Державин Г.Р. Журнал, ведённый по время пугачёвскаго бунта / Подгот. текста, вступ. заметка и примеч. П. Паламарчука // Волга: Литературно-художественный и общественно-политический журнал. Саратов, 1990. № 5. С. 7-24.

Журнал, ведённый по время пугачёвскаго бунта

1773. Декабрь. По прибытии его в-пр-ва покойнаго генерал-аншефа Александр Ильича Бибикова в Казань декабря 25-го, командирован был он, по занятии злодеями города Самары, онаго ж месяца, 29-го дня, в сей город. Посылка его в сию экспедицию следующего была содержания. Даны были ему два ордера: первый в той силе, чтоб, соединившись с командами господ подполковников Муфеля, либо Гринёва, и по выгнании злодеев из сего города, изследовать тамошних жителей, для чего они бунтовщиков встретили со крестами, и нет ли какой у них связи с злодеями и единомыслия. Второй ордер — секретный, который повелевал, чтоб он узнал, каковы вышеупомянутые командиры, их офицеры и солдаты; ибо они ему (т. е. Бибикову) до тех пор были неизвестны. А как ещё из наших начальников никто бунтовщиков тогда не разбивал; того ради, как видится, и нужно было ему знать, может ли он до прибытия туда г-на генерал-майора Мансурова на них в занятии Самарской линии положиться. Г. Муфель перед приездом Державина освободил Самару; следовательно действием своим уже и оказал себя, и ему Державину, кроме что с почтением умолчать, о нём писать было нечего. Впрочем, донеся Бибикову от 30-го декабря о соединении с Гринёвым, от 5-го генваря 1774 года донёс, в каких обстоятельствах он Державин наехал Самару, то есть: о образе мыслей народа, советах бургомистра, протопопа и первостатейных людей, о послании нарочных в приближавшуюся толпу злодейскую, о поощрении к укреплению народнаго легкомыслия священными обрядами духовных, как-то: крёстною и со звоном встречею без всякаго принуждения; о служении благодарных за злодеев молебнов и о прочем; и также, что хотя все тамо бывшие священники соблазнительным своим примером заслуживали тотчас быть отосланными в Секретную Коммиссию; но вдруг оторвать их всех от церквей почитал он, в тогдашних обстоятельствах, за дело весьма щекотливое, ибо злодеи, разсевая в пользу свою всякия ухищрённыя плевелы, могли бы, обратив сие, сказать, что чрез оное мы притесняем веру; почему и просил он генерала Бибикова, чтоб прислать сперва в Самару священников новых и занять церкви; а потом уже старых, куда надлежит, отослать. На сие получил он от 10-го того же месяца апробацию и благодарность, как равно и за сие: чтоб увидеть в прямом деле г-на подполковника Гринёва, его офицеров и команду, то при предпринимаемой экспедиции выгнать толпу злодейскую из крепости Алексеевской, донёс он, что хочет быть на сражении сам; ибо казалось ему, что о чём должно доносить начальнику, то должно доносить верно, а потому и сказать ему о г-не Гринёве и его команде ничего обстоятельнаго было бы неможно, когда бы он от сражения себя уволил. Почему, оставя на несколько дней в Самаре допрашивать жителей, был он в действии; а по разбитии злодеев и выгнании из помянутой Алексеевской крепости, рапортовал, что по его разсуждению к чести сего офицера и его подкомандующих служить могло. Здесь должно приметить, что пригородок Алексеевск населён почти весь отставными гвардейскими солдатами, из которых некоторые были в Невском монастыре на погребении Императора Петра III, то в страх другим их собратиям за их глупость, что они поверили ложной разгласке самозванца, на ограде церковной при собрании народа пересёк плетьми, по словесному приказанию Бибикова, который после подтверждён ордером его от 10-го числа того же месяца.

1774. Генварь. Из-под Алексеевской ходил он с ним же г. Гринёвым под селение Красный Яр за Калмыками (куды на дороге проезжая, город Ставрополь, попался в руки бунтующих Калмыков, которые, въехав ночью в город, увезли с собою воеводу и всех начальников; продев им в ноздри кольца, в степи перекололи), где писано было он него к ним Калмыкам увещательное письмо и по переводе на их язык к ним послано[1]. Оное после представлено им г. Бибикову, а от него Ея Величеству, за которое в собственноручном письме Ея Величества к генералу изъявлена была высочайшая апробация.

По возвращении из сего похода в Самару, изследовал он тамошних жителей и, в силу вышеупомянутаго ордера, самых винных послал в Секретную Коммиссию, а которые не столько виноваты были, тех до резолюции оставил в сем городе. Дождавшись же прибытия его прев-ва генерал-майора Мансурова, отправился он в Казань, и учинённые им в Самаре допросы поднёс его прев-ву, за что и изъявлено было ему от него удовольствие. Неприятную сию коммиссию должен он был отправлять без всякаго письмоводца и даже писца, сам наедине испытывая преступников и писав их показания, в которых они многия непристойныя речи изрыгали на высочайшую власть, которых никому из посторонних поверять и оглашать было не должно.

В сем месяце, в бытность его в Казани при главнокомандующем, поручено было ему с рапортов частных командиров и с донесений партикулярных людей собирать по алфабету имена начальников злодейских, с кратким объяснением произведения каждаго злодейства, что который и где сделал; для того, чтоб после кто не мог ускользнуть от правосудия и дела каждого по алфабету скорее б видеть было можно, и кто кем разграблен или убит. При сем тогда же поручено было написание журнала, как входящим к г. Бибикову высочайшим повелениям, манифестам, от коллегии указам и от нижних мест рапортам, известиям и объявлениям, так равно и исходящим от него приказаниям, распоряжениям и частным ордерам, словом списание всей связи дел, начатых тогда к искоренению Пугачёва и его скопищ. А равно возложено было на него и возбуждение дворянства и граждан к составлению воинских ополчений уланов, гусар, что было с успехом и исполнено. Журнала им было только сделано начало, а именносписаны только те известия, которыя с начала бунта в разных местах присланы былик казанскому губернатору фон-Бранту и к прочим бывшим до г. Бибикова командирам, так и то, как отправился он г. Бибиков из Петербурга, какия получил от Императрицы повеления и что на дороге по приезду в Казань в декабре месяце он распоряжал.

Февраль. Перваго числа сего месяца получен от Ея Величества генералом Бибиковым собственноручный рескрипт, в котором изъявлено было высочайшее благоволение за желание составить сказанное ополчение: именовала себя Ея Величество казанскою помещицею. Для ознаменования благодарности дворянства Государыне за высочайшую Ея милость, что объявила себя их согражданкою, Державин сочинил речь, которая и читана была в дворянском собрании перед портретом Ея Величества предводителем дворянства Уковым, которая здесь в ремарке помещается[2], равно и по поводу оной присланная от Ея Величества похвальная грамота от 22 февраля казанскому дворянству, купечеству и другим состояниям, которую ведено сохранять в архивах.

Март. В сем месяце бывший монастырский слуга, малыковский житель, Иван Серебряков, о котором выше сказано, явясь по сказанному знакомству к Державину, привёз на имя его в-пр-ва доношение следующаго содержания: Что 772 года в декабре месяце экономический крестьянин Иван Фадеев, бывши на Иргизе в раскольнической Мечетной слободе для покупки рыбы, слышал в доме жителя той слободы, Степана Косова, от какого-то к нему Косову приезжаго человека такия речи: “Яицкие-де казаки согласились идти в турецкую с ним область, только-де, не побив в Яике всех военных людей, не выдут”. Посему как пишет в доношении своём Серебряков, услыша он сие от Фадеева, будучи сам болен, призвал к себе надёжного себе приятеля, дворцового крестьянина Трофима Герасимова, и просил его съездить в вышепомянутую Мечетную слободу и у друзей его разведать, от кого такия пронеслися речи? Почему Герасимов ездил, и о том, стоявшем в квартире Косова, приезжем человеке разспрашивал А по приязни ему, тоя же слободы житель Семён Филипов сказал, что тот приезжий человек— вышедший из-за границы раскольник и называется Емельян Иванов сын Пугачёв, который-де, по позволению дворцового малыковского управителя Новикова, ездит и осматривает здесь для селитьбы своей место; и также он Филипов подтвердил Герасимову вышепомянутыя дурныя разглашения. Почему Герасимов счёл за нужное того пришлеца сыскать; а как его уже в той Мечетной слободе не было, но по известиям поехал в село Малыковку на базар, то Герасимов, бросившись туда, нашёл его квартиру у экономического крестьянина, раскольника Максима Васильева, и велел за ним присматривать, а сам о нём объявил бывшему о моровом поветрии смотрителю тоя же волости, дворцовому крестьянину Ивану Вавилину сыну Расторгуеву, который с пропи-санием его же Герасимова рапорта и представил при письменном доношении малыковским управительским делам, где и допрашивай; а по допросе отослан в Симбирск, а оттуда в Казань.

Прописав всё вышеописанное в доношении своём, Серебряков просил его в-пр-во и в другой раз позволить ему усердие стараться с Герасимовым о поимке того Пугачёва, приводя в резон, что как-де ныне войски для истребления сего изверга пришли, то и должно надеяться, что толпа его будет разбита, почему он злодей и найдётся необходимым искать своего убежища тайно, а сего де ему лучше найти не можно, как на Иргизе или Узенях, у его друзей раскольников.

К произведению сего предприятия требовал Серебряков в собственное его расположение многих средств, а между прочим и вышеупомянутаго офицера Максимова, который взял его из сыскнаго приказа за своё поручительство, яко знающаго тот край и народа склонности. Бибиков приказал его представить пред себя секретно, ночью, когда у него никого не было, и, выслушав его Серебрякова в кабинете, сказал Державину: “Это птица залётная и говорит много дельнаго; но как ты его представил, то и должен с ним возиться, а Максимову его я не поверю”. Вследствие чего и приказал с ним готовиться к отъезду в Саратов, а до возвращения его начало помянутаго журнала и алфабета оставить в своей канцелярии, снабдив на другой день, то есть 6 марта, тайным наставлением в такой силе:

Чтоб он, прикрыв подобие правды под некоторыми другими видами, ехал в тот край, а в самом деле, яко в гнезде раскольничьей сволочи, Иргизе, Малыковке и Узенях, стерёг бы Пугачёва, ежели бы он по разбитии толпы своей захотел там укрыться. Для того заметить его доброжелателей и быть могущее его пристанище. Обещать известныя и другия какия награждения за его поимку. Скрытно приготовить к тому таковых людей, чтоб известностию всего дела не уничтожать. До наступления к поимке случаю, для нужных разведывании, посылать в толпу его подлазчиков. Известия те доносить его в-пр-ву и генералам князю Голицыну и Мансурову. О секретных делах писать цыфром, для чего ключ, данный тогда сим генералам, и ему Державину поверен. На дачу подлаз-чикам дано ему денег на первый случай не весьма великая сумма, но писано к соседним губернаторам и воеводам, чтоб оказывать всякую ему помощь. Для доверенности к себе людей, иметь ему с ними поступку скромную. Наблюдать образ мыслей, проповедовать милосердие человеколюбивой Императрицы, а паче тем, кто раскается; обличать в разсуждениях обманы Пугачёва и его сообщников. Наконец, для благопоспешности его поручены ему в команду вышеупомянутые Серебряков и Герасимов, яко люди не без проворства и знающие тамошния обстоятельства; но более все возлагалось на его ревность и разсуждение. Поверенную ему сию коммиссию содержать тайно.

При сем наставлении поверены ему от г. Бибикова кредитивы: к астраханскому губернатору Кречетникову, который пребывание своё тогда имел в Саратове, в симбирскую провинциальную канцелярию и к малыковским дворцовым и экономическим делам, в которых давалося им всем знать, что он послан вследствии имяннаго Ея Величества высочайшего повеления; а потому, чтоб всякая ему, по требованию его, даваема была без отлагательства помощь.

10-го числа того ж месяца приехал он в село в Малыковку, что ныне город Волск, где того ж дня приискал старанием Серебрякова и Герасимова надёжнаго, по их уверению человека, дворцового крестьянина Василья Григорьева сына Дюпина для привозу с Иргизу старца раскольничьяго Иова, на которого все они трое надежду полагали, что он и прежде на Государеву службу вызывался сам и может исполнить возложенное на него дело; почему тот старец к нему 12-го числа и привезён. Он, изведав из слов его способности, а паче положась на тех, которые его представляли, назначил идти с вышеописанным Дюпиным лазутчиками и велел исполнить следующее: Разведать в каком состоянии подлинно Яик (что ныне город Уральск), отдать от него коменданту письмо и от него обратно, ежели можно, доставить к нему; потом идти в толпу Пугачёва под Оренбург и там разведать, сколько у него в толпе людей, артиллерии, пороху, снарядов и провианту, и откуда он всё получает? Ежели его разобьют, куда он намерен бежать? Какое у него согласие с Башкирцами, Киргизцами, Калмыками, и нет ли переписки с какими другими отечеству нашему неприятелями? Стараться разведать, ежели можно, всю его злодейскую диспозицию, и о том, что паче ко вреду нашему служить будет, давать знать нашим командам. Не можно ли будет куда его заманить с малым числом людей, дав знать наперёд нашим, дабы его живаго схватить можно было? Ежели его живаго достать не можно, то его убить; а между тем в главнейших его вперить несогласие, дабы тем можно было разсеять толпу его и вооружить друг на друга. Стараться изведать и дать знать, что ежели убит будет, не будет ли у сволочи новаго ещё злодея, называемаго Царём? Один ли он называется сим именем, или многие принимают на себя сие название? Как его народ почитает, за действительнаго или покойнаго Государя, или знают, что он подлинно Пугачёв, но только их грубыя склонности к бунту и разбою не хотят от него отстать? Какая у него связь и распорядок? Какое действие производят Ея Величества манифесты и в толпу его достигшия наши победы? Он предполагал, что сей старец все сие тем (паче) надёжнее исполнит, что Пугачёв, во время бытия своего на Иргизе, был ему знаком; а что он верно положенное на него исполнит, то ручались за него Серебряков и Герасимов; а паче подтверждал то Дюпин, который сам с ним шёл, оставляя у себя дома жену и детей, будучи при том обнадёжен, что ежели он на сей службе будет убит, то оставшие сыновья его не будут отдаваемы в рекруты. Но чтобы сокрыть прямое их пришествие на Яик (Урал), то научил их злодеям разсказывать, что якобы за то, что Пугачёв в скитах у них бывал и им знаком, присланы скоро их будут поймать и казнить смертию; почему де от такого страха они, оставя свои жилища, пришли сюда, и желают у них служить. Но чтоб оные посланные, в случае их неверности, и в другом виде были полезны, то насказал он им, что приехал в Малыковку (Волск) для встречи четырёх полков гусар, едущих из Астрахани, для которых подрядил провиант, дав небольшие задатки. Сие разглашать велел с намерением, котораго никому не открыл, чтоб, в случае предприятия злодейскаго, устремиться по Иргизу и Волге, где никаких войск не было, удержать впадение их во внутренность Империи, как-то на Малыковку, Сызрань, Синбирск, Пензу и далее, и сделать бы тем диверсию или удержать их несколько хоть до прибытия на Яик генерала Мансурова и прочих войск,— в чём истинная была цель его Державина, которая и удалась, как то из последствия видно будет.

Таким образом он сих лазутчиков на Яик отправил, дав им потребное число денег, и первым его рапортом из Малыковки донёс г. Бибикову, что велел он быть Серебрякову и Герасимову безотлучно на Иргизе, стараясь приобрести себе более друзей и примечать за теми, которые подозрительны; слышать и видеть всё и на проездах от Яика к киргизским селениям учредить надёжных за деньги присмотрщиков, дабы от злодеев не было подсыльных, как для народнаго возмущения, так и для разведывания; а паче как уже тогда ожидать должно было, что скоро достигнут верныя войска до главнаго скопища злодейскаго, то по разбитии его, к содействию ему Державину порученнаго дела, не прибежит ли Пугачёв крыться в запримеченных ими местах? В сем же рапорте донёс, что поехал он в Саратов для отдачи его г. Бибикова к астраханскому губернатору вышеупомянутаго письма о чинении ему помощи. На сей рапорт получил от 21-го дня того же месяца из Кичуйского фельдшанца г. Бибикова ответ, в котором на первый случай за сделанныя его распоряжения изъявлял он ему особливое удовольствие. И тут же уведомлял, что по рапортам генерала князя Голицына надеется, что корпус под его предводительством к 25-му числу прибудет под Оренбург.

На рапорт, что он был в Саратове и отдал губернатору его г. Бибикова повеление; что там нашёл довольное число войск; что получил рапорт с Иргиза от Серебрякова, якобы Пугачёв, будучи на Яике, обнародовал свой манифест, призывая Киргизцев к себе в помощь, обещал за то Яицкую степь до Волги; что от сего, а паче от пролития с Яику в провинции по Иргизу злодеев, астраханский губернатор, бывший тогда в Саратове, полагал себя безсильным, требовал от г. Бибикова себе подкрепления, что приметил я некоторых подозрительных людей в Малыковке; что их оставляю до времени без тревоги, дабы не открыть себя; что образ мыслей народных был со стороны глупых колеблющий в пользу злодея; а кто поразумнее, тот казался преданным законной своей власти; что к лучшему его содействию осмеливался он[3] спросить об успехах наших корпусов; что не приказано ли будет, в случае надобности, брать из Саратова имеющияся при конторе опекунства иностранных роты,[4] который были не в губернаторском ведомстве; что напоследок пребывание своё имеет он в колониях под разными видами, дабы, живши в одном месте, не подать толков,— на сие от 31 дня получил он ордер весьма благоволительный. Там известился он, что 22-го числа злодей генералом Голицыной под Татищевой разбит; что пробирался на Переволоцкую крепость. При сем приобщено было отверзтое предложение в опекунскую контору о даче по нуждам ея команд, и приказывалось у них быть командиру, но чтоб он поступал по сообщениям его Державина.

Апрель. На весть от лазутчиков с Иргиза, что есть с Яику подсыльные злодея, шатающиеся на хуторах, которые от селений лежат не далее 60 вёрст, просил он у губернатора Астраханскаго 30-ти человек казаков, но он от 3 числа в том ему отказал, описывая, что злодей разбит и что он послал поймать его к Яику казаков, для чего и дать ему таковых не может, указывая при этом на Шевичевы эскадроны[5], которые имели ордер поспешать к главным корпусам. После чего требовал он от Малыковских управителей чрез Серебрякова и Герасимова надёжных людей. Дворцовый управитель Шишковский тотчас с своей стороны нарядил, а казначей Тишин прислал сообщение, что он в неведомую посылку людей без экономическаго правления не даст, тем паче, что Серебряков требовался по прежним его делам в юстицию, у котораго яко у человека подозрительнаго, люди под присмотром быть не могут. Отказ его послан в оригинале к главнокомандующему. На сие от 9-го числа прислан ордер от имени г. Бибикова, подписанный генералом Ларионовым, с оговоркою, что сам его в-пр-во за болезнию подписать не мог. Тут же давалось знать, что Пугачёв ушёл в Башкирию к старшине Кинзею, который всячески намерен пробираться на Яик; то чтоб употребить сей случай в пользу.

В таком случае, ведая, что Пугачёв хочет пробираться на Яик, где ещё у него сообщников довольно; для того, чтоб сделать отвращение могущему его быть влиянию по Иргизу к Волге во внутренняя провинции и прикрыть колонии, просил Державин опекунскую контору о присылке к нему команды под видом авангарда идущих якобы войск от Астрахани, которую и поставить в крайней колонии Шафгаузене[6]. Опосле видно будет, что сие было весьма полезно. Контора команду прислала с начальником ея, артиллерии капитаном Ельчиным, с двумя пушками; но казаков не прислала, отзываясь на отдачу всех у ней находящихся губернатору. По неоднократной онаго просьбе, чтоб приказал, как выше значит, посланным от него к Яику казакам присовокупиться к военной команде под команду Ельчина, для того, что им на Яике ещё никак за наполняющими его злодеями, вступить было не можно, и что они, стоя на Иргизе праздно, делают страх могущим прийти с Яику злодейским подлазчикам, которые нужны и которых стерегут от него поставленные тайно, а когда будет надобно военное действие, то они вместе с военной командой от колоний на Иргиз подвигнуться могут; — но в том от 17-го числа того же месяца отказано.

Посланный с Иргиза от Державина один из подзорщиков, а потом и представленные ему 19-го числа с Яика пойманные ушлецы возвестили ему, что хотя идёт на выручку Яика генерал Мансуров, но, за разлитием сильных вод, скоро онаго достичь не может. Для чего, послав их обстоятельные допросы к г. Бибикову (о смерти которого ещё не знал), донёс ему: по обстоятельствам известно, что злодей удалился в Башкирию, что ежели и возвратится к Иргизу, то не скоро; следовательно нет нужды тайно его стеречь; для чего и взял он смелость сикурсировать[7] помянутою опекунскою командою в Яике коменданта Симонова с его командами, умирающего с голоду и не имеющего уже снарядов, чрез что ежели он не предварит генерала Мансурова и сделает тщетный марш, то из сего никакого зла не последует; что снабдил его из усердия провиантом вышесказанный поручик Максимов, а снарядами опекунская контора; губернатор же отвечал, что на Яик идти не надо, в чём он и быв справедлив, ибо ещё тогда было неизвестно, что скоро придёт г. Мансуров; а как от Иргиза разлития вод не было, то 21-го числа и выступила команда. На пути получил Державин письмо от генерала Мансурова с прежде упомянутым посыланным лазутчиком старцем Иовом от 17-го числа, в котором уведомлял, что он Яик освободил. По известию сему Державин марш свой к сему городу остановил. Иов его уверял, что он был злодеями подозреваем, сидел под стражею, а Дюпина, с письмом от него посланнаго, будто убили; но после носился слух, что сами они, пришед в канцелярию к жене Пугачёва Устинье, объявили о своей посылке и письмо к Симонову открыли, что и нужно было, ибо сим удержано стремление злодеев от впадения вовнутрь Империи, как ниже о том увидим.— На рапорт о марше к Яику и о посланных двух татарах в толпу злодея, которые и доднесь пропали без вести, получил он ордер от князя Щербатова от 2 мая. Сим уведомлялся, что Александр Ильич скончался,[8] что он принял и воинскую команду и Коммиссию в своё распоряжение: что разсмотрев производством его был доволен и яицкое предприятие одобрил, рекомендовав примечать за пролезшею близ Елшанки партиею сволочи, повелевая, что ежели появится в степях между Волги и Яика, то чтобы открытым образом он Державин делал над нею поиск, не опасаясь, что Пугачёв придёт тайно укрываться на Иргиз; уведомляя, что он окружён деташаментами[9] на Взяно-Петровских заводах, откуда без поражения выдти не может и путь к Иргизу ему преграждён. Май. Между тем как Державин вопрошал генерала Мансурова, не надобен ли изготовленный для Яика провиант и снаряды, и нет ли нужды быть опекунской команде на Иргизе (ибо тогда тайными присмотрщиками как генерал Щербатов предписывал, как выше явствует, стеречь Пугачёва уже было не для чего), приведён был к нему выбежавший из степи Яицкой известный по делам Тайной канцелярии под именем Мамаева злодей. По притворству руки его, в коротком разспросе показался он подозрителен; для чего, не откроет ли чего важнейшаго, разспрашиван подробнее, и тогда насказал он множество ужасных обстоятельств, по которым, чтоб не упустить минуты опаснаго времени, предпринято было с эстафетой прямо донести в Петербург; но как после многими разноречиями открылся и в том неосновательным, что наконец и правда была, то, чтоб не сделать пустой тревоги, в Петербург уведомление отменено, а отослал его Державин князю Щербатову, по принятии им начальства и над Секретною Ком-миссиею, донося, что чистосердечия его открыть не мог, ибо сперва ни о каких почти особенных злодействах не говорил, потом стал объявлять наиужаснейшия, а наконец стал казаться сумасбродным без всяких пристрастных разспросов.

Тогда же просился Державин о увольнении себя с его поста, для того, что по удалении в Башкирию Пугачёва, по вверенной ему коммиссии он ничем действовать не мог. Касательно Мамаева уведомлен от 10-го числа, что сей злодей отдан в Секретную Коммиссию; а об увольнении его Державина Ея Величество указать соизволила не переменять диспозицию покойнаго Бибикова, и для того, чтоб Державин на посте своём был безотлучным, ибо усматривался тут быть нужным, а именно рекомендовалось ему от Малыковки по Иргизу опекунскою командою учредить посты, усиля их частию марширующими тогда мимо Денисовскаго полку казаками. В сем же месяце, а именно от 2-го числа, получил Державин из Оренбурга от князя Голицына ордер с приложением злодейскаго доклада к самозванцу от яицкаго старшины Толкачёва, коим просил он, чтоб дозволено ему было для склонения иргизских жителей и прочих за Волгой лежащих провинций и для собрания провианта, идти с ополчением о ту сторону. Вследствие чего генерал Голицын приказывал ему Державину брать от того предосторожность, которая, как выше видно, предварительно уже до пришествия в Яик генерала Мансурова была принята; ибо стоящею при Шафгаузене опекунскою командою с апреля ещё месяца, простёрся слух, что около колоний есть войски.— Сего же месяца, в первых числах, от генерала Мансурова получил Державин на вопрос его ответ, что опекунская команда на Иргизе надобна, то провиант и снаряды доставить высланному для того нарочно из Яика до Иргизских Мостов офицеру, что чрез капитана Ельчина и исполнено.— Между тем, как с форпостов, так и от генерала Мансурова, извещалось, что Ставропольские Калмыки, скитаясь по степям; прорывались чрез Самарскую линию, желая проехать в Башкирию; но, будучи там разбиты, большею частию обратились к Иргизу, за которыми хотя командирован подполковник Муфель, однако приказывалось и Державину воспрепятствовать их предприятию; а паче, чтоб закрыть колонии. Но, как выше видно, что опекунская команда была на Иргизе, то и была к тому готова. Капитан Ельчин хотя и имел вместо конницы (то есть Донских Денисовских казаков, за переправою из-за Волги не поспевших) собранных Державиным малыковски” крестьян; но как при первом разе к битве были они непривычны, да и капитан Ельчин не столь храбро поступал как должно бы, что не в померной дали разстрелял попусту два комплекта зарядов и требовал оных присылки: то и поражения их и покорения к законной власти сделать не мог, но довольствовался только отпужанием их от Иргиза. Когда же Муфель подоспел, то Ельчину сообщено Державиным, чтоб подвинулся к Волге и застановил колонии. Тогда же получил он ордер, чтоб Денисовских казаков наипоспешно командировать к Оренбургу; а от 27-го числа от генерала князя Щербатова за военныя распоряжения благодарность, и что калмыцкий бунтовщик Дербетев деташаментом от Муфеля истреблён, и что за продолжающимся в Башкирии бунтом взято из Яицка некоторое число войск; а наместо их приказано подвинуться на Иргиз с 300 Малороссийскими казаками, майору Черносвитову, и ведено ему в нуждах исполнять сообщения Державина. Сего же месяца, от 20-го числа, получен ордер от г. Казанского губернатора фон-Бранта, в коем уведомлялся Державин, что Секретная казанская Коммиссия и спокойствие его губернии вверено его попечению, и хотя должен он Державин, по смерти генерала Бибикова, о всём доносить генералу Щербатову, однако, чтоб не преминул он его и оренбургскаго губернатора, по доверенности ему оренбургской Коммиссии, о всём рапортовать. Посему и не знал Державин, у кого он состоит в совершенном подначальстве, а для того и предприял исполнять всякое предписание, лишь бы на пользу было службы.

Июнь. В сем месяце дано ему знать от генерала Мансурова, что с Малороссийскими казаками майор Черносвитов откомандирован в Оренбург. На рапорт его, что как сторона Иргиза была тогда спокойна, а о Пугачёве и слуху не было, то ни военнаго по разным ордерам, ни по тайному его наставлению ему дела нет, получил он от 12-го числа сего месяца генерала Щербатова предписание, в котором возвещалось ему, что усилившийся было Пугачёв генералом Деколонгом 21 дня мая под крепостью (—)[10], а на другой день подполковником Михельсоном[11] совершенно разбит, ушедши только с восмью человеками в Исетскую провинцию, или в Башкирию, пропал без вести. Для того повелевалось, по тайным паки учреждениям, взять наблюдение, в чаянии, что он придёт один укрываться на Иргизе или Узенях. Здесь должно напомянуть, что опекунская команда, по совершенному в той стране спокойствию, возвращена в Саратов.

Сего месяца получен Державиным указ из казанской Секретной Коммиссии, в котором вопрошался он, почему и на каком основании имеет у себя малыковскаго экономическаго крестьянина Ивана Серебрякова, содержавшегося в сыскном приказе и взятаго на поруки поручиком Максимовым, до котораго, вследствие имяннаго указа, имеет юстиц-коллегия дело и уже многократно из синбирской канцелярии его себе требовали. Из сего заключил Державин, что Секретная Коммиссия никакого о его посылке сведения не имела; ибо главным основанием оной был сей Серебряков, потому что он, знав прилепление иргизских раскольников к Пугачёву, мыслил, что ему по разбитии его на первый случай броситься некуды, как в кутуки и ухожи[12], на сей реке и Узенях имеющиеся, к друзьям его; в разсуждении чего подал доношение покойному Бибикову, прося, чтоб он употребил его туда для надзирания; почему он, под руководством Державина, с товарищем его Трофимом Герасимовым и послан, и находились оба главными лазутчиками. Сии все обстоятельства донесены были казанской Секретной Коммиссии. Но по обнаружению опосле всех обстоятельств, здесь чистосердечно сказать должно, что когда Серебрякову и Максимову не удалось вышеозначенных в польской Украине награбленных кладов отыскать, ибо все области те, как военный театр против Турков, заняты были войсками и не можно им было без подозрения на себя, шатаясь в степях искать кладов: то они предводителя их Черняя отпустили или куды девали, неизвестно, сами удалились на свои жилища; но как возмущение Пугачёвым открылось и не знали ещё заподлинно, кто он таков, то и думали, что был то Черняй, содержавшийся в сыскном приказе разбойник, ушедший из-под краула; с Черняем тогда пропал и Серебряков, взятой на поручительство Максимовым: то и стали их сыскивать, а они, чтоб укрыться от беды, а может быть и сделать выслугу поимкою в самом деле бунтовщика и тем загладить своё преступление, кинулись по московскому знакомству к Державину, а сей, как выше явствует, представил Серебрякова к Бибикову, который и определён в лазутчики с Трофимом Герасимовым под надзиранием Державина.

В одном же месяце, от 28-го числа, уведомлен Державин был от генерала Мансурова с Яика, что он имеет сведения о нападении Киргиз-кайсаков на иргизския селения, то чтоб он имел осторожность, однако б не производил народнаго волнования, ибо чаял он, что сие неосновательно. В сем месяце явился к нему малыковский дворцовый крестьянин Василий Иванов сын Попов, который объявил якобы злодея Пугачёва письмо, во время бытия его в Синбирске писанное на Иргиз к раскольничьему старцу Филарету, и донёс также что будто слышал он между разговорами саратовских покровских Малороссиян, что они имеют умысл, собравшись на Узенях, проехать к Пугачёву в Башкирию. Письмо, с обстоятельным Попова разспросом, тотчас отослано к князю Щербатову для препровождения его куда следует в Секретныя Коммиссии; а о доносимом Малороссиян умысле, за отбытностию из Саратова астраханскаго губернатора, писано к старшему начальнику в сем городе, бригадиру Лодыжинскому, чтоб приказано было за ними примечать, для чего и Попов туда для показания тех, от кого он умысл слышал, послан.— С Иргиза в то же время рапортовано Державину было, что несколько Малороссиян, подшатнувшись к селениям, жаловались на ограбление их Калмыками и спрашивали, далеко ли наши располагаются команды. Сие призналось и генералом Мансуровым за ложную от них выдумку, чтоб чрез то разведать, где можно им будет ускользнуть между наших войск; ибо уже Калмыки давно были из сих мест совсем истреблены.

Июль. Ордерами, как от казанскаго губернатора, так и от князя Щербатова, уведомлен был Державин, что злодей, овладев пригородком Осою, набрал суда и стремится Камою вниз, желая якобы, по известиям, пробраться к Иргизу, для чего и предписывалося взять предосторожность, учредя, как на сухом пути имеющимися на Иргизе 200-ми Донскими казаками заставу, так и приготовить сколько можно вооружённых судов для воспрепятствования стремления его по Волге. Суда были приготовлены, и для вооружения их взяты у малыковских обывателей несколько фальконетов; к содействию же их требовал от опекунской конторы ея артиллерийских рот, но в том отказано, потому что сама контора имела в них нужду, по некоторым безпокойным мыслям колонистов. Сие конторское уведомление послано подлинником к генералу князю Щербатову и донесено при том, что водянаго ополчения не будет, потому что случившимся 13-го числа пожаром вся Малыковка и изготовленныя суда и снасти сгорели, и что по доносу Попова о Малороссиянах, как ещё никакого сведения из Саратова нет, то и почитает оный едва ли основательным; но чтоб удостовериться в том заподлинно, поехал он сам в сей город.

По прибытии нашёл, что бригадир Лодыжинский дело сие поручил правящему воеводскую и комендантскую должность полковнику Бошняку, а он, нарядив ведения своего саратовских казаков, дал в команду тому донощику Попову, которые и зачали грабить домы Малороссиян; между тем, забрав их всех, посадили в одно место, которые в одно слово и заперлись, что они ничего и ни про какой умысл с Поповым не говаривали и что он наклепал на них то напрасно. По сей причине Попов, по не доказательству его своего доноса, а паче по обличению его с казаками грабежа Малороссиян, отослан сам под стражу в воеводскую канцелярию.

В сие время, то есть 16-го числа июля, получил Державин из сызранской канцелярии известие, что Казань, по приближении злодейских полчищ, выжжена; о сем донёс он тотчас чрез нарочнаго в Яик генералу Мансурову и получил ответ, что ежели в краю Саратова будет настоять опасность, то он не умедля прибудет сам с своим деташаментом. Того же 16-го числа вышеписанное о Казани известие объявил Державин саратовским начальникам, бригадиру Лодыжинскому и полковнику Бошняку. Почему они 24-го числа, в опекунской конторе сделав собрание, пригласили к тому и Державина. Тут сделано было определение, чтоб, для безопасности казённаго, церковнаго и частнаго имущества, женскаго пола и людей не военных, сделать укрепление около провиантскаго магазина, в котором сложено было 25 000 (кулей) оржаной муки, яко в месте по имуществу казённаго интереса и по местоположению важном, и оставить в нём небольшой гарнизон, под начальством коменданта Бошняка, с 14-ю чугунными пушками и мортирою. Прочим же войскам, то есть двум артиллерийским ротам с Саратовскими и Донскими казаками с четырьмя медными полевыми единорогами под предводительством артиллерийскаго майора Семанжа, идти на встречу злодею, ежели он наклонится к стороне Саратова, ибо тогда уже получено было известие, что он переплыл у Кокшайска Волгу и находился близ Курмыша. Сие определение Державин при рапорте своём отослал к князю Щербатову, донося при том, что являющияся между начальниками разных команд разногласия требуют одного командира. На что в ответе того же месяца и получил от него ордер, в котором сказано было, что будет над Саратовым главный командир генерал Мансуров.

Но в то же время дошло повеление от генерала-майора Потёмкина[13] , в котором возвещалось, что он по высочайшему имянному Ея Императорскаго Величества указу определён непосредственным начальником оренбургской и казанской Секретных Ком-миссий, и чтоб Державин о вверенном ему поручении, на каком оно основании производилось и что он по оному произвёл, рапортовал его наискорее. Чтоб исполнить оное как можно скорее, поехал он из Саратова обратно в Малыковку, ибо письменныя его дела оставались тогда в сем селе, также чтоб и приготовить к пришествию злодея крестьян вооружённых, ибо ему желалось, когда будет злодей иметь дело с саратовскими войсками, то б теми крестьянами при верных его лазутчиках, заставя проезды, схватить его; потому что ухищрение его или, лучше сказать, трусость по многим разбитиям известны уже были, что во время сражения всегда он удалялся и когда усматривал толпы его опрокинутыми, то с малым числом своих приближённых предавался в бегство то в ту, то в другую сторону и, остановясь где-либо в отдалённых местах, набирал или накоплял новые толпы безсмысленной сволочи. В сей проезд в Малыковку Державин получил от генерала Потёмкина вторичный ордер, которым уведомлялся он, что производство его коммиссии получил от генерала князя Щербатова и, разбирав оное, нашёл связь в делах; чем быв доволен, изъявил ему своё удовольствие и предписал, что как время настало настоящему его подвигу, то б он не жалел ни труда, ни денег, если обстоятельства потребуют оных, и что он на него Державина полагает всю надежду. Сие самое побудило его горячее вмешаться в саратовския обстоятельства. В то же самое время дошёл к нему и князя Щербатова ордер, в котором извещался он Державин, что дела его коммиссии отдал сей князь генералу Потёмкину и его самого в совершенную его команду, изъявляя ему благодарность за всё время пребывания под его начальством.

В течение ж сего времени, как выше значит, пришедшие двести человек с Иргиза Донских казаков, долженствующие расположиться по ордеру генерала Щербатова в Сызрани, пришли, и как предписано было ему, по обстоятельствам, близ Малыковки к Волге ими распоряжать, то понеже не известно ещё было, на Сызрань ли, Малыковку. или Саратов устремится злодей с своими полчищами, то чтоб от Сызрани до Саратова иметь в примечании всё разстояние, и велел он ста человекам около Сызрани, а ста около Малыковки делать их разъезды. Таким образом, как всё исправил, что потребно было в Малыковке, отправился он паки в Саратов, дабы согласно и с его стороны чем можно содействовать определению начальников сего города: ибо и он по желанию их подписался под оным.

Август. Прибыв в оный город, не нашёл он никакой готовности ни в разсуждении ретрашамента[14], ни в разсуждении войск, коими положено было встретить, чем далее, тем лучше, злодея, вступившаго по известиям от 1-го числа месяца, уже в город Пензу. Вследствие чего неоднократно саратовскому коменданту Бошняку словесно и письменно напоминал, чтоб исполнено было общее определение, которому он разными своими каверзами препятствовал. Но как, не взирая ни на что, успехов не предвиделось, то обо всех разстроенных обстоятельствах, происходивших в Саратове, не уреживая, рапортовал он начальника своего, генерала Потёмкина; от него получал предписания, которыя как сдабривали его саратовским начальникам представления, так и повелевалось высочайшим именем Ея Величества коменданту объявить, что он по всей строгости законов судим будет, ежели не исполнит благоучреждённаго приуготовления, на которое в общем определении он согласился и подписал оное. По многим однако прошедшим дням ничего не было предпринято, и наконец, по сильному убеждении бригадира Лодыжинского и прочих, решился он на пожарище города Саратова (ибо и он недавно выгорел), хотя на месте к обороне неудобном, которым командовали горы, сделать укрепление. Сие было сегодни, а завтра, взяв другия мысли, объявил, что для очистки места или экспланады[15] никак некоторых начавшихся после пожару новых Строений ломать и приготовленных брёвен отобрать не позволит, следовательно и укрепления делать не будет: ибо де жители ропщут. Дабы основательно узнать, был ли таковой ропот от граждан, вошёл Державин в магистрат, собрал присутствующих и велел записать в журнале, что ежели кто покажет недоброжелательство к исполнению общественнаго спасительнаго приговора в толь критических обстоятельствах, тот признан будет за подозрительнаго человека и скованный отошлётся в Секретную Коммиссию Граждане по сему тотчас собрались, оказали ревностное желание к работам и действительно день один делали ретрашамент около провиантских магазейнов. Однако на другой день комендант, по упорству своему, призвав полицмейстера, приказал объявить жителям, что они на работу не наряжаются, а ежели кто хочет по собственной своей воле, тот может работать. Легкомысленный народ рад был такой поблажке, а из сего произошла и у благоразумнейших колебленность мыслей, дурныя разгласки, и работа вовсе остановилась. Зачинщики и буяны из подлой черни, оказавшие дух возмущения, поимянно требовались Державиным от воеводской канцелярии по силе секретнаго его наставления; однако они не были к нему присланы.

Получая ж известия час от часу хуже и что уже злодеи около Петровскаго, а не видя никакого приготовления в Саратове к низложению их и опасаясь, чтоб имевшимися в сем городе пушками и порохом они не усилились, и чтоб взволновавшийся там народ сколько можно укротить, а паче, чтоб открыть силы злодейский, предлагал он послать отряд. Но как предводительствовать оным никто от начальников не выбирался и не вызывалося никого к тому своею охотою, то и принял он на себя совершить сие предприятие. На сие согласились; вследствие чего и взял он наскоро из опекунской конторы, под командою есаула Фомина, сто человек Донских казаков, дабы предупредить на Петровск злодейское нападение. С вечера послал наперёд команду, приказав по станциям приготовить лошадей, под присмотром на каждой одного казака; ночью написал о всём в подробности генералу Потёмкину рапорт и поутру рано поехал, взяв с собою по охоте подполковника польской службы Фёдора Гогеля, живущего в колониях с братом его Григорием Гогелем, который был после в опекунском совете в Москве начальником. Тут привиделось ему на баснь похожее видение, котораго он тогда никому не объявил, дабы не привесть более в робость жителей. А именно: когда он разговаривал, стоя среди покоя в квартире своей, с помянутым бригадиром Лодыжинским, с секретарём Петром Ивановичем Новосильцовым, который после был сенатором, и с названым братом его Николаем Яковлевичем Свербеевым, то взглянув нечаянно в боковое маленькое крестьянское окно, увидел из него выставившуюся голову остова (шкелета) белую, подобно как бы из тумана составленную, которая, вытараща глаза, казалось, хлопала зубами. Сие он хотя в мыслях своих принял за худое предвещание, но однако в предприятый свой путь без всякаго отлагательства поехал. Не доезжая до Петровска вёрст пять, принудил едущаго на встречу крестьянина угрозою пистолетом открыть верное известие, что Пугачёв вступил уже в город; в разсуждении чего и посылал он едущаго в ординарцах казака, чтоб он возвратил команду, находящуюся в некотором разстоянии впереди. Гогель отсоветовал послать казака, а поехал сам. Державин же с письменным уведомлением отправил между тем лазутчика к графу Меллину, идущему с его отрядом вслед за толпою; но только лишь успел отправить лазутчика, увидал скачущаго во всю мочь Гогеля и за ним есаула Фомина, которые кричали, что казаки изменили и, предавшись Пугачёву, покушались их поймать и с ним[16] отвесть в толпу злодейскую; но Фомин, проникнув их умысл, остерёг Гогеля, и по быстроте их лошадей к Державину ускакали. Пугачёв сам с некоторыми его доброконными вслед за ним скакали; но порознь к ним, имеющим в руках пистолеты, приближиться не осмелились. Итак их и Державина злодеям поймать не удалось, хотя он чрез несколько вёрст был у них в виду. И как наступила ночь и они на станции переменили лошадей, то и отретировались благополучно.

В Саратове по-прежнему не только не нашли никакой готовности, но ниже около онаго обыкновенных пикетов. Донеся о всём случившемся начальникам сего города, предлагал Державин последния свои мысли, чтоб, в разсуждении всеобщаго в городе страха и безпорядка, сделать хотя из самых помянутых мучных кулей защиту, то есть на первый случай хотя грудной оплот под обороною пушек, и в нём, ежели не пойдёт Семанж на неприятеля наступательно, отсидеться до прибытия деташаментов Муфеля и графа Меллина; но однако и сего не сделано. Хотя Державин ещё дни за три до сего имел, по жалобе коменданта, от губернатора астраханского предписание, что если он воинскую какую команду у себя имеет, то не оставался б при защите Саратова, а ехал бы на Иргиз, яко в место, которое по разсуждению его было единственный его пост; однако Державин, нося имя офицера, за неприличное почёл от опасностей отдаляться, и для того, как выше объяснено, ездил в Петровск, имел наблюдение относительно приближения злодея и обстоятельств города, дабы доносить о всём Потёмкину и прочим главнокомандующим, по силе инструкции. Вследствие чего при самом наступлении злодея на сей город был безотлучным, а чтоб не быть праздным, выпросил в команду себе одну находящуюся без капитана роту; но как до пришествия неприятеля часов за 15-ть получил письменное от главнаго своего лазутчика Герасимова уведомление, что собранные по повелению его малыковские крестьяне, находившиеся уже в 20-ти верстах от города, прослышав, что Донские казаки под Петровским предались злодеям, то, получив развратныя мысли, не хотели без личнаго его присутствия идти и требовали, что ежели он жив, то приехал бы к ним сам и повёл их к Саратову. Объявив сие лазутчиково уведомление бригадиру, сказал, что он едет за показанною нуждою из Саратова. Но как по нагорной стороне проехать уже, за взбунтовавшимися жительствами, было опасно, то и взял он путь луговою стороною. Будучи же задержан, за недачею подвод в слободе малороссийской, ночь целую и, за написанием рапорта генералу Потёмкину о своём выезде из* Саратова, не успел присоединиться к тем собранным крестьянам; получил известие, что злодей к городу пришёл, и они уже от онаго отрезаны, а наконец, когда чрез несколько часов получил известие., что 6-го числа Саратов взят, то и принуждён был распустить крестьян, опасаясь, чтоб они не присоединились к злодею. Исполнив сие, пробыл после взятья саратовскаго не в дальнем от онаго разстоянии в колониях ещё почти два дни, посылая колонистов, дабы осведомиться точно о поворотах злодея, на Яик ли он пойдёт, или вниз по Волге. 8-го числа, около полудни, получил известие, что один злодейский полковник с своею толпою переправился чрез Волгу на луговыя колонии, набрал в Екатеринштадте колонистов, публиковал соблазнительное объявление о вольности, о награждении колонистов, и отрядил для поисков Державина нарочных из тех самых, которые от него ж для разведывания за деньги были посыланы. За Державина обещано было 10000 рублей. Главный между сими разбойниками был его гусар из польских конфедератов, в Казани нанятой, который под Петровским в кибитке его с ружьями и пистолетами был захвачен, и он-то самый договорился за означенную сумму его привесть Пугачёву. Наконец, не получая ни от кого из лазутчиков никакого сведения, не знал куды ехать, послал егеря капитана Вильгельма, коммиссара колонии Шафгаузена, у котораго стоял, и сей прискакав сказал, что его Державина ищут, и партия злодеев, в пяти уже верстах остановясь, в ближайшей колонии завтракает. По сему-то уже известно, что злодеи приближаются и что защититься было некем, ретировался он один, (у) скакав на той самой лошади, на которой егерь приехал, до ближайшаго города Сызраня, лежащаго в разстоянии 90 вёрст, куды, сколько известно ему было, шёл с деташаментом своим генерал Мансуров и где на дороге по Иргизу поставлен был от него из крестьян краул в 200-х человеках. Переменяя лошадь, приметил он в тех краульных дух буйства, от того, как опосле известно учинилось, что они уже знали о завладении злодеями Саратова, то и хотели схватя увезть в скопище разбойников; но Державин всегда оборачивался к ним лицом, имея на пистолете руку, заткнутом за патронташем, и когда его стали они перевозить чрез Волгу, то он, прислонясь к борту, не оборачивался к ним задом и не спускал с них глаз; а как всякий из них жалел своего лба, то он и спасся, скочив проворно к порому; коль скоро к берегу приткнулись, ушёл в селение князя Голицына.

В сем месяце отправил он человека госпожи Карамышевой, прозванием Былинкина, человека весьма смелаго и проворнаго, в толпу Пугачёва, который брался его убить; но как он, преследуем от Михельсона, далеко находился, то и не мог он попасть в его полчище, а освободил только от его сообщников 4-х человек дворян, к смерти ими приготовленных.— В сем же месяце, когда приближался бунтовщик к Саратову, послан был от Державина часто упоминаемый Серебряков к генералу Мансурову с прошением о скорейшем его поспешении на помощь сему городу, но на дороге на иргизской степи неизвестными людьми и с сыном его убит; а тем самым и прекратились все требования юстиции, которыя по вышеописанному в Москве его с Черняем уходу не токмо подпоручику Максимову, но и многим господам сенатским и прочим наделали было много хлопот.

По прибытии 10-го числа в Сызрань, донёс Державин генералу Мансурову о всём проиходившем в Саратове и куда злодей приял свой путь; но он, имея у себя весьма слабый деташамент, состоящий наиболее из ненадёжных Яицких казаков, восприявших паки верноподданническую службу, был нерешителен идти быстрее к Саратову, а несколько медля, дождался свидания с генералом князем Голицыном в назначенном месте, а именно в селе Колодне, где для подробнейшаго объяснения Державин остался при Голицыне, который склонял свой марш к Пензе; а Мансуров пошёл налево по берегу реки Волги.

Между тем как Державин, находясь при князе, дожидался на рапорт свой от начальника Секретной Коммиссии генерала Потёмкина предписания, куда ему следовать, дошли известия, что Киргиз-кайсаки опустошают селения иргизския, а паче иностранныя колонии, и как деташамент сего генерала был и сам по себе не велик и раскомандирован на успокоение Синбирской и Пензенской провинции, то в таких смутных обстоятельствах и нечем было помочь Иргизу и колониям. Державин между тем, доколь получил от Потёмкина распоряжение о своём поручении, вызвался крестьянами прогнать Киргиз-кайсаков, лишь бы малое дано ему было военными людьми подкрепление. Голицын сие предложение охотно принял, отрядил 25 человек вышеупомянутых отставных Бахмутских гусар и одну полковую пушку. Едва Державин отошёл с сим отрядом вёрст 40, то получил от Голицына с нарочным унтер-офицером ордер, повелевающий идти обратно. Причина тому была та, что тот унтер-офицер, быв захвачен толпою и убежав из нея, объявил Голицыну, что она находится не далее как верстах в 50-ти и состоит из 4000 человек под предводительством некоего разбойника Воронова, называющегося пугачёвским генералом; то князь и убоялся, чтоб Державин с столь малою командою не был жертвою сего злодея. Но он, разспрося основательно того унтер-офицера, узнал, что то мятежническое скопище поспешает в соединение с Пугачёвым, бегущим от Михельсона к Царицыну, следовательно безпрестанно удаляется от Голицына и не посмеет на него возвратиться; а потому, наклоняясь влево к Сызрани, нет опасности пройти на Сосновку и на Малыковку к Иргизу и колониям. Вследствие чего, изъявя в рапорте князя своё мнение, решился продолжать свой путь, на котором, по повелению сего начальника, в том селении, где схватили курьера нашего и отвезли злодеям, старосту давшаго на то приказание, для устрашения народа, повесил и ещё другаго, причинившаго в Сосновке возмущение. Но, не доезжая ещё до той Сосновки, на ночлеге в одном жительстве произошла тревога, некоторым образом пустая, но могла быть и не безважною, ежели бы не было сделано заблаговременно распоряжения. Когда пришёл он в то селение, то учредил при въездах из крестьян краулы, каждый под начальством гусара; пушку заряженную поставил в упобном месте под защитою 6-и человек спешившихся с заряженными карабинами гусар; прочим при осёдланных конях велел ложиться спать, а сам он лёг подле пушки. В полночь услышал с одного притина скачущаго крестьянина, кричащаго: “Злодеи! злодеи!” Все пришли в крайнюю робость и смятение. Державин велел конным гусарам сесть на коней, пешим приготовиться, сам же взял фитиль, стал у пушки, дожидаяся нападения; но после стало известно, что обыкновенные разбойники, разграбя одного управителя графа Чернышёва, хотели в том селении пристать; но когда их на форпосте окликали, то они, не отвечав, побежали в лес, из коего вышли, а часовой, их испугавшись, поскакал в селение и встревожил оное.

Сентябрь. Приехав в Малыковку, нашёл оную в крайнем безпокойстве по причине в ней причинённых злодеями бедствий. Когда он, будучи в Шафгаузене, получил от егеря известие, что по завладении Саратова отряжена толпа его сыскивать и уже приближалась, то он послал повеление в Малыковку к бывшему там экономическому казначею Тишину, дворцовому управителю Шишковскому и к унтер-офицеру саратовских артиллерийских рот с 20-ю фузелёрами, бывшими у него на крауле, чтоб они, поелику уже Саратов злодеями занят и могут они свободно напасть и на Малыковку, то чтоб помянутые чиновники и унтер-офицер старались спасти дворцовую и экономическую казну и его секретныя бумаги: удалясь на какой-либо на Волге близ находящийся островок, окопались и засели там, а в случае нападения, оборонялись бы до прихода наших войск. Они точно то исполнили, взяв с собою жён и именитых надёжных поселян; детей же своих малолетних экономическая казначейша Тишина,— опасаясь, что они будут в сокрытии на острове плакать и злодеи услышат,— нарядя в крестьянския замаранныя рубашёнки, оставила с их кормилицею и нянькою у надёжных крестьян. На другой день рано, приехав из разбойников двое, объявили, что они из армии Батюшки; народ вмиг сбежался, принял их с радостию, и они так напились, что легли близ кружала в растяжку. Обыватели поставили вкруг их краул, и ночь прошла в глубокой тишине и спокойствии. Г-жа Тишина скучилась по детях, и по великому в селе безмолвию подумала, что в оном из неприятелей никого нет; уговорила мужа на утренней заре съездить и посмотреть детей. Сели в лодку, заклались травою и с помощью двух гребцов и кормщика благополучно пристали к берегу. Тут кормщик изменя сказал о них злодеям, едва с похмелья проснувшимся. Они тотчас схватили мужа и жену, мучили и, неистово надругавшись над нею, допросились о детях, которых едва сыскали и принесли, то схватя за ноги, размозжили об угол головы младенцев; казначея и казначейшу, раздев, повесили на мачтах и потом, разстреляв, уехали. А как после того никаких скопищ злодейских в Малыковку не приезжало, то унтер-офицер с солдатами из засады выехали, казну и письменный дела уложили в свои места. Но как слышно стало, что Державин от Голицына идёт с командою, то обыватели, чувствуя свою вину, что двум пьяным бездельникам учинили предательство, схватили тех варваров, которые погубили с семейством Тишина, посадили под краул. Державин не медля учинил им допрос и нашёл, что 4 человека главные были из изменников, из коих один укрылся; то остальных, по данной ему от генералитета власти, определил на смерть; а чтоб больше устрашить колеблющуюся чернь и привесть в повиновение, приказал на другой день в назначенном часу всем обывателям, мужескому и женскому полу, выходить на лежащую близ самого села Соколову гору; священнослужителям от всех церквей, которых было семь, облачиться в ризы; на злодеев, приговорённых к смерти, надеть саваны. Заряженную пушку картечами и фузелёров 20 человек при унтер-офицере поставил задом к крутому берегу Волги, на который взойти было трудно. Гусарам приказал с обнажёнными саблями разъезжать около селения и не пускать никого из онаго с приказанием, кто будет бежать, тех не щадя рубить. Учредя таким образом, повёл с зажжёнными свечами и с колокольным звоном чрез всё село преступников на место казни. Сие так сбежавшийся народ со всего села и из окружных деревень устрашило, что хотя было их несколько тысяч, но такая была тишина, что не смел никто рта разинуть. Сим воспользуясь, сказанных главнейших злодеев, прочтя приговор, приказал повесить, а 200 человек бывших на иргизском крауле, которые его хотели поймав отвести к Пугачёву, пересечь плетьми. Сие всё совершали, и самую должность палачей, не иные кто, как те же поселяне, которые были обвиняемы в измене. Державин только расхаживал между ними и причитывал, чтоб они впредь верны были Государыне, которой присягали. Народ весь, ставши на колени, кричал: “виноваты" и “ради служить верою и правдою”.

Тогда же приказано было до 1000 человек конных вооружённых набрать ратников и 100 телег с провиантом. В одни сутки всё то исполнено: 700 исправных конников явились пред ним с оказанным обозом из 100 телег. С сим отрядом,— по известиям, что Киргиз-кайсаки в разных местах чинят нападения на колонии и разоряют их до основания, так что не успеешь обратиться в одну сторону, уже слышишь совершающиеся бедствия в другой,— 1-го числа сего месяца, переправясь чрез Волгу, учинил он распоряжение: I) Отобрав 200 человек, разделил их на 4 форпоста, поставил на 100 верстах, от Шафгаузена до Екатеринштадта по 50 человек на каждом, подчинив коммиссарам колоний, с таковым приказанием, чтоб они в каждой колонии, собрав колонистов, могущих каким ни есть оружием обороняться, учредили напереди их на пригорках маяки с краульными посменно день и ночь, человека по 3, и коль скоро где завидятся на степи Киргизцы, то чтобы к тому маяку, который зажжён, сбирались с той и другой стороны по 50-и человек помянутых вооружённых крестьян и колонистов, сколько где собрано будет; а как таковым распоряжением могло составляться на каждом форпосте до 200 человек вооружённых людей, то и учинились колонии на луговой стороне Волги защищены безопасном кордоном. II) Поелику от Волги к Яику, куды ему в погоню за Киргизцами следовать надлежало, лежит степь ровная, с небольшими в иных только местах наволоками или пригорками, то от внезапного нападения непривычные к строю крестьяне, чтоб не пришли в замешательство и робость, то из ста телег с провиантом построил он вагенбург[17], в средину коего поставил 100 человек с долгими пиками, а 400 остальных, раздели на два эскадрона и разочтя на плутонги[18], из гусар назначил между ими офицеров и унтер-офицеров; поставил на флигелях в передней шеренге пушку, под прикрытием 20-и фузелёр, составил свою армию и пошёл прямо чрез степь к Узеням, по сакме или дороге, пробитой прошедшими с пленом Киргизцами. Маршируя в таком порядке всем вагенбургом и имея по флигелям конницу, около недели, усмотрели передовые или фланкеры в долине, на вершинах малой реки Карамана, ополчённых неприятелей великую толпу, которая с пленными людьми и с великим множеством у колонистов и иргизских поселян отогнанным скотом казалась страшною громадою: но коль скоро с наволока показались передней шеренги красные мундиры, а с боков во фланги сей толпе стала заезжать конная рать под предводительством гусар, то варвары дрогнули и, ударясь в бегство во все стороны, оставили плен. Переколото однако на месте их 50, взято в плен 5 человек, в том числе два молодых султана или султанских детей: колонистов отбито обоего пола 800, прочих русских поселян с 700, всего около 1500, да скота несколько тысяч. Разбойников толпа была не малая, по уверению пленных — около 2000 человек. За сей подвиг получил Державин от князя Голицына, его в сию экспедицию отрядить согласившагося, благодарный ордер следующего содержания[19].

По учинении сего не мог он глубже в степь простираться за остальными пленниками, которых увезли Киргизцы до 200 человек, потому что те, которые отбиты, были так изнурены и умучены, что его слишком обременяли; а паче, что как их должно было всех кормить, то и запас сильно истощился, а потому, довольствуясь сим успехом, пошёл на ближайшую колонию, Тонкошуровкою называемую, где и отдал весь плен с имуществом и со скотом на руки крейс-коммиссару, польской службы подполковнику Григорю Гогелю; а опекунской конторе дал знать о дальнейшем об оном попечении и получил от нея в принятии пленных и скота квитанцию.

После сего с некоторою частию вооружённых крестьян, которых у него в сём походе было 500, учинил прикрытия в нужных местах колониям и, возстановя в них прежний порядок, хотел было ещё идти для поисков хищнических киргизских партий и отнять у них оставшихся ещё несколько колонистов, которых они, в первых набегах схватя, увезли в свои кочевья, но будучи как ордером генерала князя Голицына, так и чрез яицкаго старшину майора Бородина, прибывшаго к нему (Державину), уведомлен, что Пугачёв, по разбитии его под Чёрным Яром Михельсоном, бросился на луговую сторону Волги и пробирается на Узень, коего он с своею командою послан преследовать; для того, когда Державин не имел ещё известия, что князь с своим деташаментом пришёл на Иргиз, то, чтоб занять сей переход, учредив, как выше сказано, в пристойных местах по колониям посты, отправился на реку оную; а там и нашёл сего генерала. Поелику же наступало самое то время, где ему Державину надлежало исправлять порученную ему г. Бибиковым коммиссию, потому что Пугачёв находился безсильным и в самых тех областях, которыя наблюдению Державина вверены, то и не нашёл он другаго средства, как выбрав ненадёжнее из бывших с ним вооружённых малыковских крестьян сто человек, взяв у них жён и детей для верности в залог, обещав награждение и дав самым делом каждому по пяти рублей, послал под тем видом, что якобы ездят они за Киргизцами, а в самом деле, если можно будет, присоединясь к злодейской скитающейся толпе, поймать самозванца. Сие его предприятие апробовал и князь Голицын. Крестьяне наряжены; но дабы придать более отряду важности и вперенным в мысли их ужасом отвратить от малейшаго покушения к измене, приказал он собраться им в полночь в лесу, на назначенном месте, где, поставя их вкруг священника с Евангелием на налое, привёл к присяге, и повесил из тех убийцу казначея Тишина, который укрылся было от казни, над прочими свершённой в Малыковке; дал наставление, чтоб они живаго или мёртваго привезли к нему Пугачёва, за что они все единогласно взялись и в том присягали. По окончании сего обряда они тотчас отправились в степь под начальством одного выбраннаго из них старшины. Между тем князь с своим деташа-ментом пошёл от Иргиза ближе к Яицкой крепости, а Державин с остальными крестьянами на сей реке остался.

Несколько дней спустя, возвратился отряд его и привёз с собою заводскаго служителя Мельникова, бывшаго в толпе злодейской полковником, находившагося при Пугачёве. Сей в допросе показал, что убежал от него, когда его сообщник Творогов и прочие на ночлег при речках Узенях схватили и увезли в Яицкий город к находящемуся там в Секретной Коммиссии гвардии офицеру Маврину; что посланные крестьяне днём только одним не поспели к тому ночлегу, так что разведённый на нём огонь ещё совсем не погас и несколько головней курилось. Державин в тот же час отправил его под крепким краулом к Голицыну, яко близ его находящемуся военному генералу, и донёс также о поимке самозванца в Казань генералу Потёмкину; сам же на несколько дней остался на месте, пока не получил от разных от него повсюду разосланных лазутчиков подтвердительных о том же известий. Князь Голицын, разспрося присланнаго от Державина бродягу Мельникова, послал тогда же с сим известием о поимке самозванца подполковника Пушкина в Пензу к находившемуся там, принявшему тогда полную команду над всеми войсками, посланными на истребление бунта, к генерал-аншефу графу Петру Ивановичу Панину. Сей Пушкин, по повелению князя, просил Державина сказать ему чистосердечно, не дал ли он о сей поимке злодея известия ему главнокомандующему прежде его, или кому другому из генералов. Державин сказал, что он рапортовал только тех, кого должно по команде; а именно: — его Голицына, а по секретной — генерала Потёмкина, предоставляя к главному начальству дать сведение им самим: чем и был он доволен, полагая, что посланный к Потёмкину курьер в Казань, сделав крюк несколько вёрст направо, не мог достигнуть прежде в Петербург, чем прямою дорогою чрез Пензу от графа Панина; но как Державин, послав своего курьера в Казань чрез Сызрань, написал в его подорожной, для ободрения селений, пребывавших от возмущения в ужасе по дороге лежащих, то сызранский воевода, увидя толь благоприятное известие, уведомил о том наскоро графа Петра Ивановича, и как сие уведомление дошло до графа прежде привезённаго подполковником Пушкиным, то и встала на Державина буря.

Таковое спутанное обстоятельство раздражило чрезмерно честолюбиваго военачальника. Граф Панин подумал, что в угождение Потёмкину, которому сродственник был князь Потёмкин, тогдашний любимец Императрицы, с умыслу умедлено донесение, и тем главное начальство его презрено и доставлена честь перваго известия о поимке злодея им Потёмкину, а не ему, как по порядку службы следовало. Хотя посланный из Казани от генерала Потёмкина курьером майор Бушуев, приехал в Петербург после отправленнаго от, Панина из Пензы князя Лобанова-Ростовского, но доколе сего впоследствии не объяснилось, то граф Панин пребывал в чрезвычайном на Державина бешенстве, и в пылу своего гнева, придравшись к безпорядкам саратовским, почитая виновника им Державина, требовал от него, чрез генерала Мансурова, от 27-го сентября ответа: каким образом не случился он быть, при нападении на Саратов, как на посте его, где с командою пребывание его требовалось? когда, за сколько времени от того нападения, и куды отлучался? Хотя вместо наград за ревностную службу, таковое повеление было крайне обидно; но отвечать было на оное не трудно, потому что у него Державина не было никаких военных людей под командою, и отлучился он из Саратова пред нападением злодеев не по собственному своему желанию и не по трусости, но по обстоятельствам выше описанным и не туды, куды прочие военные начальники, Бошняк, Семанж и прочие, по способности плыть вниз Волгою рекою в Царицын на судах, убежали под защиту того города коменданта Цыплетева; но в мятущиеся внутренния селения, дабы распустить собранных там им крестьян, могущих усилить толпы злодея и оборонить если можно будет, колонии, что им, как выше видно, удачно и исполнено. А как таковой рапорт или ответ, от 5-го числа октября 1774 года посланный, по пылкому свойству Державина был довольно смел и неуступчив, так что он, надеялся на правоту свою, требовал суда: то и получил от него графа Панина от 12-го числа того же месяца пространный и весьма велеречивый ордер, которым он хотя показывал своё неудовольствие и насмехался, что не им Державиным Пугачёв пойман; однако наконец заключил точно сими словами: “Впрочем будьте уверены, что всё сие из меня извлекло усердие к людям, имеющим природныя дарования, какими вас Творец вселенной наградил, по истинному желанию обращать их в прямую пользу служения владеющий нашей великой Государыне и отечеству и по той искренности, с которою я пребыть желаю, как и теперь с почтением если вашего благородия верный слуга граф Пётр Панин”. Сей ордер, частию грозный и частию снисходительный, внушил желание молодому, чувствительному к чести офицеру ехать к графу самому и, лично с ним объяснившись, разсеять и малейшее в нём невыгодное о себе заключение; а как он имел уже повеление от непосредственнаго своего по Секретной Коммиссии начальника, генерала Потёмкина, ехать в Казань, то и употребил сей случай к исполнению своего намерения, хотя мог и миновать Синбирск, в котором тогда граф Панин находился.

Подъезжая к сему городу рано поутру, при выезде из подгородных слобод, встретил сего пышнаго генерала, с великим поездом едущаго на охоту... Поелику же он, по осеннему холодному времени, сверх мундира был в простом тулупе, то и не хотел в сем безпорядке ему показаться: уклонился с дороги и, по миновании свиты, приехал в Синбирск. Там нашёл князя Голицына, который чрезвычайно удивился, увидя, что маленький офицер приехал сам собою, так сказать, на вольную страсть к раздражённому, гордому и полномочному начальнику. “Как”, спросил он: “вы здесь, зачем?” Державин отвечал, что едет в Казань по предписанию Потёмкина, но разсудил главнокомандующему засвидетельствовать своё почтение. “Да знаете ли вы”, возразил князь, “что он недели с две публично за столом более не говорит ничего, как дожидает от Государыни повеления повесить вас вместе с Пугачёвым?” Державин отвечал: ежели он виноват, то от гнева царскаго нигде уйти не может. “Хорошо”, сказал князь: “но я, вас любя, не советую к нему являться, а поезжайте в Казань к Потёмкину и ищите его покровительства”.— “Нет, я хочу видеть графа”, ответствовал Державин.— В продолжение таковых и прочих разговоров наступил вечер, и скоро сказали, что граф с охоты приехал. Пошли в главную квартиру. Державин, вошедши в комнату, подошёл к графу и объявил, кто он таков и что, проезжая мимо по предписанию генерала Потёмкина, заехал к его сиятельству засвидетельствовать его почтение. Граф, ничего другаго не говоря, спросил гордо: видел ли он Пугачёва? Державин с почтением: “Видел на коне под Петровским”. Граф, отворотясь к Михельсону: “Прикажи привесть Емельку”. Чрез несколько минут представлен самозванец в тяжких оковах по рукам и по ногам, в замасленном, поношенном, скверном широком тулупе. Лишь пришёл, то и встал пред графом на колени. Лицом он был кругловат, волосы и борода окомелком, чёрные, склоченные; росту среднего, глаза большие, чёрные на соловом глазуре, как на бельмах. Отроду 35 или 40 лет[20]. Граф спросил: “Здоров ли Емелька?” “Ночей не сплю, всё плачу, батюшка, ваше графское сиятельство”.— “Надейся на милосердие Государыни”, и с сим словом приказал его отвести обратно туды, где содержался[21]. Сие было сделано для того, сколько по обстоятельствам догадаться можно было, что граф весьма превозносился тем, что самозванец у него в руках, и, велев его представить, хотел как бы тем укорить Державина, что он со всеми своими усилиями и ревностию не поймал сего злодея. Но как бы то ни было, тотчас после сей сцены граф и все за ним пошли ужинать. Державин разсудил, что он гвардии офицер и имел счастие бывать за столом с Императрицею: то без особаго приглашения с прочими штаб- и обер-офицерами осмелился сесть. В начале почти ужина граф, окинув взором сидящих, увидел и Державина: нахмурился и, заморгав по привычке своей глазами, вышел из стола, сказав, что он позабыл было отправить курьера к Государыне. На другой день до разсвету Державин, пришед в квартиру главнокомандующего, просил камердинера доложить о приходе своём его сиятельству, сказав, что он имеет нужду. Ответствовано, чтоб подождал. Наконец, по прошествии нескольких часов, около обеден, граф вышел из кабинета в приёмную галлерею, где уже было несколько штаб- и обер-офицеров. Он был в сероватом атласном, широком шлафроке, в французском большом колпаке, перевязанном розовыми лентами. Прошед несколько раз вдоль галлереи, не говоря ни с кем ни слова, не удостоил и взгляда дожидающегося его гвардии офицера. Сей, когда полководец проходил мимо, подошед к нему с почтением, взял его за руку и остановя сказал: “Я имел несчастие получить вашего сиятельства неудовольственный ордер; беру смелость объясниться”. Таковая смелая поступь графа удивила. Он остановился и велел (идти) за собою. Проходя чрез несколько комнат в кабинет и вошедши в оный, гневно делал ему выговоры, и между прочим, что он в Саратове с комендантом Бошняком, пред нашествием на сей город злодеев, обходился неуважительно и даже в один раз выгнал его от себя, сказав, чтоб он, во исполнение общественнаго и собственнаго его приговора, не препятствовал делать гражданам предположеннаго укрепления, и шёл бы туда, где ему долг и честь быть повелевают. Офицер, выслушав с подобострастием окрик генерала, сказал, что “это всё правда, ваше сиятельство: я виноват пылким моим характером, но не ревностною службою. Кто бы стал вас обвинять, что вы, быв в отставке, на покое и из особливой любви к отечеству и приверженности к высочайшей службе всемилостивейшей Государыни, приняли на себя в толь опасное время предводить войсками против злейших врагов, не щадя своей жизни? Так и я, когда всё погибало, забыв себя, внушал в коменданта и во всех долг присяги к обороне города”. Сие или сему подобное, когда с чувствительностию выговорено было, то у сего надменнаго и вместе великодушнаго генерала вдруг покатились ручьём из глаз слезы. Он сказал: “Садись, мой друг; я твой покровитель”. С словом сим вошед камердинер доложил, что генералы пришли и желают его видеть. Тотчас отворились двери. Вошли князь Голицын, Огарёв, Чорба, Михельсон и прочие, из коих первый, как принимал участие в Державине, то при самом входе и бросил на него глаза, желая знать, что с ним произошло. Разговор начался об охоте; граф хвалился, что была успешна. Державин, дабы удостоверить слышателей о своей невинности и благоприятном к нему расположении начальника, несмотря на произнесённые им недавно на него при многолюдстве грозы, вступя в разговор об охоте, сказал с усмешкою графу, что он смеет честь оной приписать себе! “Как?” с любопытством спросил граф.— “По русской пословице, ваше сиятельство”, ответствовал поручик: “какова встреча, такова и охота. Я при самом выезде из города вас встретил и добрым сердцем пожелал вам удачливой охоты”. Граф, засмеявшись, поблагодарил, и когда оделся, по выходе из кабинета, пригласил к обеду. За столом, показав ему место против себя, говорил почти с ним одним, рассказывая, каким образом московское дворянство в собрании своём для приятия мер к защите от мятежников сей столицы, когда назначался в предводители войск граф Пётр Борисович Шереметев, то мало или почти никого не вооружали людей своих по примеру казанского дворянства; а когда его графа наименовали в вожди, тогда ничего не жалели. Словом, Державин приметил сильное любочестие и непомерное тщеславие сего впрочем честнаго и любезнаго начальника; но сею слабостию его, как будет ниже видно, не умел или не хотел воспользоваться. По окончании обеда граф пошёл отдыхать. В шесть часов после полудня, как бывало обыкновенно при дворе Екатерины, генералитет и штаб-офицеры к нему собрались. Граф опять вступил в пространный разговор с Державиным и занимал его оным более получаса, рассказывая про прусскую семилетнюю войну, в которую он служил ещё полковником, и наконец про турецкую и более всего о взятии Бендер под его предводительством в 1770 году, чем он весьма превозносился, твердя непрестанно, что молодым людям весьма нужна во всех делах практика, как и вышеупомянутый его ордер от 12 октября сим выражением был наполнен. Потом сел за карточный стол с Голицыным, Михельсоном и ещё с кем-то, составя вист, игру тогда бывшую уже в моде. Тут Державин сделал великую глупость. Ему не разсудилось в угодность главнокомандующего, стоя попусту зевать, для чего, подошедши к нему, сказал, что он едет в Казань к генералу Потёмкину, то не угодно ли будет чего приказать? Сие так тронуло графа, что виден был гнев на лице его, и он, отворотясь, холодно сказал: “Нет”. Но если б несколько при квартире его побыл и поласкал его самолюбие, как прочие, то бы, судя по снисходительному его с ним обращению, уважительным разговорам, мог надеяться всего от него добраго; но незнание света сделало ему сего сильнаго человека из покровителя страшным врагом, что впоследствии усмотрится.

Приехав в Казань, нашёл также и генерала Потёмкина себе неблагоприятным за то, для чего он на вышеописанные вопросы отвечал рапортом графу и заезжал к нему представляться в Синбирск: судя, что Державин у него был в непосредственной команде, то и должен был чрез него послать ему и Голицыну рапорт и сам собою лично им не представляться. Державину сего в голову не приходило, и доднесь он не понимает, справедливо ли сие обвинение. Но как бы то ни было, генерал Потёмкин очень сухо с ним обошёлся и не принял на счёт свой тех пяти сот рублей, которые даны были малыковским крестьянам, посыланным на Узени за Пугачёвым и привезшим первую ведомость о его поимке. Державин сказал, что для него всё равно, он или князь Голицын примет на счёт экстраординарных своих сумм сии деньги, и в то же время показал ему сего князя ордер, велевшаго из дворцовых малыковских доходов на счёт его экстраординарной суммы употребить те 500 рублей. Сей ордер выпросил Державин у князя Голицына не по какой надобности, ибо он, по открытому отношению с прописом имяннаго указа покойным генералом Бибиковым ко всем управителям, воеводам и губернаторам, мог брать везде деньги, сколько бы ему ни понадобилось; но единственно из хитрой осторожности для того что ежели бы помянутые малыковские крестьяне 500 человек не с тем намерением к Пугачёву присоединились, чтоб находящагося его в безсилии с малым числом его сообщников на Узенях поймать, но в самом бы деле изменили и умножили собою толпу его, то чтобы ему не быть в ответе как за издержание, так и за произведение в действо сей стратажемы[22]. Но как генерал князь Голицын об оной знал и позволил взять деньги, то и упадала бы неудача в несчастном случае более на генерала, нежели на офицера. Таким образом, хотя вывернулся Державин из сей прицепки с честию, но случившееся небольшое любовное соперничество, в котором, казалось, одною прекрасною дамою офицер предпочитаем был генералу, то и умножилась между ими остуда, для чего и командирован был первый последним паки на Иргиз, якобы для сыску в тамошних скитах помянутаго раскольничьяго старца Филарета, который, по показанию некоторых сообщников Пугачёва, благословил якобы его на принятие имени императорскаго. А как сие было уже в ноябре, то сбирающийся офицер в новую коммис-сию, ездя в суетах по городу, по неосторожности простудился и получил сильную горячку, от которой едва не умер.

В продолжение оной генерал Потёмкин отозван в Москву для доследования в Тайной канцелярии привезённых туда злодеев, и имел ту неприятность, что, не предполагая какой-либо злобы, а более от неискусства в производстве сего рода дел или из неосторожности, оклеветанный им Императрице митрополит Вениамин оправдался, который уже был у него яко изобличённый свидетелями изменник, что будто во время нападения злодейскаго на Казань присылал к нему (т. е. Пугачёву) с келейником своим на умилостивление или для спасения жизни своей подарки; содержан под крепким краулом, к которому (не) приказано было никого не пускать и ни с кем не переписываться. Но сей хитрый пастырь умел отправить чрез отверзтие нужнаго места тайным образом приверженнаго к себе служителя с письмом в Петербург, и по оному сей первосвященник явился невинным, так что за его претерпение напасти сей Императрица благоволила наградить его бриллиантовым крестом на клобук, и он торжественно, при собрании множества народа, имел удовольствие в соборной церкви слышать всемилостивейший рескрипт Государыни, объявляющий его невинность, и служить благодарный за здравие Ея Величества молебен.

Но при всей невзгоде генерала Потёмкина, Державин, по выздоровлении своём, не отпущен был им в Москву, как прочие его сотоварищи гвардии офицеры, бывшие в Секретной Коммиссии, но велено ему было, как выше сказано, для поиску Филарета ехать в Саратов и в прочия близ Иргиза лежащия области. Таким образом он пробыл всю весну и небольшую часть лета 1775 года в колониях праздно, потому что для поиску Филарета отправлены были уже гласно от графа Панина военныя команды; следовательно тайный его поиск в той стране едва ли был и нужен. В июне получил он от того генерала Потёмкина, яко начальника Секретной Коммиссии, ордер, повелевающий ему явиться к полку, который находился, как и весь двор, давно уже в Москве Но прежде прибытия Государыни в сию столицу совершена была уже публичная казнь самозванцу с некоторыми его главными сообщниками, Перфильевым и прочими. Державин должен был приехать в Москву непременно к торжеству Турецкаго мира[23]. Итак, не медля более на своём пепелище — ибо дом его в Казани и деревни были до основания разорены — простясь с престарелою и сокрушённою печальми матерью, которая при нападении на сей город, яко жертва уже на смерть приготовленная, претерпела мучительный плен, пустился в свой путь, получа несколько денег за проданный из оренбургской деревни малыковским крестьянам хлеб. Проезжая мимо Свияжска, воевода онаго города, Афанасий Иванович Чириков, показал ему от бывшаго в Сенате герольдмейстером князя Михаила Михайловича Щербатова[24] письмо, в котором он к нему пишет: “Когда будет проезжать мимо вас гвардии офицер Державин, находящийся теперь в вашем краю, то скажите ему от меня, чтоб увиделся со мною в доме моём, когда придёт в Москву”. Таковое чудное приглашение удивило. Не можно было из него ничего основа-тельнаго заключить, ибо князь Щербатов совсем Державину знаком не был и никакой с ним связи и переписки не имел. Что бы ни было, он решился с ним видеться. Но по приезде в Москву нашёл полковыя обстоятельства для себя сколько новыя, столько же и неприятныя, ибо прежние начальники все переменились: командовали полком князь Потёмкин и майор Толстой, которые не были знакомы. И первый из них, может, по холодным отзывам генерала Потёмкина, а второй по наветам любимца его, офицера Цурикова, который прежде ещё командировки Державина в сию экспедицию был с ним в ссоре, то и принят он был майором Толстым без всякаго внимания, и велено его было числить при полку просто, как бы явившагося из отпуска или из какой ничего незна-чущей посылки. Сие крайне раздражило служившаго с ревностию в опасных подвигах молодаго офицера и заслужившаго от многих генералов и от самаго Потёмкина в многих ордерах и письмах чрезвычайную похвалу, так что многие из них обещались его представить прямо к высочайшему престолу; но как пришло к исполнению обещаний, то и спрятались они с своими протекциями, или не хотели, или не могли ничего в пользу его сделать, в том числе и князь Голицын. Напротив того, на другой день был наряжен во дворец на краул. И как в небытность его, командою любимца Императрицы графа, что после был князем, Григория Александровича Потёмкина, строевой порядок в полку переменился, то он ничего не зная о том, и сделал ошибку, а именно: как должно было по новому введению командовать взводу просто: “вправо заходи”,— он по-прежнему сказал: “левый стой, правый заходи”; то и встала беда, которая тем более сочтена непростительною, что рота, наряженная на краул, была на щегольство князем Потёмкиным по его вкусу в новый мундир одета, и пред фельдмаршалом графом Румянцевым Задунайским, приехавшим тогда в Москву для торжества мира, смотревшим из дворцовых окон, должна была заходить повзводно. За сию невинную ошибку, когда выступил полк в лагерь на Ходынке, без очереди проступившийся офицер наряжен на палочный краул. Сие наипаче поразило честолюбивую его душу, когда представлял он себе, что давно ли вверено ему было толь важное поручение, в котором мог он двигать чрез свои сообщения корпусами генералов, брать деньги в городах, сколько хотел, посылать лазутчиков, казнить смертию, воспрепятствовал злодеям весною пробраться по Иргизу во внутренния, не ограждённыя никем провинции, и защитил, так сказать, своим одним лицом от расхищения Киргизцев все иностранныя колонии, на луговой стороне Волги лежащия, чем совокупно спас паки и Империю и славу Государыни Императрицы, которая, выписав их из чужих земель, приняла под своё покровительство и обещала устроить их блаженство прочнее, нежели в их отечестве. Но за всё сие вместо награды получил уничижение пред своими собратиями, гвардии офицерами, которые награждены были деревнями, а он не только, оставлен без всякаго уважения, но как негодяй, наряжен был на палочный краул. <…>

---

[1] К этим словам Державин сделал примечание “Здесь приложить в ремарке то письмо”, однако на деле своего намерения не исполнил Подлинник письма разыскал в Государственном архиве прилежный Я.К. Грот и напечатал в 7-м томе изданных им “Сочинений Державина”

[2] К рукописи “Записок” “Речь благодарственная ” приложена не была Она издана Гротом в том же 7-м томе “Сочинений Державина”

[3] “Он” — те Державин, употреблённое выше в том же предложении “я” осталось в тексте по недосмотру, когда автор при собственноручной выправке этого отдела, переписанного писарем, везде заменял его местоимением третьего лица.

[4] Имеются в виду колонисты из целого ряда поселений, основанных выходцами из Германии в начале царствования Екатерина II и по её приглашению на луговой стороне Волги.

[5] Это были сербские гусары под водительством сподвижника Суворова майора Шевича.

[6] Шафгаузен (близ современного г. Маркса Саратовской обл.) принадлежал к числу упомянутых выше (см. прим. 5) колоний Против него возвышалась гора Читалагай Здесь Державин — хотя и не упоминает об этом в самих “Записках” — в промежутках между служебными разъездами в 1774 или 1775 гг. перевёл четыре оды Фридриха II и написал четыре собственные, изданные в 1776 г совместно в книжке под заглавием “Оды, переведённыя и сочинённыя при горе Читалагае 1774 г.”

[7] “Сикурсировать” (от франц. secours — подкрепления) — предоставить военные подкрепления.

[8] В связи с этим Державин тогда же написал оду “На смерть Бибикова”, напечатанную среди Читалагайских од, которая была (в переработанном виде) включена поэтом в последнее прижизненное собрание его стихотворений, 1808 г.

[9] “Деташамент” (от франц. detachement) — отряд, команда, подразделение.

[10] В рукописи название, очевидно, позабытое Державиным, пропущено, это была крепость, впоследствии город Троицк в земле Оренбургского казачьего войска.

[11] Иван Иванович Михельсон (1740—1807) - участник семилетней войны, а также войн с Польшей, Швецией и Турцией, нанёс ряд поражений войскам Пугачёва и неотступным преследованием содействовал окончательному разгрому восставших.

[12] “Кутуки” (култуки) — глухие рукава или заливы в реке, “ухожи” — потаённые места, лазы, в особенно в лесах.

[13] Павел Сергеевич Потёмкин (1743—1796) — молодой генерал майор, троюродный брат знаменитого временщика, впоследствии сподвижника Суворова, отличившийся при взятии Измаила. Занимался также литературой, сочинял драмы, стихотворения, переводил Вольтера и Руссо, составил историю Пугачева, над которым после поимки его вместе с кн. М.Н. Волконским производил следствие.

[14] “Ретрашамент” (франц. retrachement) — окоп, укрепление.

[15] “Экспланада” (франц. esplanade) — площадь, плац, открытое место.

[16] “С ним” — то есть с Державиным.

[17] “Вагенбург” (от нем. wagen — повозка и burg — зашита) —укрепление из повозок в форме четырехугольника или круга.

[18] “Плутонг” (польск. pluton) — низшее подразделение русской пехоты в XVIII в соответствующее взводу.

[19] Здесь Державин сделал примечание “Выписать его из книги подлинником”, однако намерения своего не осуществил Письмо кн. Голицына было напечатано Гротом в 5-м томе “Сочинений Державина” под № 223.

[20] По собственному показанию Пугачева, ему было тогда 32 года.

[21] Примечание Державина “Сказывают, при первом свидании, как представлен он был сему главному военачальнику в сем же городе, привезённый с Яику в клетке генералом Суворовым, то когда граф надменно спросил как он смел поднять оружие против его — “Что делать, ваше сиятельство, когда уж воевал против Государыни'” — Граф не вытерпел и вырвал у него несколько волос из бороды”.

[22] “Стратажема” (франц. stratageme) — военная хитрость.

[23] Приказание возвратиться в полк Державин получил не в июне, а ещё в конце марта, казнь Пугачева происходила 10 января, а торжество Турецкого мира— 10 июля 1775 г.

[24] Михаил Михайлович Щербатов (1733—1790) - известный историк и писатель, автор 7-томной “Истории Российской”, сочинения “О повреждении нравов в России”, первой русской утопии “Путешествие в землю Офирскую” и других произведений.