Дюма Александр (отец) От Парижа до Астрахани
/ Предисл. А. Моруа, перевод Г. Геннис // Волга: Литературно-художественный и
общественно-политический журнал. Саратов, 1991. № 11. С. 138 – 143.
<…>
Через три дня после отбытия из Казани мы добрались до Саратова.
Капитан — а ему предстояло пополнить запасы дров — предупредил нас,
что, возможно, пароход задержится там на пару дней.
Это было довольно грустно. У нас не было никаких писем к жителям Саратова,
и мы, разумеется, ни с кем из них не были знакомы, поэтому нас ожидали два дня
смертельной скуки.
Так как я имел пару дней, которыми мог распорядиться по своему усмотрению,
я сообщил капитану свои условия.
Проследив по русской карте вместе с генералом Ланом течение Волги и
исследовав таким образом предстоящий нам путь, в качестве одной из самых
любопытных достопримечательностей он указал мне на соляные озера, расположенные
на левом берегу реки в киргизских степях.
В Камышине мы сойдём с корабля, наймём телегу и совершим трёхдневную
экскурсию к киргизам, на третий день мы вернемся в Царицын, место, где Волга
ближе всего подходит к Дону, и сядем на «Нахимов»
Генерал Лан надеялся, что близ озера Эльтон я разыщу его друга генерала
Беклемишева, казачьего атамана, который и покажет мне соляные озера.
На всякий случай я попросил у него письмо на имя генерала Беклемишева
— Какие пустяки! — ответил он — Вам достаточно назвать свою фамилию его
жена знает ваши романы наизусть…
И я покинул Казань, дав себе слово, если представится такая
возможность, побывать в гостях у киргизов.
А пока нам предстояло пробыть в заточении наверняка полтора, а может, и
два дня в Саратове. Мы приняли решение и сошли на берег.
Всё вокруг было покрыто инеем, это не могло не придавать местности еще
более печальный вид.
Мы отправили Калино навести справки, но Калино в том, что касалось добывания
сведений, был самым бестолковым человеком, какого я когда-либо встречал Его
всегда озадачивала такая фраза «Разузнайте, Калино»
— О чем? — спрашивал он
— Да обо всем, чёрт возьми!
Калино спрашивал, потупя взор, сколько жителей в городе, на какой реке
он расположен, сколько лье отсюда до Москвы, какое количество домов сгорело в
последнем пожаре и сколько тут церквей Калино был рожден для статистики.
Через час, в продолжение которого мы прохаживались по чудовищной
мостовой, по грязным улицам Саратова — полуденное солнце уже растопило утреннюю
жижицу,— мы узнали, что в Саратове тридцать тысяч жителей, шесть храмов, два
монастыря, одна гимназия и что в 1811 году во время пожара за шесть часов
сгорело тысяча семьсот домов.
Этого было немного, чтобы скоротать здесь полтора дня, но вдруг, подняв
глаза, я прочитал на вывеске «Аделаида Сервье».
— Мы спасены, дружище! — сказал я, обращаясь к Муане — Здесь есть
французы или, по крайней мере, француженка.
И я бросился в лавку, где торговали бельем.
На стук отворенной двери из другой комнаты вышла молодая женщина в
парижском турнюре и с соблазнительной улыбкой на устах.
— Добрый день, моя дорогая соотечественница,— сказал я — Скажите, что
можно предпринять в Саратове, имея в своем распоряжении два дня, если не хочешь
умереть со скуки.
Она внимательно посмотрела на меня и рассмеялась.
— Черт возьми! — ответила она — Это зависит от характера и профессии
если ты моравский послушник, то следует приступить к проповеди, если речь идет
о коммивояжере, то лучше всего предложить свой товар, ну, а если вы Александр
Дюма, то надо отыскать соотечественников, пообедать вместе, и, право, за
остроумной беседой время пролетит незаметно.
— Как вам это нравится, Калино! — сказал я учёному мужу.— Вы отправляетесь
в кругосветное путешествие и вдруг обнаруживаете, что за ваш приём могут
ручаться одни французы.— И обращаясь уже к хозяйке, я добавил: — А для начала,
моя дорогая соотечественница, коль уже вы угадали, что мы не моравские
послушники и не коммивояжёры, обнимемся; подобные вещи ведь позволительны на
расстоянии тысячи лье от Франции.
— Минутку! Позовём моего мужа. Пусть он хотя бы поприсутствует при
этом.— И она кликнула супруга, подставив мне обе щеки.
Супруг появился в тот момент, когда я целовал её в другую щеку. Ему
объяснили, кто я такой.
— Стало быть, вы отобедаете с нами? — спросил он, пожимая мне руку.
— Да, но при условии, что обед я приготовлю сам; вы испорчены российской
жизнью.
— Ну-ну, не прошло и трёх лет, как мы сюда приехали.
— В таком случае я доверяю вам, ибо вы ещё не забыли традиций нашей
кухни.
— А что мы предпримем, пока готовится обед?
— Поболтаем немного.
— Ну, а после обеда?
— Опять поболтаем. Дорогая моя, разве вы не знаете, что только во Франции
и только среди французов ведутся эти бесконечные беседы? У меня есть
превосходный чай. Вот Калино, приданный мне в качестве переводчика московским
ректором, но он абсолютно ничего не понимает в нашем разговоре, ибо мы
изъясняемся на парижском наречии, а это ведь совсем особый язык. Калино сходит
за нашим чаем, и мы время от времени будем щебетать по-французски, чтобы
доставить ему удовольствие.
— Тогда милости прошу, и пусть всё будет так, как вы хотите.
Мы вошли и приступили к беседе. И тут я вспомнил, о чём хотел спросить
Аделаиду Сервье.
— Вы что-то шепнули давеча мужу, о чём шла речь?
— Я просила его предупредить двоих наших друзей.
— Французов или русских?
— Русских.
— О-ла-ла! Я чуял измену... А кто они, эти ваши друзья?
— Один из них — князь по своему социальному положению; другая — поэтесса
по своему интеллектуальному положению.
— Женщина-поэт, моя дорогая! Нам придётся приласкать непомерное
тщеславие, а это всё равно что гладить дикобраза.
— Вы ошибаетесь, она талантлива.
— Тогда это меняет дело. А ваш князь, он настоящий?
— Полагаю, что да.
— Как его зовут? Предупреждаю вас, что я знаю наизусть всех ваших князей.
— Князь Лобанов.
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошёл красивый молодой человек
лет 26—28. Он услышал, как произнесли его фамилию.
— Кажется,— сказал он,— во Франции есть поговорка: стоит заговорить о
волке, как увидишь его хвост.
— Право, именно так. А вы знаете, что я послала за вами?
— Нет, но мне известно, что у вас в гостях мсье Дюма, и я пришёл с намерением
просить вас меня ему представить.
— А вы как об этом узнали?
— О, дорогая моя, я только что встретил господина Позняка, полицмейстера,
который надеется увидеть нас всех завтра у себя на обеде... Но представьте же
меня. Я поднялся с места и сказал:
— Князь, мы давно знакомы.
— То, что я знаю вас, это не удивительно Но откуда вы можете знать какого-то
татарина, сосланного в Саратов?
— С вашим семейством я познакомился во Флоренции...
— Ах, ну да! Моя тётя и мои кузины, молодые княжны Лобановы. Они тысячу
раз говорили мне о вас. Помните ли вы княжну Надин?
— Ещё бы! Ведь мы вместе играли в одной комедии, точнее, я был её постановщиком.
— Вот оно что! А чем вы думаете сегодня заняться? — спросил князь.
— Программу составил сам мсье Дюма. Если она вам не по душе, все претензии
к нему.
— Ну и что это за программа?
— Мы болтаем, потом обедаем, потом опять болтаем, потом пьём чай и
снова болтаем.
— После чего эти господа переночуют у меня дома, чтобы не затруднять
себя возвращением на пароход.
— Я бы тотчас же принял ваше предложение, если бы не боялся вас потревожить.
— Сколько времени вы находитесь в России?
— Скоро пять месяцев.
— Тогда вы должны знать, что для русского человека предложить переночевать
у себя дома совсем необременительно. У меня восемь или десять диванов. Каждый
выберет для себя по одному. Мсье Дюма возьмёт два дивана — вот и всё. Есть ли у
вас постели на пароходе? Если да, то отправляйтесь на пароход; предупреждаю
вас, что у меня постелей нет.
— Что ж, у меня как раз имеется матрац и подушка, которые мне дали в
Казани; я опробую их у вас.
— Сибарит!..
— Калино, дружище, принесите нам чай и велите доставить сюда матрац и
подушку.
Выходя, Калино посторонился, чтобы дать пройти невысокой даме 28—30
лет, кругленькой, пышной, с живыми глазами и бойкой речью.
Она направилась прямиком ко мне и протянула руку.
— Ах, наконец-то вы приехали! — воскликнула дама.— Мы знали, что вы
находитесь в России, но кто бы мог подумать, что в один прекрасный день вы
окажетесь в Саратове... Здравствуйте, князь! Здравствуйте, Аделаида!.. Вот вы и
здесь, на краю света! Добро пожаловать!
В России существует прелестный обычай. Я не рассказываю о нём каждому,
а только тем, кто его достоин. Когда вы целуете руку русской даме, она сразу же
в ответ целует вас в щеку, в глаза, куда-нибудь ещё, будто опасается, что, не
отплати она тем же, на её голову обрушатся всяческие несчастья.
Я поцеловал руку мадам Зинаиды, которая тотчас вернула мне поцелуй. Эта
манера здороваться весьма способствует знакомству.
Есть что-то хорошее в старых русских обычаях.
— Итак,— сказал я,— мы, стало быть, сочиняем стихи?
— А чем ещё, по-вашему, можно заниматься в Саратове?
— Вы нам прочтёте что-нибудь?
— А вы, случайно, не говорите по-русски?
— Увы, нет, но вы мне переведёте.
— Если это доставит вам удовольствие.
Дверь распахнулась и вошёл некто с эполетами полковника.
— А вот и господин полицмейстер,— сказала хозяйка дома.— Вам здесь
нечего делать, господин Позняк, мы не желаем с вами знаться.
— О! Желаете вы или нет, но вам придётся меня терпеть, предупреждаю вас
об этом; у вас в гостях иностранцы, и мой долг — узнать, кто они такие, и если
они вызывают подозрение, то доставить их к себе домой, не выпускать из виду и
не позволять им общаться со своими соотечественниками. Теперь попробуйте меня
плохо принять.
— Любезный господин Позняк, не соблаговолите ли вы присесть. Как поживает
мадам Позняк? Как дети?
— В добрый час! Вы исправляетесь... Мсье Дюма, зная, что вы большой
знаток оружия, я кое-что прихватил для вас.
И он достал из кармана симпатичный кавказский пистолет с воронёным
стволом и рукояткой из слоновой кости, инкрустированный золотом.
— Если вы так относитесь к подозрительным личностям, то как же вы обращаетесь
со своими друзьями?
— Встречая друзей, я предлагаю им пожаловать ко мне на завтрак на другой
день, а если они отказываются, я с ними ссорюсь.
— Это ваш ультиматум?
— Да, это мой ультиматум.
— В таком случае придётся у вас позавтракать.
По этому разговору и по тому, какие открывались перед нами перспективы,
видно, что эти два первых дня, которых мы опасались, стали лучшими днями нашего
путешествия. Маленькая парижская торговка бельём, с её живым умом, цивилизовала
этот уголок наполовину русской, наполовину татарской земли.
Что до нашей поэтессы, то мне хотелось бы дать читателю представление о
её таланте; но в этом отношении сделать я могу немного — переложить стихами две
её пьесы, переведённые автором по моей просьбе.
УМИРАЮЩАЯ ЗВЕЗДА[1]
Я родилась в тот день, который был свидетелем рождения
Ещё безлюдного мира.
Но сегодня вечером я умру.
И кану в вечность.
Моё ослепительное царство подходит к концу!
И я уже вижу, как занимается
Луч моей соперницы
И замещает собой мой гаснущий свет.
Я умираю без ненависти и, оставляя
В этом мире и принца и короля,
Я сожалею лишь о прекрасном поэте,
Который мечтал, устремив на меня взор.
Он забыл, что это мой свет
Омывал его вдохновенное чело
И, проникая в его душу,
Воспламенял в ней священный огонь;
И, не подозревая о том, что он возносит хвалы
Звезде, увидевшей мой закат,
Неблагодарный, не ведающий о моём исчезновении,
Он пропоёт ей свою самую нежную песню.
Но если та же любовь опьянит тебя.
Ты будешь страдать сильнее, чем я,
Несчастная сестра. Ибо я видела, как он живёт,
А ты увидишь, как он будет умирать.
МЕТЕЛЬ
Когда я была метелью и преследовала в ярости
Заблудшего в степи вечером путника,
Когда я пела ему песни ангела в мрачном полёте,
Чтобы усыпить его на его последнем ложе,
Я была ужасна, я была отчаянием.
И люди говорили: «Последний час настаёт,
Напрасно мы думали, что Христос искупил наши грехи,
Гнев Божий слышится в этой буре.
Мир приговорён, приходит смерть, на колени!
Милосердный Господь, смилуйся над нами!»
Но, когда я приближалась к твоему окну, тогда,
Когда луна освещала тебя своим нежным светом,
Я вся дрожала, будто плачущий ребёнок,
И, сдерживая своё дыхание, бормотала: «Прости!»
Ибо я вновь становилась доброй, лишь когда видела тебя.
И люди говорили: «Буря стихает,
Зима проходит, всё возрождается, а ведь казалось:
ещё мгновение — и всё погибнет.
Шелковистая трава появилась на скалах,
На Востоке приоткрылся краешек чистого неба;
Идёт весна, скоро распустятся розы».
Взгляните на карту, найдите на ней Саратов и представьте, в какой дали
от нашей цивилизации родились эти два северных цветка, орошённые студёными
водами и овеянные пронизывающими уральскими ветрами
Не правда ли интересно — находить повсюду поэзию, этот универсальный
язык томящихся сердец, который в арабских песнях заставляет рычать льва Атласа,
а в степях Урала наделяет даром любви саму метель?
Если я когда-либо отважусь на кругосветное путешествие, то привезу песни
любви отовсюду, куда ступит моя нога, и опубликую эти многообразные свидетельства
человеческой страсти, неизменной на всех широтах, под заглавием «История
сердца».
В восемь часов вечера мы покинули новых друзей, которые, уверен, сохранили
воспоминание обо мне так же, как и я до сих пор помню о них. Проводив нас до
пристани, они стояли там, пока не был поднят якорь.
После нашего отплытия они зажгли факелы и помахивали ими; мы продолжали
видеть эти огни в течение примерно получаса.