вольнодумстве", был исключен из академии[4].

С 1824 по 1826 гг. Андрей Филиппович служил надзирателем Благородного пансиона при Московском университете, где показал себя консервативно настроенный воспитателем. В феврале l830 г. он так писал о своей педагогической деятельности своему знакомому Е.И. Станевичу: "Когда я служил в пансионе и находил у детей зловредные сочинения, тогда я отнимал оные у них, рвал и жег, даже тайно обыскивал и истреблял, стараясь разуверить их юные умы не обольщаться призраками и ужасными неправдами и дерзостями"[5]. В этой связи нам представляются неубедительными предположения Э.Э. Найдича о том, что Леопольдов мог познакомить с политической лирикой Пушкина юного Лермонтова, бывшего тогда воспитанником университетского пансиона[6].

Очень ярко проявились реакционно-охранительные политические позиции А.Ф. Леопольдова в так называемой "Шеньевской истории", виновником -которой он и являлся. После скончания университета будущий краевед некоторое время давал уроки в доме генеральши Е.П. Вадковской, где познакомился с неким прапорщиком Л.А. Молчановым, давшим Леопольдову переписать отрывок из пушкинского стихотворения "Андрей Шенье". Стихи показались ему злободневными и Андрей Филиппович, озаглавив их "На 14-е декабря", познакомил (вместе со списком предсмертного письма К.Ф. Рылеева к жене) с рукописью калужского помещика В.Г. Коноплева, который оказался тайным агентом ведомства графа А.Х. Бенкендорфа. Так начался процесс, бывший "одним из первых в практике новорожденного III Отделения"[7].

История этого процесса уже давно привлекла внимание исследователей и существует довольно обширная литература, выясняющая различные аспекты этих событий. Следует отметить, что единой точки зрения на роль Леопольдова в расследовании "крамолы", а затем и на процессе нет. А.Т. Слезскинский, дважды обращавшийся к данной теме создал, на наш взгляд, совершенно необоснованную легенду о характере взаимоотношений Леопольдова и Пушкина в связи с элегией "Андрей Шенье", рецидивы которой получили определенное распространение в популярной краеведческой литературе[8]. По мнению исследователя, Пушкин в целях пропаганды идей декабризма сам передал стихи Леопольдову, который занялся их распространением, а когда попал под суд, то всячески старался "выгородить" поэта. Слезскинский уже и сам почувствовал бездоказательность подобных суждений: "Несомненно, между Пушкиным и Леопольдовым были отношения и какие-то интимные, но о них нигде и никакие документы не свидетельствуют"[9]. Заметим также, что Пушкин был возвращен из ссылки в сентябре 1826 г., а Леопольдов в это время находился в с. Ртищеве, Саратовской губернии. Следовательно, личные контакты между ними по поводу стихов, написанных потом в Михайловском в мае 1825 г., исключаются.

С совершенно противоположных позиций к этой теме подошел П.Е. Щеголев в работа "Император Николай I и Пушкин в 1626 году" и "А.С. Пушкин в политическом процессе 1826-1828 гг. (Из архивных розысканий)". Исследователь утверждал, что "Леопольдов играл в этой истории роль довольно постыдную и плачевную"[10]. Но его мнению, А.Ф. сознательно в обстановке разгрома восстания декабристов раздобыл для передачи жандармам отрывок из пушкинских стихов. Эту мысль автор довольно убедительно подтверждает широким привлечением различных материалов, относящихся к политическому процессу 1826-1828 годов.

В советское время к истории с отрывком из элегии "Андрей Шенье" обратились О. Демиховский, К.К. Демиховский, опубликовавшие письмо А.Ф. Леопольдова к шефу жандармов А.X. Бенкендорфу от 10 сентября 1826 г., в котором А.Ф. требовал расправы над Пушкиным. Этот документ позволил авторам утверждать, что Леопольдов намеренно показал список стихотворения В.Г. Коноплеву, отлично зная, что тот является агентом III-го отделения[11].

Существуют и своеобразные самооценки А.Ф. Леопольдовым его роли в событиях, связанных с политическим процессом 1826-1828 годов. В упомянутых письмах к Е.И. Станевичу, написанных в 1829-1831 гг., встречаются следующие высказывания автора: "Не прав я, что прикоснулся к мерзости (Л. имеет в виду полученные им "преступные" стихи Пушкина - Авт.) и тем поругал святое, или "Я хочу служить и усердной службой изгладить оное пятно"[12]. О восстании декабристов он отзывался как о "политическом фарсе", взращенном стараниями "иноземных всесветных бродяг"[13]. Четко формулирует он и свои взгляды на государство: "Я не республиканец, я чту власть и всегда благоговею именем Государя"[14].

Все это дает нам основание утверждать, что, оказавшись современником первого революционного выступления в России, Андрей Филиппович стоял на позиции последовательного сторонника самодержавно-крепостнических порядков и защитника николаевской монархии.

Бурные общественно-политические события, происходившие на Западе в 30-50 гг., вызывали с его стороны резко отрицательные выпады, он видел в них процессы, подтачивающие основы феодального строя. "Язвы, брани, восстания народов друг на друга, крамолы частные и общественные, охлаждение к церкви, - не суть ли знамения последних дней?" - вопрошает он Е.И. Станевича[15].

В эти же годы Леопольдов активно выступил против идей дарвинизма, женского образования, материализма, студенческого движения, просветительства XVIII века[16].

В 60-70 гг. Леопольдов был против открытия в Саратове университета[17] и строительства железной дороги[18].

Все это снискало ему печальную славу даже в провинциальном Саратове, особенно в период общественного подъема 60-х годов. Он, справедливо свидетельствует его биограф, "к концу своей жизни настолько подорвал свой авторитет, что даже захудалые местные газеты отказывались помещать у себя его статьи"[19]. Его "отлучение" даже буржуазно-либеральной прессой подтверждает и племянник А.Л. Леопольдов[20]. Видимо, не случайно в начале 70-х гг. Андрей Филиппович сделал попытку разоблачить "политический заговор" саратовских журналистов"[21].

Биографы краеведа утверждали, что перу Л. принадлежит около 250 газетных и журнальных публикаций и книг[22]. Из этого числа до 160 имеют непосредственное отношение к прошлому Саратовского Поволжья, остальные же - проблемам экономики и сельского хозяйства и местным общественным событиям.

А.Ф. Леопольдов выступил как исследователь истории Саратовского края во времена не только возросшего интереса к прошлому, но и в период, когда это обращение к прошлому диктовалось насущными потребностями борьбы различных группировок, сложившихся в условиях николаевской реакции. Некоторые ученые справедливо отметили, что запрещение после восстания декабристов обсуждать на страницах журналов вопросы текущей политики заставило обратиться к выяснению ее корней в прошлом[23]. В этой связи уместно вспомнит слова В.Г. Белинского: "Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем"[24].

В современной Леопольдову историографии отчетливо различаются две тенденции. С одной стороны, продолжает развитие дворянская историография, которая для укрепления авторитета самодержавия усилила охранительный характер исторических исследований, создаваемых, как остроумно заметил А.И. Герцен, "по трафаретам министра Уварова и по мотивам Николая Павловича"[25]. С другой стороны, все большую силу набирает в исторической науке буржуазное направление, обогащавшее ее более пристальным вниманием к экономическим и общественным процессам, применением методов критического анализа источников, расширением их объема.

Леопольдов не был оригинальным мыслителем-историком, сумевшим создать самостоятельную научную концепцию. Для его исторических штудий характерны чисто описательный подход к рассматриваемым событиям, слабое умение использовать и анализировать источники. Но, вместе с тем, он все же испытал на себе определенное влияние новых веяний в исторической науке. Формирование интереса к истории Саратовского края начинается у него с изучения состоянии развития местных производительных сил. Процесс этот, когда решение статистических проблем приводило к постановке исторических вопросов, отнюдь не случаен. "В ранний период развития статистической мысли задачи накопления материала, статистическое выражение фактов были преобладающими. Статистика трактовалась как наука о достопримечательности производительных сил. Она связывалась с их историей и географией"[26].

В 1826 г. была напечатана первая крупная статья А.Ф. Леопольдова "Краткое статистическое обозрение Саратовской губернии". В 1833 г. появилась его "Статистическая записка о народах, населяющих Саратовскую губернию"[27]. В 1835 г. им публикуется "Взгляд на Заволжский край в Саратовской губернии", через несколько лет он вновь вернулся к этой теме[28]. В 1839 г. в Петербурге вышла его двухтомная монография по саратовской статистике[29], вызвавшая многочисленные отклики[30]. П.Л. Юдин указывает, что Андрею Филипповичу помогал в исследованиях середины 30-х гг. тогдашний саратовский губернатор А.П. Степанов, ранее занимавшийся изучением Енисейской губернии. Он разрешил Леопольдову обследовать архивы местных учреждений. По его же протекции было организовано издание сочинения Андрея Филипповича в столице на средства МВД, а сам автор в ноябре 1836 г. был избран членом-корреспондентом Статистического отделения МВД[31].

Статистические работы Леопольдова преимущественно носят описательный характер. Автор старается на саратовском материале проиллюстрировать успехи внутренней политики Николая I, стремится четко следовать известной исторической концепции графа Бенкендорфа: "Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение". Краевед пытается подчеркнуть и цивилизаторскую роль самодержавного гocyдарства: "Там, где звучало бранное оружие дикарей, где раздавался вой зверя, ... там ныне рало бороздит землю, цветут многолюдные селения и золотеют богатые, роскошные нивы"[32]. Он утверждал, что в процветающей империи и Саратовский край является самым процветающим регионом: "Саратовская губерния принадлежит к числу превосходнейших в Российском государстве. Она есть часть, без которой целое может представлять ощутительный урон в своих силах. Богатство природы, разнообразие занятий жителей, успехи и совершенство оных и прочее - суть условия, по которым она пользуется правом первостепенства пред прочими губерниями в составе государства"[33]. Причем, подобные выводы исследователь делает лишь путем логических умозаключений, не опираясь на статистические данные. Вместе с тем, он не смог не почувствовать противоречивых тенденций в развитии экономики края, постепенное разложение феодально-крепостнических порядков, — процесса, вызывавшего у Леопольдова глубокое сожаление. Много внимания краевед уделял изучению развития в Саратовском крае шелководства[34], пчеловодства[35], птицеводства[36], садоводства[37] и других сельскохозяйственных культур[38], скотоводства[39], торговли[40] и транспорта[41]. Им был собран большой фактический материал, который, однако, должным образом не был проанализирован. Тем не менее, занятие этими вопросами позволило Андрею Филипповичу накопить существенные сведения по истории Саратовского Поволжья.

Изучение его истории Леопольдов начинает с первых веков н.э., выделяя как главную проблему колонизацию края. Его древнейшим Велением он считал скифов, не оставивших после себя, как ему казалось, почти никаких материальных памятников. "Без сомнения, в глубокой древности здесь жили народы дикие, кочующие; это доказывает недостаток памятников оседлой жизни и молчание древней истории. Греческие писатели вскоре после Р.Х. темно намекают, что эту страну населяли скифы, но почти этим только и ограничиваются исторические об них сказания"[42]. По его мнению, более определенное население появляется в Саратовском крае в IX веке. Правый берег Волги был заселен хазарами, а левый берег служил местом обитания для печенегов, живших по берегам Ахтубы, и тюрков, занимавших бассейн рек Еруслан, Тарлык, Саратовка, Караман[43].

С середины ХIII в. Саратовское Поволжье становится, по его словам, центром Золотой Орды. Исследователь отмечает, что в Саратовском крае татары рассыпались "по улусам от Волги на запад, по рекам Медведице и Хопру и их притокам"[44]. Для ряда районов Саратовской губернии татары, по мнению краеведа, явились первыми обитателями.

Леопольдов сделал попытку рассмотреть и проблемы возникновения местонахождения и социально-экономического уклада татарских городов Сарая и Укека (Увеха), существовавших на территории Саратовского края. Краевед знал о существовании в Золотой Орде двух столиц: "старого" Сарая, основанного Батыем, и Сарая-Берке[45]. В отличие от Карамзина и Палласа, полагавших, что старый Сарай находился в районе так называемого Селитренного городища (сейчас - это доказанный факт), что в 60 верстах от Астрахани, Леопольдов ошибочно утверждал, что подлинные остатки старого Сарая - это развалины в 50 верстах от истоков Ахтубы возле уездного города Царева, входившего в 40 гг. XIX в. в состав Саратовской губернии[46]. Аргументы он приводит дилетантские, неубедительные. Во-I-х, "урочище, на котором была расположена слобода Царевка - нынешний город Царев - издавна называлась Царевы Пады, т.е. Царевы развалины. Заметим, что до сих пор еще татарские ханы в простонародии именуются царями"[47]. Во-2-х, "что могло заставить татар в начале XIII века основать свою столицу в местах безводных[48], тогда как все Заволжье от Астрахани до Казани принадлежало им?"[49]. Краевед полагал, что старый Сарай был основан Батыем между 1242 и 1254 гг. и существовал до конца ХV века[50].

Укек (Увек), по его мнению, располагался в 6 верстах ниже Саратова. Расцвет его краевед связывает, и это сейчас подтверждается, с правлением хана Узбека, произвольно полагая, что "слово Увек есть искаженное Узбек"[51] . Безуспешно пытался он осмыслить и другие золотоордынские древности[52].

Путем логических умозаключений Леопольдов находит в Саратовском Поволжье ХIII-ХV вв. и русское население. "В стане монгольском было много россиян"[53]. Исходя из грамот митрополита Феогноста от 1334 г. и митрополита Алексия от 1360 г. о разделе границ Рязанской и Сарской епархий по Великой Вороне (ее он отождествлял с р. Вороной), Андрей Филиппович делал следующий вывод: "Места, занимаемые ныне нашими уездами Сердобским и Балашовским, населены были православными. Вся же епархия Саровская находилась между Волгой и Вороной и по Дону. К северу и северо-востоку граница ее не известна: там кочевали татары до пределов земли Мордовской. Можно полагать, что население христианское было здесь значительно, ибо признавалось нужным учредить особенное духовное управление"[54].

В целом сведения А.Ф. Леопольдова по древнейшему и средневековому (золотоордынскому) периодам прошлого Саратовского Поволжья носят отрывочный и бессистемный характер, мало опираются на результаты изучения письменных источников и выявленных к тому времени (раскопки Сарая Терещенко и др.) археологических памятников.

Новый этап в развитии региона краевед начинал с момента включение поволжских татарских ханств в состав Русского государствa. Вслед за Карамзиным Леопольдов рассматривал события с позиций признания ведущей и исключительной роли "просвещенного" самодержавия, руководящего "невежественным" народом.

Под этим углом зрения Андрей Филиппович пытался в той или иной степени разрешить вопрос об основании Саратова. Поскольку присоединение Поволжья поставило перед самодержавием задачу защиты края от набегов "татар и ногайцев", он связывал основание Саратова с деятельностью правительства царя Федора по строительству сторожевых крепостей на Волге. "Город Саратов долго был не столько настоящим[55] городом, сколько военным укреплением от набегов непокорных дикарей, а потом от разбойничьих шаек, носившихся по Волге"[56].

Леопольдов считал, что Саратов основан в 1591-1592 гг. в устье реки Саратовки на левом берегу Волги, ибо поставлен он был "для отражения набегов диких ордынцев, за Волгой кочевавших". Происхождение самого название. "Саратов" Леопольдов связывал с татарскими словами "сары" - желтый и "тау" или "тав" - гора. Краевед полагал, что речь идет об одном из холмов, расположенных на правом берегу Волги[57]. Он считал, что в устье Саратовки находилось татарское селение, которое затем передало свое название русской крепости[58].

По мнению исследователя, Саратов в 1605 г. был сожжен татарами и перенесен на правый берег Волги, где был укреплен деревянной стеною с башнями и воротами. "Саратов на новом месте имел гораздо более безопасности, хотя и здесь но временам все еще были на него набеги из-за Волги и с нагорной низовой стороны. Татары, ногаи и калмыки хотели выжить русских из этого обильного края, но русские сильно противились им"[59].

В основе этих выводов, по признанию самого Леопольдова, лежали народные предания[60]. Он был одним из первых краеведов, сравнительно точно определившим, дату основания Саратова. И хотя его гипотезы о времени и месте основания города в конечном счете была опровергнута С.С. Краснодубровским и А.А. Гераклитовым, она довольно долго господствовала в местной историко-краеведческой литературе.

Изложение событий ХVII в. заставило историка коснуться народных восстаний. То он пытается доказать, что Саратовский край в то время не был охвачен крестьянскими выступлениями: "Тогда как вся южная Россия кипела бунтом[61], наш край оставался верным престолу и отечеству"[62], - то старается подчеркнуть их вред для социально-экономического развития региона: "Малонаселенный край страдал от вольницы, приходившей с Дона для грабежей и разбоев"[63]. Тем не менее, краевед вынужден был рассматривать появление в Саратовском Поволжье в начале ХVII в. местных "самозванцев": Илейки ("царевича Петра"), Августа ("сына Ивана IV"), Осиновика и Лавра ("внуков Ивана IV"). Ватаги беглых крестьян группировались в различных урочищах и среди них исследователь особо выделил так называемый Бакутов куст в Сердсбском уезде[64]. Он пытался доказать, что все эти народные движения были лишены какой-либо социальной окраски и носили лишь уголовный характер: "Во многих местах разбойничьи притоны до того усилились, что не было от них пощады ни конному, ни пешему: грабили всех и убивали, а местное начальство за отдаленностью своей или за слабостью своею не могло истребить их"[65].

Столь же неодобрительно отзывался краевед и об организации в 1734 г. Волжского казачьего войска: "Увидим, что эти наши земляки, увлеченные вихрем крамолы, принесут к нам ужасное зло"[66].

Коснулся он и восстания Степана Разина, датируя его 1667-1672 годами. Вновь исследователь старался затушевать антифеодальный народный характер движения, видя в нем только разбои и грабежи "беглецов и всякого рода преступников". Крайне отрицательную характеристику дал Леопольдов самому Разину, называя его "ужасом страны поволжской"[67]. Он следовал концепции, что восстание Степана Разина - дело рук донских казаков, и утверждал, что саратовцы оказали сопротивление разинцам и те лишь обманом захватили город. Подобная версия опровергается конкретными историческими фактами, говорящими об активном участии саратовцев в восстании[68]. В качестве "примера неточностей историка можно указать на то, что казненного восставшими саратовского воеводу Кузьму Дутохина он именовал Кузьмой Лопухиным.

Наиболее благоприятным периодом в истории Саратовского края Леопольдов считал царствование Петра 1-го[69]. "Здешний край, важный во многих отношениях, не ускользнул от великих соображений гения этот монарх многое сделал и в Саратовском крае, обеспечивая его от набегов ордынцев, лаская калмыков, просвещая их, мордву и чуваш истинною верою, замышляя соединить Волгу с Доном, учреждая город Петровск, жалуя Саратову землю и обозревая сам наше Поволжье[70]. Безусловно, что в этой оде петровскому царствованию нашел свое отражение культ Петра I, сложившийся в официальной публицистике николаевской России. Дальнейшее развитие Саратовского края, по мнению Леопольдова, связано с бурным подъемом производительных сил, чему во многом, как он считал, способствовал процесс иностранной колонизации[71]. Эта в целом правильная мысль его нуждается в уточнении. Более существенным воздействием на темпы развития местной экономики была усиливающаяся помещичья колонизация, о коей краевед умалчивал.

Большое место в работах Андрея Филипповича занимает проблема крестьянской войны 1773-1775 гг. в Саратовском Поволжье[72]. Обращение к данной теме было обусловлено, с одной стороны, нарастанием социальных противоречий в саратовской деревне 50-60 гг. XIX в, а с другой, - общей постановкой крестьянского вопроса в николаевской России. "История тяжелой годины сей в отношении к политике, правительству, духу русского народа и обстоятельствам времени не может не быть назидательна"[73]. В этой связи Леопольдов следующим образом формулировал задачу краеведа, изучающего крестьянское движение: "Главная цель историка должна заключаться в том, чтобы выставвлять злодеев на позор перед народами"[74].

Период "Пугачевщины" он считал наиболее тяжелым временем в истории Саратовского края: "Увидим кратковременное торжество умов буйных, измен, предательства, кровопролития и позорные казни"[75]. Считая Саратовское Поволжья центром всей пугачевщины, исследователь пытался разобраться в ее истоках и породивших ее причинах: "Нельзя без удивления вообразить, как мог презренный бродяга и пришлец решиться на такой дерзкий и отчаянный поступок, чтобы из простого донского казака выдать себя императором и собрать тысячи народа под свое знамя. Что способствовало к развитию этой мечты?"[76]. Во-первых, как он считал, пример самозванца Богомолова: "Попытка Богомолова, хотя тоже нeyдачнaя, совершилась, так сказать, пред глазами его" (т.е. Пугачева - Авт.)[77]. Событиям, связанным с попыткой солдата Московского казачьего легиона Ф. Богомолова провозгласить себя "Петром III" Андрей Филиппович посвятил специальный очерк, написанный на основе следственного дела, хранившегося в Царицынском уездном архиве[78]. Он старался замолчать социальное содержание народного возмущения в Волжском казачьем войске, явившимся одним из первых признаков приближавшейся крестьянской войны. По его мнения, выступление Богомолова "объясняется одним крайним невежеством и склонностью к буйству пьяной черни"[79]. Он поет хвалу офицерам, сумевшим подавить готовившееся в Царицыне восстание: "Имена старшины Чернозубова и сына старшины Савельева, которые во время смут показали пример верности и содействовали прекращению мятежа, должны украсить страницы русской истории"[80]. Как видим, Леопольдов-историк и Леопольдов-публицист довольно часто слипаются в единое целое. Во-вторых, историк считает важным то обстоятельство, что восстание, как он считал, созрело именно в Саратовском Поволжье, где скопилось большое количество беглых, раскольников и прочих антиправительственных элементов: "Пугачев, зная, что нельзя ему было обнаружить свой замысел на Дону или на Волге, где правительство не замедлило бы бросить его в тюрьму погасить зло в самом начале, ... ушел в саратовскую глушь, куда взор правительства еще мало проникал"[81].

Выдвигая на первый план различные и во многом случайные обстоятельства, Леопольдов вынужден признать, что успеху в распространении пугачевщины способствовала антикрепостническая политика руководства восставших: "Он (Пугачев - Авт.) обещал им реки, луга, деньги, провиант и вечную вольность. Отселе началось торжество самозванца"[82]. Вместе с тем, автор пытался отрицать массовый, народный характер восстания, видя в его участниках лишь "врагов порядка и законов, пьяниц, любителей своеволия и буйств"[83]. "Любопытно знать, что за люди составляли скопище самозванца?.. Большая часть из них были самого дурного поведения или преследуемые правосудием и отверженные обществом"[84]. Краевед также стремился установить кажущуюся ему идиллию единства помещиков и крестьян, одинаково страдавших от пугачевщины: "Прислуга верная укрыла владельческие семейства в лесах и едва доступных трущобах, носили тайно кушанья и питье и извещали о положении их жилищ и страны"[85].

Крайне отрицательно оценивает исследователь административную и военную деятельность Пугачева и его сподвижников: "В этой толпе не было никакого порядка, всякий делал, что хотел, без спроса начальников; были грамотные, но не было человека с порядочным умом; доказательством сего служат письма, манифесты и другие бумаги писанные от Пугачева; все они наполнены пошлой бранью и ругательствами, иные крайне глупы"[86]. По данным Леопольдова, 5 августа 1774 г. войска Пугачева подошли к Саратову и 6-го августа начали штурм города. Саратовцы, по его мнению, мужественно сопротивлялись, но предательство купца и командира Саратовского батальона Салманова привело к сдаче крепости. В захваченном городе восставшие "делали такие неистовства и наглости, какие только могли вдохнуть буйства и упорная закоренелая злоба. Мятежники пировали на площадях, разделяя между собой золото, серебро и другие драгоценности''[87]. Противоречит источникам утверждение краеведа, что "сам Пугачев не входил в город, вероятно, из боязни"[88].

Крестьянская война 1773-1775 гг., по мысли Леопольдова, явилась страшным бедствием для Саратовского края, где в результате разорений, "нанесенных восставшими", начался массовый голод.

Кстати, интересно проследить подходы к восстанию Леопольдова и Пушкина. Андрей Филиппович, безусловно, испытал определенное влияние Пушкина, который впервые попытался проследить ход войны в Саратовском Поволжье. Рассматривая действия пугачевских войск на правом берегу Волги, А.С. Пушкин говорит о постепенном приближении восставших к Саратову. Особый интерес великого поэта вызвала деятельность Г.Р. Державина, пытавшегося возглавить оборону города и его окрестностей. Исследователи отмечают, что порою материалы Пушкина о Державине не вполне точны или даже не верны, и только о саратовском периоде его деятельности поэт "знает несколько подробнее и положительнее[89]. Пушкин первым говорил о попытках саратовских чиновников организовать гарнизон на защиту города, о возникших между ними разногласиях, о штурме 6 августа, а также о поимке Пугачева в Саратовском Заволжье. Целый ряд пушкинских положений о народном характере войны, о действиях местных отрядов восставших, высказанные поэтом применительно ко всему району войны, находит подтверждение в событиях на территории нашего края. Однако следует отметить не только идейное расхождение Пушкина и Леопольдова, но и разные целевые установки их исследования. Если Пушкин касается интересующих нас местных проблем попутно, то для Леопольдова они составляют существо изучения, поэтапное изложение исторических событий.

Портрет краеведческих интересов Андрея Филипповича будет не полон, если не отметить его вклад в мартирологическую биобиблиографию выдающихся саратовцев[90], в изучение отдельных местностей Саратовской губернии[91]; при этом почти каждая пятая его публикация, в местной прессе посвящена фольклору и этнографии[92]. Целью последних является попытка доказать положительный характер воздействия крепостнических отношений на народный быт и обычаи.

Давая оценку вклада А.Ф. Леопольдова в изучение Саратовского Поволжья, следует отметить, что он не только стоял у истоков исторического краеведения, но и сделал своеобразную попытку проследить ход исторический событий в крае с древнейших времен до конца ХVIII века. Им впервые высказаны более или менее четкие предположения о причинах, времени и месте основания Саратова, довольно последовательно прослежен процесс колонизации края и ход восстания под руководством Е. Пугачева. Реакционные политические взгляды помешали историку сделать верные выводы о характере общественных отношений, существовавших в процессе колонизации, и дать объективную оценку народных движений. В посвященных последней проблеме работах Леопольдов выступал в значительной степени как публицист, задачей которого являлась компрометация крестьянских восстаний, отрицание их исторической обусловленности в рамках феодального государства. Большинство краеведческих изысканий Андрей Филипповича не выдержало испытания временем, но именно он дал импульс к изучению местной истории на качественно более высоком уровне в дальнейшем.

---

[1] Соколов С.Д. Саратовцы - писатели и ученые // Труды СУАК. 1915. Вып. 32. С. 265-267; Его же. Саратоцы - писатели и ученые // ЦГАЛИ. Ф. 1286. Ед. хр. 2.

[2] Слезкинский А.Т. Тайный друг Пушкина // Русская Старина (в дальнейшем - PC). 1912. № 3. C. 501.

[3] Тр. СУАК. Вып. 32. С. 266.

[4] Хованский Н.Ф. Очерки по история г. Саратова и Саратовской губернии. Саратов, 1884. Вып. 1. С. 60.

[5] Юдин П.Л. Виновник "Шеньевской истории" (По бумагам и письмам А.Ф. Леопольдова) // Исторический вестник (в дальнейшем - ИВ). СПб., 1905. №11. С. 582.

[6] Найдич Э.Э. .Отклики Лермонтова на политические и литературные события 1820-1830 гг. // Литературное наследство. М., 1952. Т. 57. С. 394.

[7] Щеголев П.Е. Первенцы русской свобода. М. 1987. С. 331.

[8] Слезскинский А.Т. Преступный отрывок элегии "Андрей Шенье" (Из судебного процесса А.С. Пушкина, А. Леопольдова, В. Коноплева и др.) // РС. 1899. № 8; Слезкинский А.Т. Тайный друг Пушкина // РС. 1912. № 3.

[9] См.: Мишин Г.А. Саратовская тропа к Пушкину // Коммунист. Саратов, 1987. № 31.

[10] Слезкинский А.Т. Тайный друг Пушкина // РС. 1912. № 3. С. 501.

[11] Щеголев П.Е. Первенцы русской свобода. М. 1987. С. 343.

[12] Демиховская О., Демиховский К. Тайный враг Пушкина // Русская литература. 1963. № 3. С. 88.

[13] ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1771. Л. 3 - 3 об.

[14] Там же. Л. 5 об.

[15] Там же. Л. 5.

[16] Там же. Л. 16.

[17] Леопольдов А.Ф. Не мудрая мудрость или современная философия. Саратов, 1871.

[18] Его же. Об учреждении в Саратове университета // Саратовский Справочный Листок" (далее - ССЛ). 1869. № 136; Его же. Ответ г-ну Жолкевичу на его статью об учреждении университета в Саратове. Саратов, 1869; Его же. Переход из службы в университет // ССЛ. 1873. № 214; Его же. Последнее слово об учреждении в Саратове университета. Саратов, 1873.

[19] ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1769. Л. 31.

[20] Юдин П.Л. Виновник "Шеньевской истории" (По бумагам и письмам А.Ф. Леопольдова) // Исторический вестник (в дальнейшем - ИВ). СПб., 1905. №11. С. 596.

[21] ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1769. Л. 48.

[22] Оксман Ю.Г. Саратовское "гнездо нигилизма" в 1871 году (Последний извет А.Ф. Леопольдова) // Былое. 1925. № 6. С. 57.

[23] Тр. СУАК. Вып. 32. С. 265-273; ЦГАЛИ. Ф. 1286 (С.Д. Соколова). Ед. хр. 2.

[24] Сахаров A.M. Историография СССР: Досоветский период. М., 1978. C. 102.

[25] Белинский В.Г. Собр. соч. Т. 4. С. 398.

[26] Герцен А.И. Собр. соч. T. 14. С. 297.

[27] Гозулов А.И. Очерки истории отечественной статистики. М., 1972. С. 59.

[28] Вестник Европы. 1826. Ч. 148, № 14. С. 99-123.

[29] Московский Телеграф. 1833. Ч. 52. С. 135-143.

[30] Северная Пчела. 1835. № 289 и 291.

[31] Леопольдов А.Ф. Историко-статистическое описание Заволжского края Саратовской губернии // Материалы для статистики Российской империи / Изд. статистического отд. МВД. Спб., 1939. Т. 1 и 2.

[32] Леопольдов А.Ф. Статистическое описание Саратовской губернии: В 2 ч. СПб., 1839.

[33] Тр. СУАК. Вып. 32. С. 267 (под №18).

[34] Юдин П.Л. Виновник "шеньевской истории". С.594.

[35] См.: Предтеченский А.В. Официальное направление в русской историографии // Очерки истории исторической науки. М., 1955. Т. 1. С. 319.

[36] Северная Пчела. 1835. № 291.

[37] Вестник Европы. 1826. Ч. 148, № 14. С. 99.

[38] См.: библиографию трудов А.Ф. Леопольдова у С.Д. Соколова // Тр. СУАК. Вып. 32. С. 266-273. № 11, 170, 209, 226, 238.

[39] Там же. № 22, 37, 59, 79, 89, 156, 167, 191-194, 197-201, 299.

[40] Там же. № 45. 240.

[41] Там же. № 35, 61, 63, 215, 217.

[42] Там же. № 41, 52, 56, 57, 60, 62, 105, 135, 149, 159, 190, 241.

[43] Там же. № 69, 162.

[44] Там же. № 25, 26, 108, 166.

[45] Там же. № 205-208.

[46] Леопольдов А.Ф. Исторический очерк Саратовского края. М., 1848. №1. Рецензии на книгу см.: а) Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. М., 1850, Кн. 1; б) Северная Пчела. 1850. №57.

[47] Его же. Древнее население Саратовского края // ССЛ. 1873. №114.

[48] Его же. Исторический очерк Саратовского края. С. 3.

[49] Его же. Ахтубинские развалины // Журнал МВД. 1837. № 4. Отд. XI; Его же. Notice sur les Rutnes de Sarai, le bac d'Eiton et le Ryn-pesci dans le gouvern Saratoff // Journal de St.-Psb. 1837. № 101; Его жe. Die Ruinen von Sarai // Das Ausland. 1838. № 226; Его же. О развалинах Сарая: Материалы для статистики Российской империи / Изд. Статистического отделения МВД. СПб., 1839. Т. 1. С. 97-103; Его же. О месте Сарая / Саратовские Губернские Ведомости (в дальнейшем - СГВ). 1842. № 31. С. 158-159; Его же. О месте Сарая / Московские Губернские Ведомости (в дальнейшем - МГВ). 1842. № 47. С. 982-983; Его же. Историческое объяснение: О взятии из Сарая камня для постройки в Астрахани // СГВ. 1845. № 26.

[50] Его же. Древности Саратовской губернии // Известия Императорского Русского Археологического общества (в дальнейшем - ИРАО). 1861. Т. 2. С. 364.

[51] Его же. Историко-статистическое описание Заволжского края Саратовской губернии. С. 83.

[52] То есть около Селитренного городища; оно и есть Сарай.

[53] Леопольдов А.Ф. Историко-статистическое описание...

[54] Его же. Исторический очерк Саратовского края. С. 18.

[55] Его же. Статистическое описание Саратовской губернии. Ч.2. С. 40.

[56] Его же. Коллекция восточной нумизматики в Саратове // СГВ. 1845. № 24; Его же. Поездка в Низовое Поволжье // Русский Дневник. 1859. № 96; Его же. Поездка в Низовое Поволжье // Восток. 1967. № 34-35: Его же. О некоторых курганах Саратовской губернии / Протоколы Антропологического отделения имп. РАО. 1861. Кн. 1, вып. 1. С. 9; Его же. Заметки по Приволжью. Предание об Алтынной горе // Волга. 1863. № 88; Его же. Название Аткарск и татары // ССЛ. 1867. № 94; Его же. Курганы // ССЛ. 1869. № 188; Его же. Развалины: (Водянскoe городище) // ССЛ. 1869. № 238.

[57] Его же. Исторический очерк Саратовского края. С. 4.

[58] Там же С. 25.

[59] То есть административным к экономическим центром.

[60] Леопольдов А.Ф. Очерк Саратовского уезда // СГВ. 1844. №19. С. 150-155.

[61] Его же. Статистическое описание.. С. 2; Его же. Исторический очерк... С. 32; Его же. Исторический очерк Саратова и Пугачевщины. Саратов, 1874. С. 1.

[62] Его же. Местоположение Саратова // СГВ. 1843. № 35; То же // ССЛ. 1869. № 174-175.

[63] Его же. Краткий исторический очерк г. Саратова // СГВ. 1844. № 40-45, 51; То же. Отд. оттиск. Саратов, 1844.

[64] Его же. Местоположение Саратова // СГВ. 1843. № 35.

[65] Его же. Исторический очерк Саратовской губернии… С. 33.

[66] Речь идет о т.н. ''восстании Болотникова".

[67] Леопольдов А.Ф. Исторический очерк... С. 40.

[68] Там же. С. 41.

[69] Там же. С. 32.

[70] Там же. С. 41.

[71] Там же. С. 43.

[72] Леопольдов А.Ф. Краткий исторический очерк города Саратова // СГВ. 1844. № 40.

[73] Осипов В.А. Очерки по истории Саратовского края. Конец XVI и XVII вв. Саратов, 1976. С. 97-101.

[74] Леопольдов А.Ф. Историческое воспоминание. Был ли Петр I в Саратове? // СГВ. 1839. № 1; То же // Северная Пчела. 1839, № 291; Его же. Поленов. О соединении Дона с Волгою посредством канала // СГВ. 1843. № 20-21; То же // МГВ. 1843. № 33-34; Его же. Краткий исторический очерк Саратова…

[75] Его же. Исторический очерк Саратовской губернии. С. 57.

[76] Его же. Описание колоний иностранных поселенцев в Самарской губерний // Самарские Губернские Ведомости. 1853. № 10-11; Его же. Несколько слов о колонистах // СГВ. 1863. № 100.

[77] В библиографии трудов А.Ф. Леопольдова (Тр. СУАК. Вып. 32) № 21, 49, 51, 73, 87, 110, 177, 220, 222, 235, 248.

[78] Леопольдов А.Ф. Исторический очерк Саратовского края. С.119.

[79] Его же. О нашествии Пугачева на Саратовский край // СГВ. 1843. № 29-31.

[80] Его же. Исторический очерк Саратовского края. С. 93.

[81] Там же. С. 111.

[82] Там же.

[83] Леопольдов А.Ф. Самозванец Богомолов // СГВ. 1844. № 5.

[84] Там же.

[85] Там же.

[86] Леопольдов А.Ф. Исторически очерк Саратовского края. С. 111.

[87] Там же. С. 113.

[88] Там же.

[89] Леопольдов А.Ф. О нашествии Пугачева на Саратовский край // СГВ. 1843. № 29.

[90] Леопольдов А.Ф. Исторический очерк Саратова и пугачевщины Саратов, 1874. С. 20.

[91] Леопольдов А.Ф. О нашествии Пугачева на Саратовский край // СГВ. 1843. № 29.

[92] Там же.