Западов А.В. В огне крестьянской войны // Западов А.В. Державин. М., 1958. (ЖЗЛ. Сер. биографий; Вып. 5 (253)). Гл. 4. С. 46-56.

 

Глава 4

В ОГНЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

 

В октябре 1773 года в Петербурге были получены первые сведения о волнениях яицких казаков. При дво­ре им не придали большого веса: народные возмущения вспыхивали то там, то здесь — слишком велики были тяготы крепостного крестьянства, — однако каждый раз войскам удавалось легко справляться с беспоряд­ками. Самозванцы-императоры стали не в диковинку, и их не раз видала екатерининская Россия.

Но вскоре выяснилось, сколь ошибочна была недо­оценка новой вспышки народного протеста. Повстанцы захватывали степные крепости одну за другой и уже вели правильную осаду Оренбурга. Правительственные войска, выступившие против крестьянских и казачьих отрядов, терпели поражения. Грозное имя Пугачева облетело все уста. Успехи восставших могли открыть им прямую дорогу в центральные губернии, в Москву, а там держись дворянские головы! Сколько их уже по­легло на востоке России!

Донской казак Емельян Пугачев, под именем импе­ратора Петра Федоровича поднявший восстание про­тив дворян и царицы, был подлинным народным вожа­ком. Он обладал природным умом, огромной энергией, силой воли и отлично знал жизнь крестьянства и каза­чества. Работные люди и крепостные уральских заво­дов горячо поддержали Пугачева. Башкиры, удмурты, татары, киргизы, калмыки — многие тысячи людей угнетенных национальностей царской России присоедини­лись к Пугачеву. Хорошо зная народные нужды, он каждому сумел обещать самое для него важное — уни­чтожение помещиков, землю «без покупки и без обро­ку», соль, рыбные ловли, оружие. Воззвания Пугачева и его атаманов, «царские манифесты», содержат, как определил Пушкин, «удивительные образцы народного красноречия, хотя и безграмотного».

В сентябре 1773 года Пугачев, поддержанный яицкими казаками, выступил в свой первый поход. Он дви­гался вверх по Яику — после восстания эту реку пере­именовали, она стала называться Уралом — и везде вербовал себе сторонников. Восстание разрасталось с каждым днем.

Екатерина II увидела опасность, грозившую импе­рии, и приняла меры защиты от народного гнева. Нуж­ного ей на роль главнокомандующего человека она на­шла в лице генерала А.И. Бибикова. Ему уже прихо­дилось усмирять крестьян на Урале, он действовал против польских повстанцев и пользовался доверием царицы. Недаром именно Бибикову приказала она ру­ководить работами Комиссии по составлению нового уложения в 1767 году. Разговоры о законах своим че­редом, а на случай перехода их через край — что ж, сильной руке Бибикова можно было довериться.

Главнокомандующий назначался верховным началь­ником всех районов, охваченных восстанием. Бибикову поручались также и следственные дела по восстанию, для чего в помощь ему была придана секретная комис­сия, в которую вошло несколько гвардейских офицеров.

Приготовления эти быстро перестали быть тайной в Петербурге. Узнал о них и подпоручик Преображен­ского полка Державин. Узнал — и решил во что бы то ни стало принять участие в экспедиции Бибикова. Под­робных сведений о ней он, конечно, не имел, его при­влекала самая возможность длительной командировки, которая, что греха таить, могла помочь выдвинуться. Державину опостылели парады и караулы, отнявшие у него одиннадцать лет жизни. В карты он больше не играл, знакомых в городе по-прежнему не имел, — что связывало его с Петербургом? Гвардейская молодежь пренебрегала службой, ночами резалась за карточным столом, напропалую ухаживала, но такое «маханье» не прельщало Державина. Был он, выслужившийся сол­дат, неровней в кругу знатных гвардейцев, и каждый петербургский день напоминал ему об этом. Уехать бы самое время! А там будет видно.

Державин пошел к Бибикову. Главнокомандующий выслушал просьбу незнакомого офицера и, хотя штат был укомплектован, согласился зачислить Держави­на — уроженец Казани, он мог быть полезен своим знанием края. Через три дня Державин выехал из Пе­тербурга в Поволжье.

Он энергично принялся выполнять возложенные на него обязанности. Озабоченный, как ему казалось, спа­сением государства от угрозы уничтожения со стороны повстанцев, Державин не видел несправедливости своих действий по отношению к угнетенному царизмом наро­ду и не побоялся представить все сделанное им на суд потомков. «Прадедовские нравы» — так назвал Н.Г. Чернышевский статью, посвященную «Запискам» Державина. По уровню развития, по мировоззрению Державин не мог подняться над веком, как это сделал Радищев, гениально понявший смысл крестьянской вой­ны и выступивший с принципиальными теоретическими выводами о праве народа на восстание. Но ведь на это в XVIII веке решился только один Радищев, потому что он был великим мыслителем и революционером.

Однако Державин увидел, что восстание народа вызвано невозможными условиями его существования, злоупотреблением помещичьей властью, разбоем мест­ной администрации. Не думая посягать на основы само­державного правления, Державин достаточно резко выступил против несоблюдения законов и мучительства народа, что явилось, по его мнению, причиной крестьян­ской войны.

Он имел полную возможность и сделать и проверить эти свои наблюдения, ибо служба его протекала в осо­бых условиях. Бибиков командировал Державина в дворцовое село Малыковку (ныне город Вольск) на Волге, в ста пятидесяти верстах выше Саратова, чтобы направлять прибывающие войска и вести закупку провианта. Но Державин получил и устное наставление. В случае неуспеха под Оренбургом Пугачев мог броситься в заволжские степи, на реку Иргиз, впадаю­щую в Волгу напротив Малыковки, и здесь его дол­жен был встретить Державин со своим небольшим отрядом.

Выполняя поручения Бибикова, Державин постоян­но находился среди народа и отчетливо видел, насколь­ко велико сочувствие к Пугачеву. В иных местах даже духовенство в полном составе с колокольным звоном y молебнами встречало самозванного императора Петра Федоровича. Войска Екатерины II могли разбить ар­мию Пугачева, но что могли они сделать с тянувшимся к нему народом? Нельзя же было в каждом русском крестьянине, в каждом башкире, калмыке, киргизе, татарине видеть государственного преступника и уничто­жать его! Начальники смотрели именно так, но Держа­вин с этим согласиться не мог. Он понимал, что народ­ный протест вызван повсеместным разорением и кре­стьян и рабочего люда, но думал, что в доброй воле правительства эту беду исправить. В одном из писем казанскому губернатору Державин, например, не обину­ясь, писал: «Надобно остановить грабительство, или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, кото­рое почти совершенно истощает людей... Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наи­более ропота, потому что всякий, кто имеет с ними ма­лейшее дело, грабит их»

В оде на день рождения Екатерины 1774 года Дер­жавин говорит об этом в стихах:

На то ль, на то ль сей только свет,

Чтоб жили в нем рабы, тираны,

Друг друга варварством попраны,

С собою свой носили вред?

Рабы и тираны — таково строение русского государ­ства. Это видел Державин, он знал, что в России «каж­дый либо тиран, либо жертва», как определил Фонви­зин, но был совершенно далек от тех решительных вы­водов, которые сделал Радищев.

Нужно только установить справедливый  порядок, считает Державин, и в стране наступят «златые дни». Он предлагает императрице:

Так ты всем матерь равна буди.

Враги, монархиня, те ж люди:

Ударь еще и разжени,

Но с тем, чтоб милость к ним пролити...

Разумное, без грабительства и угнетения, управле­ние страной, по мнению Державина, могло предотвра­тить народные бедствия, утвердить мир и покой:

Тогда ни вран на трупе жить,

Ни волки течь к телам стадами

Не будут, насыщаясь нами,

За снедь царей благодарить:

Не будут жатвы поплененны,

Не будут села попаленны,

Не прольет Пугачев кровей.

Государыня не стала «матерью», вельможи и чинов­ники грабят народ, вынужденный обороняться от их мучительства. Рабы не могут жить в дружбе с тирана­ми. Далеко не все современные Державину русские пи­сатели понимали и это.

Война против Пугачева шла с переменным успехом. Казалось, разбитый наголову в одном сражении, Пуга­чев исчезал — и через короткое время снова появлялся во главе большой армии. Летом 1774 года он штурмо­вал Казань, в августе взял Саратов. Взамен умершего Бибикова и заместившего его Щербатова Екатерина поручила борьбу с Пугачевым графу П.И. Панину, опытному и жестокому военачальнику. Он расставил войска вокруг Москвы и, лишь приняв эту меру предо­сторожности, отправился на Волгу.

Против повстанцев были собраны крупные военные силы. Пушкин в «Истории Пугачева» пишет: «Еще при жизни Бибикова государственная коллегия, видя важ­ность возмущения, вызывала Суворова, который в то время находился под стенами Силистрии; но граф Ру­мянцев не пустил его, дабы не подать Европе слишком великого понятия о внутренних беспокойствах государ­ства. Такова была слава Суворова!» По окончании русско-турецкой войны Суворова вызвали в Россию. 3 сентября 1774 года он прибыл в Царицын — ныне город Сталинград, — принял командование, поставил задачи отдельным отрядам и немедленно выступил с одним из них в заволжскую степь, на Узени.

Суворов со свойственной ему быстротой вошел в военную обстановку, сложившуюся в Заволжье, и отметил энергичные действия Державина. В письме к нему 10 сентября Суворов, сообщая о своих планах, писал, что ожидает от Державина «о пребывании, под­вигах и успехах ваших частых уведомлений».

Однако новых «подвигов и успехов» не понадоби­лось. Гибель Пугачева пришла с другой стороны. Бога­тые илецкие казаки, окружавшие его, увидев безна­дежность крестьянской войны против правительства, владевшего регулярной армией, решили спасать свои шкуры. Во главе с предателем Твороговым они задума­ли арестовать Пугачева и выдать его властям, заслу­жив тем себе прощение. Искусно изолировав Пугачева от преданных ему людей, казацкие старшины схватили его и, связанного, повезли в Яицкий городок. Кре­стьянский царь окончил свое недолгое царствование.

Державин, находившийся в заволжских степях на реке Иргизе, сразу же узнал о судьбе Пугачева и сооб­щил об этом своему начальнику П.С. Потемкину. Но­вого же главнокомандующего П.И. Панина он вовсе не известил, полагая, что это должен сделать Потем­кин. А тот поторопился послать донесение об аресте Пугачева прямо в Петербург, так что главнокомандую­щий счел себя обойденным в столь важном случае и был сильно рассержен на Державина. Он знал, что Державин отлучился из Саратова накануне занятия города повстанцами, вспомнил жалобы чиновников, с которыми приходилось сталкиваться энергичному и резкому Державину, и публично объявил за своим обе­денным столом, что намерен повесить его вместе с Пу­гачевым.

У Державина потребовали объяснений по поводу различных эпизодов его службы в Заволжье. Он по­слал подробный отчет. Панин ответил Державину гроз­ным письмом, утверждая, что он не выполнил своих поручений и едва ли не сделал это умышленно.

«Все те места были Пугачевым похищены и разоре­ны, — выговаривал Панин Державину, — для соблюде­ния которых преступали вы пределы чина и власти, вам порученной, вступаясь в чужие и вам не принадлежа­щие должности, наставляя и предосуждая людей, имею­щих чины выше вашего и практику, в настоящих делах перед вами превосходную, из чего обыкновенно более повреждения в настоящих делах, нежели поправления оным». Панин рекомендовал Державину «умерить пыл­кости в рассуждениях» и не соваться туда, где его не спрашивают. Впрочем, последняя фраза письма звуча­ла ободрительно. «Все сие, — заключал Панин, — из меня извлекло усердие к людям, имеющим природные дарования, какими творец вселенной вас наградил».

Панин явно не доверял Державину. Обвинения выдвигались очень серьезные.

Прочитав «ордер» главнокомандующего, Державин сейчас же поехал в Симбирск объясняться с Паниным. Сделать это ему было тем легче, что он имел при­казание Потемкина явиться в Казань для сдачи отчета.

Подъезжая ранним утром к Симбирску, Державин встретил великое множество всадников с собаками — Панин ехал на охоту. Не желая попадаться на глаза главнокомандующего и его свиты в тулупе, надетом сверху мундира — октябрь стоял холодный — Держа­вин поторопился отъехать в сторону и пропустил граф­скую охоту.

В Симбирске он узнал, что Панин не раз и не два грозился его повесить заодно с Пугачевым и якобы только дожидается на этот счет повеления государыни. Однако услышанное не изменило намерений Держави­на, и, дождавшись возвращения главнокомандующего с охоты, он смело отправился к нему.

Державин был допущен к Панину. Выслушав его краткий доклад, Панин спросил:

— Видел ли Пугачева?

— Видел на коне под Петровском, — ответил Дер­жавин.

Панин велел привести закованного в кандалы Пуга­чева. Хотел ли он упрекнуть Державина в нерадении к службе, показав ему пленника, или просто хвастался редкой добычей? Державин так и не узнал об этом. Панин, посмотрев на Пугачева, приказал его увести и отправился ужинать.

Утром Державин отправился на прием к вельможе. Вместе с группой офицеров он прождал несколько ча­сов. Наконец Панин вышел в утреннем наряде: на нем был широкий атласный шлафрок сероватого цвета и большой французский колпак с розовыми лентами. Он прохаживался по галерее, у стен которой стояли офице­ры, никого не удостаивая взглядом. Державин, когда Панин прошел мимо него несколько раз, вдруг решился и, шагнув от стены, остановил гуляющего генерала за руку.

— Я имел несчастие получить вашего сиятельства неудовольственный ордер, — сказал Державин. — Беру смелость объясниться.

Панин с удивлением взглянул на просителя, пре­рвавшего его прогулку, но остановился и велел Держа­вину идти в комнату.

Разговор был долгим. Панин сначала кричал, пере­числяя проступки Державина, но потом остыл, выслу­шал обвиняемого и сменил гнев на милость. Державин был приглашен явиться вечером.

В доме Панина, как водилось при дворе Екатерины, всегда бывал и вечерний прием. Увидев Державина, генерал заговорил с ним, заставил выслушать рассказ о турецкой войне, а после сел играть в карты.

Державину надоело слоняться в покоях вельможи и зевать, глядя на собравшихся. Он подошел к Панину и вновь, как и утром, потянул его за рукав.

— Я еду в Казань, ваше сиятельство, — доложил он, — не будет ли туда распоряжений?

Это было сказано чистосердечно: у Державина дей­ствительно накопилось много дел, и задерживаться в Симбирске после объяснения с Паниным он не соби­рался. Однако Панин вновь обиделся и на этот раз гораздо более серьезно. Он считал, что оказал милость Державину, а тот принял ее как должное и торопится ехать в Казань к Павлу Потемкину, которого Панин терпеть не мог! Каково!

— Нет, приказаний не будет, — сухо ответил он и отвернулся.

Возбудив своим скорым отъездом гнев Панина, Державин в Казани встретился с недовольством Потемкина. Он упрекнул Державина, зачем тот обратился со своим отчетом прямо к Панину, минуя прямых командиров, да еще поехал к нему в Симбирск для объяснений. Потемкин увидел тут неуважение к своей собственной особе, которую ставил весьма высоко, особенно по причине родства с фаворитом императрицы Г. А. Потемкиным, и Державин скоро почувствовал его вражду. Вместо того чтобы откомандировать Державина в Преображенский полк, как это было сделано с другими присланными оттуда офицерами, Потемкин приказал ему вновь ехать на Иргиз искать главаря раскольников старца Филарета.

Державин принялся за сборы, но простудился, тяжело заболел и пролежал всю зиму 1774/75 года. Болезнь расположила его к размышлениям, а подумать следовало о многом.

В Поволжье Державин лицом к лицу столкнулся с океаном народного горя. Он видел, что крестьяне тысячами вставали на зов Пугачева, шли за ним под пули екатерининских солдат, с мужеством отчаяния боролись с сильнейшим врагом. Как же надо было ожесточить народ, чтобы вызвать такую ненависть к власти и каждому ее представителю! И что делать, желая сохранить благополучие России?

Державин искренне считал Пугачева злодеем, посягнувшим на царский престол, но не мог не видеть, что страной нужно управлять по-иному. Подлинным бичом оказалась местная администрация, ее беспощадные поборы и взятки ожесточали народ. Соблюдение законов — вот что Державин счел главным в новых условиях, созданных выступлением Пугачева. Лихоимство и беззаконие должны быть истреблены. О большем он не помышлял.

Опыт, извлеченный Державиным из крестьянской войны, сделал его ярым врагом всех служебных злоупотреблений, горячим поборником строжайшего выполнения законов. Его волновало и оскорбляло неправосудие, где бы он с ним ни встречался. Мощный порыв крестьянского восстания навсегда остался памятным Державину. Близкое участие в событиях крестьянской войны, отличное знание источников и причин народного недовольства не подтолкнули Державина к пониманию характера самодержавного строя, но во многом изменили его взгляды. Державин утвердился в мысли о том, что закон должен быть единым для всех людей, от крестьянина до царя, и долг правительственных учреждений — заботиться о его неукоснительном выполнении.

В немецкой колонии Шафгаузен, где он устроил свою штаб-квартиру, Державин читал немногие книги, преимущественно немецкие, попадавшиеся ему, и в каждой искал ответа на занимавшие его теперь мысли. Так, он прочел книгу графа Тессина «Письма пожилого человека к молодому принцу» и стал переводить ее на русский язык — рассуждения автора показались ему важными.

Тессин был наставником наследного принца Швеции, позже вступившего на престол под именем Густава III. В письмах он изложил свои взгляды на воспитание государей и их обязанности, приводил советы о том, как разумно управлять страной, не ожесточая подданных и не делая их себе врагами. Многое в книге казалось Державину полезным для русских властителей, но перевести ее целиком ему по каким-то причинам так и не удалось. Начал он и другую большую работу — перевод поэмы немецкого писателя Клопштока «Мессиада» — и опять не закончил ее, отвлекаемый службой и, что более существенно, собственным творчеством: Державин написал несколько од, и это было неизмеримо серьезнее всего, что ему до сих пор удавалось сделать.

Позднее, в 1776 году, он напечатал их под названием «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае 1774 года». Своего имени на этой маленькой книжке Державин не выставил. Сборник заключал в себе четыре переведенные прозой с немецкого и четыре оригинальные оды. Все они содержали рассуждения о недостатках общества, были направлены против лести, клеветы, угождения, чванства знатностью рода. Державин затронул в стихах волновавшие его вопросы о том, как управлять государством, чтобы избежать кровавых жертв и народного возмущения. Он неумолим в своих требованиях чести, справедливости, правосудия.

Емелька с Каталиной — змей;

Разбойник, распренник, грабитель

И царь, невинных утеснитель, —

Равно вселенной всей злодей.

Поставить рядом царя и Емельяна Пугачева, страшного разрушителя дворянского государства, в дни только что подавленного крестьянского восстания было чрезвычайно смелым и даже рискованным шагом. И Державин сделал этот шаг.

Полтора года, проведенные Державиным среди народа, в огне крестьянской войны, оказались для него поистине переломными годами. Он окончательно сложился как поэт, нашел свою тему, свой особый путь, которым пошел в литературе. Мысли о правде, о законности, о долге поэта возвещать истину становятся ведущими в творчестве Державина, так или иначе они звучат в каждом его стихотворении. Слог поэта избавляется от вычурных украшений, делается резким, прямым, иногда грубоватым. Державин не устает разъяснять то, что кажется ему особенно важным Он учит, наставляет, требует в своих стихах, и оттого многие строки в них звучат публицистически, отдают риторикой, а не поэзией

Но Державин и не стремился только к чистой художественности. Поэзия была оружием в его руках, он убеждал, объяснял, наказывал своими стихами, нимало не смущаясь тем, что отдельные строфы его од могли казаться назидательными и скучными. Важно было вновь и вновь утвердить заветную мысль о правде, о законе, одинаково обязательном для главы государства и каждого его подданного, и тут Державин не страшился повторений.

Только в марте 1775 года Державин получил приказ закончить командировку и возвратиться в Москву, но выполнил его не сразу. Он отдыхал в Шафгаузене от волнений предыдущих месяцев, набирал силы после изнурительной болезни и занимался литературным трудом. Державин выехал в июне, в Казани повидался с матерью и к торжеству заключения мира с Турцией-10 июля 1775 года — вернулся в Преображенский полк.

За время командировки Державина сменились все его прежние начальники. Полком командовал Г.А Потемкин в звании подполковника (полковником была императрица), но всем распоряжался майор Ф.М. Толстой. Он принял Державина равнодушно, отдал приказ о его возвращении и сразу нарядил в дворцовый караул. Не зная об изменениях в строе, введенных в недав-нее время, Державин на разводе подал своему подразделению команду «Вправо заходи». Оказалось, что строевой порядок изменен и нужно командовать «Левый стой, правый заходи». За разводом из дворца наблюдал фельдмаршал П.А. Румянцев-Задунайский, приехавший в Москву на торжества; рота была одета Потемкиным в новые мундиры, а вышел конфуз, строй нарушился.

Державин горячо переживал свои служебные неудачи. Он узнал, что П.И. Панин относится к нему по-прежнему враждебно и не скрывает этого при дворе императрицы. Появились и денежные затруднения. Державин поручился в банке за одного из своих приятелей, тот не выплатил долга и скрылся, взыскание было обращено на Державина. Однако он не потерял выдержки и стал искать выхода из положения. Державин обращался к Потемкину раз, и два, и три и, наконец, добился решения: он получил триста душ крестьян в Белоруссии и звание коллежского советника, то есть был выпущен в статскую службу. Жизнь повертывала на новую дорогу.