Костомаров в Саратове / Перепеч. из: Костомаров Н.И. Автобиография // Русская речь. Саратов, 1998. Окт. С. 7.

Костомаров в Саратове

Имя Николая Ивановича Костомарова (1817—1885), историка этнографа, фольклориста и писателя, стоит в ряду таких крупнейших ученых-историков, как Татищев, Карамзин, Соловьев, Ключевский. 24 июня 1848 года Н.И. Костомаров прибыл в Саратов, чтобы провести в нашем городе почти 11 лет ссылки За что же наказали профессора Киевского университета. Как указывалось в приговоре, "адъюнкт-профессор Костомаров имел намерение вместе с другими лицами составить украинско-славянское общество в коем рассуждаемо было бы о соединении славян в одно государство" Сейчас нам кажется несущественной вина учёного, но не надо забывать, что государь Николай I после подавления восстания декабристов не доверял интеллигенции совершенно справедливо опасался любых "обществ. Кроме того в организованном Костомаровым славянском обществе он видел ростки сепаратизма

10 саратовских лет были для ученого плодотворны. Здесь он редактировал газету "Саратовские губернские ведомости", писал книги (именно в Саратове он подготовил одну из самых замечательных своих работ— «Очерк быта и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях»). О своей жизни в Саратове Николай Иванович рассказал в «Автобиографии», написанной в 1875 году. Из нее мы и публикуем отрывки, повествующие о жизни волжского города в 1840—1850-х годах.

Мало-помалу случай сводил меня на знакомство с жителями города, в среде которых нашел я несколько образованных семей, где были люди с университетским образованием. На следующий год я познакомился и сошелся с кружком сосланных поляков. Эти люди были развитые и мне было приятно в их обществе, хотя их польский патриотизм не раз наталкивался на мои русские симпатии и подавал повод к горячим, хотя и приятельским, спорам. Один из этих поляков, Мелянтович, стал моим задушевным приятелем, потому что в нем одном польский патриотизм уступал место идее славянской взаимности и не доходил до той враждебности ко всему русскому какою вообще отличались поляки. Этот молодой человек, впоследствии умерший от холеры не дождавшись своего освобождения представлялся мне типом того поляка который, как мне казалось мог быть только до введения иезуитов исказивших польское воспитание и создавших в поляках хитрость и двоедушие что так несвойственно было их прежней славянской натуре. (…)

Весною в 1852 году я познакомился с Анной Никаноровной Пасхаловой, впоследствии вышедшей замуж за Д.Л. Мордовцева. Это была женщина чрезвычайно любознательная и увлекающаяся, её, как и меня, занимала в то время астрономия. К нашему удовольствию, в Саратове временно проживал странствующий оптик Эдельберг (в настоящее время жительствующий в Харькове). У него, между прочим, был очень хороший астрономический телескоп, и, пользуясь этим обстоятельством, мы ездили к нему практически наблюдать и проверять прочитанные нами сведения о строении и течении небесных тел. Летом по представлению губернатора я был отпущен в Крым чем был обязан милости нынешнего государя императора, который во время отсутствия родителя управлял делами государства. (…)

По приезде в Саратов симпатии мои от астрономии обратились к этнографии, и мы с г-жой Пасхаловой вздумали собирать местные народные песни. Таким образом во мне разом пробудилась склонность к тому, к чему я с таким же увлечением предавался назад тому лет десять в другом крае. Я очень часто ездил к г-же Пасхаловой в деревню, отстоявшую от города за восемь вёрст, где мы приглашали простонародных мужчин и женщин заставляли петь песни и записывали их, кроме того, в самом городе я преусердно ходил всюду, где только мог найти себе песенную добычу, и таким образом познакомился с народною великорусскою поэзией, которую до того времени знал только по книгам.

Весною 1853 года Анна Никаноровна уехала в Петербург, а я с тех пор принялся за иную работу, я перебрал все, что мог найти печатного из актов и документов, касающихся внутреннего русского быта прошедших времен, и делал выписки и заметки на особых билетах, составляя из них отделения, касающиеся разных отраслей исторической жизни. Это занятие потянулось на года и увлекало меня до конца моего пребывания в Саратове. В это время, по случаю продажи дома моим бывшим хозяином, я перешел на иную квартиру, в дом консисторского чиновника Прудентова, и оставался там уже до конца, занимая за сто рублей серебром в год шесть светлых комнат во втором этаже с прекрасным видом на Волгу и на далёкое живописное городище бывшего некогда татарского города Увека или Укека. Моя квартира вся была заставлена превосходными тепличными растениями бананами, спарманиями, пальмами и другими, все это я купил в прекрасной оранжерее Стобеуса и довольно дёшево, как и вообще жизнь в Саратове отличалась чрезвычайною дешевизною Ассигнуя какой-нибудь рубль, можно было иметь отличный обед с ухой из свежих стерлядей, с холодной осетриной, жареными цыплятами и фруктами для десерта Стерляди и осетры продавались живыми. (…)

Я начал заниматься статистикою Саратовского края в звании делопроизводителя статистического комитета, а между тем продолжал мои занятия по внутренней русской истории, по-прежнему выписывая места из актов и всяких документов, какие только мог найти в печатном виде в Саратове. Тогда же я занялся разбором рукописей, находившихся в Саратовском соборе, забранных в разное время у раскольников, и в числе этих рукописей нашёл превосходный и полный список "Стоглава", самый старейший и самый правильный из всех, какие мне случалось видеть после того. (…)

Высочайший манифест, последовавший после коронации государя императора, освободил меня от надзора, под которым я находился со времени моего прибытия в Саратов. Необыкновенно радостною и памятною останется для меня та минута, когда меня пригласили в канцелярию губернатора и дали прочесть присланную обо мне бумагу от министра внутренних дел, в которой было, однако, сказано в конце, что "прежнее распоряжение в бозе почившего государя о воспрещении Костомарову служить по учёной части должно оставаться во всей силе". Итак, я стал свободен не привязан более к одному месту и мог ехать куда угодно. Первым желанием моим в то время было поехать за границу. Я условился ехать на следующую весну с доктором Стефани, имевшим тогда служебное место в Саратове. До того времени я не считал нужным куда-нибудь ехать, так как хотел окончить и приготовить к напечатанию мой "Очерк торговли". Это занятие поглотило у меня всю зиму (Речь идет об "Очерке торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях, который был опубликован в журнале "Современник" в 1857—1858 годах — прим. ред. газеты "Русская речь"). (…)

Уже в апреле 1859 года, когда саратовский комитет по освобождению крестьян приводил к окончанию свои занятия, я получил приглашение от Петербургского университета занять кафедру русской истории после удалившегося в отставку профессора Устрялова. Радость моя была чрезвычайная. Покончивши в последних числах апреля все заседания и отпраздновавши с членами закрытие комитета, я снарядился в путь, предполагая проститься с Саратовом на этот раз уже навсегда. Накануне моего отъезда архимандрит саратовского монастыря (ныне уфимский епископ) пригласил меня к себе в монастырь на вечер, куда позвано было большое общество моих знакомых. Прекрасную весеннюю лунную ночь мы провели вместе. Угощение было обильное, а добрые знакомые усердно пили за мое здоровье и за благополучное течение нового жизненного пути, который предстоял мне. На другой день я уехал, провожаемый до монастыря большою группою знакомых, и, заехавши в монастырь в последний раз, отслушал в нем напутственный молебен. Этот монастырь мне особенно дорог со времени моего первого приезда в Саратов любимым моим летним препровождением времени было ездить в монастырскую рощу с самоваром и книгами и пробывать там по несколько часов.

Я простился со своей матерью, которую обещал пригласить к себе, когда совершенно устроюсь в Петербурге.