Благосветлов Г.Е. Иринарх Иванович Введенский: Краткий биографический очерк / Отд. оттиск. СПб., 1857. С. 3-4 и 6-8. (Отд. оттиск из журнала "Общезанимательный вестник", № 5-6).

<…>

Введенский родился в 1813 году 21 ноября, в городе Петровске, Саратовской губернии, в одном из темных углов приволжского края. Отец Введенского был бедный сельский священник. Окруженный многочисленной семьей, он с утра до вечера хлопотал о насущном куске хлеба. Первоначальное воспитание Введенский получил под непосредственным руководством своего родителя. Даровитый мальчик на седьмом году возраста бегло читал церковно-славянские книги и, по приказанию отца, отправлял в церкви обязанность дьячка. «Мое младенчество, говорит покойный автор, протекло довольно оригинально. Добрый отец мой, нежно меня любивший, составил себе странную систему воспитания, по которой мне престрого были запрещены всякие игры, всякие удовольствия, необходимый для ребенка. Я рос одиноким посреди своих сестер, и младенчество мое протекло без всяких впечатлений. Поэтому я почти ничего не помню до шести лет. При огненном воображении, полученном от природы, я вовсе однако ж не имел игривости, свойственной детям.... Какая-то странная задумчивость, вовсе несвойственная ребенку, была во мне отличительной чертой. Словом, я был ребенок-философ. И это обстоятельство чрезвычайно радовало моих родителей, особенно мать, которая не могла нахвалиться степенностью своего сына. Учить меня начали четырех дет, и я не помню себя безграмотным».

Это холодное воспитание, без сомнения, не могло содействовать стройному развитию умственных сил ребенка, в особенности его эстетического чувства. За всем тем, оно имело свою хорошую, нравственную сторону, сравнительно с воспитанием других детей, бросаемых прямо из колыбели на руки иностранцев, Бог знает откуда заброшенных на русскую землю. Положим, что маленький «попович» не научился с ранних лет лепетать на Французском языке, не мог усвоить десяти тысяч китайских церемоний, но эта потеря еще не велика.... За то в воспитании Введенского заключалось много других преимуществ. Они вскормлен был грудью своей матери; его убаюкивали в колыбели звуки родного слова; первым воспитателем его является отец, «нежно любивший своего сына», и там, где недоставало искусства, довершала свое дело природа.

Местоположение села Жукова где воспитывался Введенский, было чудесное. Отец его был трудолюбивый и домовитый хозяин; у него были свои собственные нивы, пчельник и сенокосы. Недалеко от его дома, окруженного садиком, струилась быстрая речка; на одном берегу ее возвышался лес; на другом тянулись светлый ноля, покрытые богатою жатвой. Среди этой природы свободно расцветала младенческая жизнь Введенского; в последствии, покидая душную школу, он с восторгом проводит, здесь веселые каникулы: разделял полевые работы со своим отцом, любил бродить по лесу, уединяться на пчельнике, ловить рыбу, купаться и объезжать молодых лошадей.

Само собою разумеется, что он не понимал естественных красот окружающего его мира; но природа оставалась верна своему назначению. Она, без его ведома, сообщала восприимчивой душе любознательного мальчика все богатство своих впечатлений, не тех ложно - искусственных впечатлений, под влиянием которых, большею частью, просыпается духовная жизнь столичного дитяти, нет, впечатлений живых, сильных, полных мысли и значения. Из этого чистого источника он почерпал первые понятия о нравственности и уважении к труду человека. Где все вокруг его дышало любовью, от ранней песни жаворонка и до позднего сельского хоровода, там он учился чувствовать и любить. Вот где образовалось то горячее сердце, которое не могли охладить ни годы, ни житейское горе, и которое так искренно сочувствовало всему честному и справедливому.

<…>

С переходом Введенского из духовного училища в семинарию соединяется другое событие, не лишенное для него значения: переезд его из города Пензы в Саратов.

В семинарии главными предметами его учения были словесность, философия и богословие, преподаваемые на латинском языке. Кроме того было много наук дополнительных: древние языки, всеобщая и церковная история, математика, герменевтика и проч. Руководствами служили старые учебники, большею частью изданные в конце прошлого века, во время преобразования семинарий. По предмету словесности была принята латинская риторика Бургия, пиитика Апполлоса, философия преподавалась по книге Баумейстера, теоретическая часть богословия — по трактату Феофилакта: «dе сredendis еt аgеndis», а практическая—по «Чертам деятельного учения» Кочетова и т. д.

Введенский шел на ряду с первыми учениками по всем классам ни обращал на себя всеобщее внимание блистательными способностями. Реторический класс ясно определил его будущие стремления. Введенский обнаружил особенное сочувствие к наукам историческим, древним и новым языкам. «История Государства Российского», подаренная ему отцом в день перехода его в семинарию, была для него настольной книгой. Введенский прочитал ее от доски до доски, сделал выписки и все введение выучил наизусть. «Однажды я так изумил профессора своими историческими сведениями, что он пришел в неописанный восторг. Вечером призвал меня к себе и дать чашку чаю, которую я с должным, благоговением пил стоя и обжег себе три пальца на правой руке».

Языки были вторым предметом его любимых занятий. Французские книги он читал свободно; с немецким языком начал знакомиться в Философском отделении, а в богословском классе изучал еврейский. «Еврейская грамота, писал он к отцу, идет у меня хорошо; едва ли я не первый знаток ее между своими товарищами; мне очень желательно со временем прочитать на еврейском языке книгу «Иова» и «Песни Песней».... времени мало; люблю читать книги».

Но главным полем его работ были практические упражнения. Воспитанникам философского класса вменялось в непременную обязанность писать рассуждения на темы, и роде следующих: «о различии веры и знания, о превосходстве умозрительного учения перед опытным. «Диссертации, говорит он, были для меня, в некотором смысле, ареной, на которую я выходил смелым борцом, уверенным в своих силах». Понятно, здесь он находил случай применять к делу заготовленные нм материалы посредством чтения книг, выказывать гибкость своего живого ума и прекрасного слога, которым он, бес сомнения, был обязан Карамзину. В продолжение шестилетнего семинарского курса Введенский написал множество рассуждений, который и после него долго ходили в саратовской семинарии из рук в руки учеников в виде толстого фолианта. Большая часть из них написана на латинском языке, а некоторый — на русском. Все они отличаются стремлением блеснуть оригинальным мнением, стройным систематическим изложением и обилием цитат из Французских и латинских писателей. Мы имеем под рукой одно из его рассуждений «О значении духовного сословия в истории русского народа». Содержание его свидетельствует о необыкновенных трудах юноши. С карандашом в руке он прочитал девять томов истории Карамзина, отметил факты, необходимые для его предмета, и, сообразив относительное их достоинство, сгруппировал исторические данные в одно громадное сочинение.

Одна из таких диссертаций «О бессмертии души» могла стоить ему решительного сумасшествия. Употребив несколько бессонных ночей на ее разработку, он испытал от напряженной деятельности сильный припадок в мозговых органах. Расстроенному его уму представилось, что он живет в новом мире, где нет ни скорби, ни страданий. Болезнь его началась довольно оригинально. Он отправился на рынок, накупил арбузов, дынь, яблок, уложил их в полу своего длинного сюртука и прямо, без доклада, вошел в залу своего инспектора. Обратившись к монаху со следующими словами: «Вот, отец, плоды нового мира», он высыпал фрукты на пол и юркнул из комнаты. Это было весной. На другой день утроить он отправился на высокую гору, лежащую на восточной стороне Саратова. С этой горы, на которой некогда буйствовал Пугачев, открывается величественная картина окрестных местностей. Введенский взошел на самую ее вершину, стал на колени перед восходящим солнцем и произнес импровизированную молитву. «Эта минута, как он сам говорил, была самая поэтическая в его жизни». В самом деле, представьте себе; чудное летнее утро, торжественную тишину, окружающую поэта; у ног его катилась широкая Волга; позади его лежал во всей своей пестроте многолюдный город; слева расстилались зеленые поля, прекрасные сады, и справа, на отдаленном горизонте, синелась безграничная даль заволжских степей. Впрочем, это поэтическое состояние больного юноши продолжалось не долго: его привели в больницу и привязали к постели. Болезнь, развиваясь больше и больше, угрожала ему смертью. К счастью, приехали его родители. Мать с горючими слезами на глазах подошла к кровати сына. Слезы матери сильно поразили его болезненное воображение; в голове Введенского мгновенно сверкнула мысль: «неужели и в новом мире есть слезы»? Развивая свою мысль далее и далее, он наконец дошел до ясного сознания о своем лунатическом состоянии, и, благодаря нежным заботам матери, скоро выздоровел: «Странно, пишет он; но с этой поры я на долго разлюбил диссертации и писал их с таким же принуждением, с какой охотой занимался ими прежде».

Наконец в 1834 году, 15 июля Введенский окончил курс наук в, семинарии. Одиннадцать лет беспрерывных и утомительных трудов достигли своей цели. Впереди, как только Введенский покидал школьную скамью, ожидала его мирная доля сельского священника, семейная жизнь и существование в каком-нибудь уголку саратовской губернии. Но юноша, проникнутый страстным желанием идти дальше на пути своего совершенствования, видел перед собой другое призвание. Он решился убедить своего отца отпустить его в московскую духовную академию. Отец согласился. Между тем один профессор саратовской семинарии, любивший Введенского, советовал ему поступить в университета, предугадывая настоящее назначение своего даровитого и пылкого питомца; с этой целью ему дано было рекомендательное письмо к профессору московского университета М.... Мечта о поступлении в университета огнем охватила душу неопытного юноши. «Всю дорогу я только и думал о том, как бы устроиться в университете; экзаменов я не боялся; одно меня сильно сокрушало: чем я буду жить, когда буду студентом? Денег со мной всего было 100 рублей (ассигнациями); от отца я требовать больше не мог, потому что он с величайшим трудом собрал кое-как и эту сумму. Но будь что будет: я пока видел во всем одну хорошую сторону и заранее приходил в восторг, как буду слушать людей ученых, которые откроют мне новый мир знаний. Через пять лет пришлось во многом разочароваться и повторить: «славны бубны за горами».