Пыпин А

Пыпин А.Н. "Радищевский музей" А.П. Боголюбова // Вестник Европы. Пг., 1881. Кн. 1. С. 411-421

„РАДИЩЕВСКИЙ МУЗЕЙ" А.П. БОГОЛЮБОВА.

Прошлым летом, во время пушкинского праздника в Москве, ко многим приятным впечатлениям, какие бывали в эти дни, присоединилось для нас еще одно, совсем постороннее празднику, но как будто входившее в его программу: дело шло опять о художественных интересах русского общества. Благодаря любезному предложению нашего известного художника А.П. Боголюбова, мы имели случай видеть в его доме замечательное художественно-археологическое собрание, которое пожертвовано им городу Саратову и в непродолжительном времени (по окончании строящегося в Саратове дома для его помещения) должно быть перевезено туда и открыто под именем „Радищевского Музея".

О предприятии г. Боголюбова упоминалось не один раз в столичных газетах, но всегда слишком коротко, чтобы можно было составить понятие и о целях, с которыми делалось это пожертвование, и о составе коллекции будущего музея. Только в саратовских газетах сообщены были о последнем некоторые сведения, и, кроме того, корреспондент „Кронштадтского Вестника" с пушкинского праздника сделал довольно подробное описание как самого дома г. Боголюбова, очень оригинального и красивого, так и художественного собрания. (Дом принадлежит г. Боголюбову вместе с братом, Н.П. Боголюбовым, известным в литературе вышедшей недавно „Историей корабля"). К этому описанию мы и должны отослать читателя, который бы желал получить понятие о настоящем расположении коллекции в московском доме гг. Боголюбовых: этот артистический уголок очень любопытен.

Дальше мы упомянем о составе коллекции г. Боголюбова; но в особенности мы хотели бы обратить внимание на самый смысл предприятия г. Боголюбова, его общественно-образовательное значение и интерес. Мы воспользуемся при этом, в известной мире, сведениями, сообщенными нам самим г. Боголюбовым.

Живя некогда в Германии, в известном своей художественной школой Дюссельдорфе, г. Боголюбов познакомился с талантливым, хотя не первостепенным, немецким художником Михелисом. Средства, которые приобретал своими работами, Михелис употреблял на покупку разного художественного bric-а-brас, так что его мастерская и квартира были наполнены сверху до низу как лавка, антиквара. Потом он женился и перебрался со всем своим добром в свой родной город Ульм. Через несколько лет, г. Боголюбов встретил Михелиса больным и истощенным в Киссингене. Этим временем Михелис испытал тяжелые личные утраты, потерял жену и двух детей, и остался одиноким и больным. Свой рассказ обо всем этом Михелис заключил изложением своего плана—устроить в окрестностях Ульма музей и рисовальную школу, где он сам будет учителем, а потом все это передать на попечение центрального немецкого кунст-ферейна, т.е. художественного общества... Эта мысль глубоко заняла и нашего художника. Он начал с тех пор собирать картины, меняться с товарищами и иностранными художниками на свои работы, выработал в себе любовь к художественным древностям, которая обратилась потом в страсть. Оглянувшись раз на свои приобретения, г. Боголюбов нашел, что своими коллекциями не уступит Михелису... И в личной жизни нашего художника постигли подобные тяжелые испытания, и он решил—охранить свои собрата в будущем от риска безучастной растраты и дать им лучшее назначение — предоставив их на пользу художественного просвещения в нашем отечестве.

Собранные произведения искусства должны были образовать музей, к которому примыкала бы рисовальная школа. Местом был выбран Саратов: здесь были воспоминания родства; здесь была родина знаменитого и многострадального А.Н. Радищева, родного деда г. Боголюбова,—имя это могло с честью стать в названии музея; но здесь справедливо также виделся г. Боголюбову и один из главных пунктов вне столичной местной и народной жизни.

Когда собрания достигли значительного обилия, г. Боголюбов стал думать об осуществлении своей мысли. Года три тому назад он сообщил свое намерение одному из своих друзей в Петербурге, прося его содействия в практическом обеспечении предположенному пожертвованию. Саратовским губернатором был тогда г. Галкин-Врасский. Получив сообщение о предприятии г. Боголюбова, он очень ревностно отнесся к нему. В декабре 1877, саратовская дума получила первое известие о пожертвовании одновременно от г. Галкина и от городских представителей, бывших по делам города в Петербурге.

По полученным сведениям оказывалось, что г. Боголюбов жертвовал по своей смерти богатую коллекцию картин и других художественных предметов, и значительный денежный капитал, с целью устройства в Саратове художественного музея и при нем рисовальной школы. Коллекция состояла из собрания картин, свыше 70-ти, известных русских и иностранных художников, и более ста этюдов масляными красками; далее из рисунков и акварелей самого г. Боголюбова, более 200; из произведений скульптурных; наконец из большого собрания предметов художественно-археологических, старинных мебелей, бронз, стекла, росписной посуды, древней и новой, серебра и проч. Эти вещи ценились не ниже 50 т. руб., не считая произведений самого г. Боголюбова, которые ценились не ниже этой суммы. Сверх того, для рисовальной школы г. Боголюбов завещевал, после своей смерти и своего старшего брата[1], 25 т. руб. и для лучших учеников три стипендии при академии художеств, в 300 руб., на живопись, архитектуру и ваяние. Условием выполнения всего этого г. Боголюбов ставил только одно, чтобы город дал для музея постоянное, приличное и прочное помещение.

Дума, как естественно, приняла „с признательностью" предложение г. Боголюбова и высказала свою готовность исполнить условие. Она вступила в сношения с уполномоченными г. Боголюбова— членом государственного совета К.П. Победоносцевым и г. Галкиным-Врасским, желая получить от него прямые указания относительно размеров здания, необходимых для помещения музея и рисовальной школы; дума желала также, чтобы в том же здании дано было помещение для биржевого зала. Сношения затянулись; в мае 1880 года дума была извещена, что г. Боголюбов просил известного архитектора г. Штрома составить план здания, для чего дума должна была доставить подробный план местности, назначаемой для этой постройки. В другом письме того же мая 1880, г. Галкин извещал, что г. Боголюбов еще расширил свое пожертвование, предоставляя, после себя и своего брата, и принадлежащий им дом в Москве, что вместе с упомянутым капиталом составило бы в общей сложности ценность не менее 100 т. р. Он соглашался на желание города об устройстве в том же здании биржевого зала, и с своей стороны предлагал, чтобы для лучшего обеспечения рисовальной школы и ремонта допущены были в здании некоторые магазины („чистой" торговли—например, магазины книжные, музыкальные, оптические и т. п.).

Город несколько мешкотно вел это дело. После новых рассуждений, дума не нашла удобным предположенное раньше ею самой совмещение биржевой залы и музея в одном здании, и самую постройку биржевого здания затруднилась брать на себя, предоставив ее самому биржевому обществу. Наконец, в заседании 21-го Июня 1880 г. в думе сделан был обстоятельный доклад о положении дела и указана необходимость немедленного решения о выборе места для постройки музея и о доставлении архитектору подробного плана местности. Докладчик (г. Фомин, заступавший место городского головы) находил наконец, что, сообщая г. Боголюбову о решении, город должен был бы выразить ему свою признательность через особого депутата или иным образом. При обсуждении доклад, а прежде всего было сказано, что доселе город сносился с г. Боголюбовым только через третьих лиц, что следовало бы вступить с ним в прямые отношения и закрепить связь, образовавшуюся между ним и городом, выразив ему высокое уважение и благодарность городского представительства. Это предложение было принято с полным сочувствием и единогласно решено просить г. Боголюбова принять на себя звание почетного гражданина города Саратова—что вскоре и было исполнено и газеты сообщили телеграфный ответ г. Боголюбова. Далее, дума выбрала, с своей стороны, место для постройки—на Театральной площади, в центре города и одном из самых оживленных его пунктов; помещение в здании магазинов нашла неудобным, как в виду опасности пожара, так и несоответственности расположения вместе учреждений образовательных с торговыми и промышленными заведениями; но она желала, чтобы в здании музея нашла место городская публичная библиотека[2].

Такова официальная история этого дела. Мы сообщим теперь несколько подробностей о самом собрании, которое таким благородным путем должно стать собственностью г. Саратова и которое мы имели случай видеть.

Это собрание,—в настоящую минуту составляющее обстановку мастерской и приемных комнат в доме гг. Боголюбовых, — есть действительно настоящий музей, способный привести в восторг любителя искусства, — начиная с оригинальной изящности самого дома и до последней вещицы коллекций. Это—настоящий уголок знаменитого музея Клюньи. Было бы долго перечислять все картины, рисунки, скульптуры, артистические мебели, статуэтки, альбомы, майолики, бронзы и т. д.; да и подобное перечисление только записному любителю и знатоку могло бы дать ясное понятие о содержании коллекции. Упомянем только немногие, особенно замечательные вещи. Старые славы нашего искусства представлены здесь двумя этюдами К.П. Брюллова (один—"Христос перед народом", картина в Исакиевском соборе), несколькими этюдами и пейзажами А. Иванова (голова одной из фигур знаменитой картины, находящейся в Москве); далее—„нормандский вид" Репина, „лес" Шишкина, головка цыганки знаменитого портретиста Харламова, пейзажи Дюкера, Беггрова, Васильева, картины трех Маковских (Константина, Николая, Владимира), Гуна, разные вещи Худякова, Давыдова, Бронникова, Дмитриева, Васнецова, Савицкого, В.П. Верещагина, Шиндлера и проч. Обширное собрате акварелей, рисунков пером и карандашом, между прочим: Бруни, Гуна, Бронникова, Константина Маковского, Зичи, Шишкина, и проч. Здесь и акварель Т. Шевченка, рисунки И.С. Тургенева (между прочим, собственный пор-трет в каррикатуре), рисунки В.А. Жуковского. Наконец, целый ряд картин, этюдов (из Нормандии и пр.) самого А.П. Боголюбова, между прочим, несколько эпизодов из последней войны. Из иностранных художников здесь представлены Андрей Ахенбах и Освальд Ахенбах, Добиньи, Изабё, Филипа, Палицци, Кнаус, Жирарде, Карл Мейер, Бриджеман, Шельфут, и другие.

Очень много любопытного представляют предметы художественной археологии: рыцарские латы и вооружения; разного рода мебели: резные стулья, столы, шкафы, ларцы — времен Генриха П. Людовика XIII, Людовика XV, мебели старо-испанской, португальской, итальянской, немецкой работы, и старые русские изделия; столы, этажерки, шкафы уставлены старинным хрусталем, бронзой, vieux Saxe, серебром разных времен и народов; замечательное собрате так называемых майолик и расписной посуды, старой и новой, и т. п.—Особый отдел собрания могут составить предметы личных воспоминаний г. Боголюбова: фотографии из путешествий его по Волге с Наследником Цесаревичем; гравюра портрета Его Высочества работы Крамского; оригинальные рисунки Цесаревича и Цесаревны; портрет покойной жены А.П. Боголюбова, писанный знаменитым в свое время портретистом Макаровым; портрет Н.П. Боголюбова, работанный Крамским; очень любопытные альбомы.

Собрание и доселе продолжает возрастать. Так, г. Боголюбов сообщал нам недавно, что М.М. Антокольский дарит будущему музею все слепки своих работ—приобретете редкое и ценное.

Мы заговорили о „Радищевском Музее" не для того, чтобы только указать на это замечательное пожертвование, каких у нас, к сожалению, делается слишком мало. Уже одна редкость подобных жертвований велит высоко уважать эти прекрасные примеры заботы об интересах общественного образования, направленной здесь на такую сторону этого образования, которая у нас до сих пор особенно была заброшена, — и надо желать, чтобы это предприятие привлекло в более сильной степени внимание общества, чем было до сих пор. По своей цели служить развитию интересов искусства в нашем обществе, предприятие г. Боголюбова становится в ряду с известным пожертвованием барона Штиглица в Петербурге (рисовальная школа), с пожертвованием П.М. Третьякова в Москве (приобретение для города Верещагинского собрания). Но есть одна сторона в предприятии г. Боголюбова, по которой оно остается пока единственным в своем роде. Это именно — помещение им своего музея и рисовальной школы в провинции.

Выбирая Саратов местом своего предприятия, г. Боголюбов имел отчасти упомянутые ранее личные мотивы, но им в особенности руководила мысль, что не должны же средства просвещения сосредоточиваться только в двух громадных центрах, как Петербург и Москва, и что не должно забывать, что миллионы людей, не чуждых искусству, живут вдалеке от этих центров, без всякой помощи. Мысль—чрезвычайно плодотворная и свидетельствующая о живом понимании потребностей нашего образования; мысль простая и глубоко справедливая, но которая, при всем том, до сих пор мало останавливает на себе внимание, забывается или пренебрегается. В самом деле, если желать прочных успехов нашей образованности, то одною из основных забот общества и правительства должна быть забота о размножении местных провинциальных центров науки и искусства. В последние годы в нашей публицистической литературе заметно распространилось убеждение в необходимости поднимать местную жизнь, дать простор и движение ее органам; но речь шла почти исключительно об отношениях административных и экономических. Но, понятно, что великую важность имеет здесь и вопрос образования. От времени до времени высказываются пожелания об основании новых университетов; но наши общественные пожелания имеют так мало авторитета, да и в массе общества еще так мало сознание, что до сих пор эти толки остаются почти без всякого результата. Если мы чувствуем, что одно из наших бедствий есть именно „бездонное" невежество народа и легкомыслие общества, что они,—кроме всего другого,—отзываются в грубости и вместе испорченности про-винциального быта, в диких нравах „темного царства", в промышленной неумелости и экономической беспомощности народа,—то распространение средств образования должно бы стать одним из первостепенных интересов. Не говоря о страшной заброшенности народных масс, скудость образования поражает и в средних, даже „высших" классах глухой провинции. — Не раз приводимы были статистические цифры наших образовательных средств (школ, газет и журналов, выходящих книг, процента грамотности и т. п.) сравнительно с европейскими; наши цифры поражали своей относительной ничтожностью, указывавшей в целом самое печальное состояние просвещения. Эти параллели способны были бы серьёзно испугать за наше национальное дело; ничтожность этих цифр может означать наконец политическую опасность. Замечание, что во французско-прусской войне 1870 и 1871 г. победила „школа",—не лишено серьёзного смысла...

У нас нередко говорят о даровитости нашего народа, рассказывают с чувством национальной гордости о замечательных самоучках, выходящих из народа. Эти последние рассказы производят на нас, наоборот, самое тяжелое впечатление. Что есть история „самоучки", как не безотрадная картина борьбы дарования с нищетой образовательных средств, борьбы тяжелой, физически и морально, и почти всегда бесплодной? Самоучка сделает вещи, изумительные в тех условиях, в каких он работал; но изобретения, которые он делает, его чуть не гениальные выдумки, давно существуют в науке или искусстве; он тратить ум и талант, чтобы отыскать ступени знания, которые могла бы открыть ему обыкновенная школа по его специальности.

Искусство имело и имеет у нас ряд имен, по справедливости знаменитых; но внешний круг его деятельности доныне крайне ограничен. Высшие школы искусства (живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, драмы) существуют—за какими-нибудь двумя-тремя исключениями—только в столицах, и здесь рассчитаны только на определенное число адептов; художественные собрания есть только в Петербурге и Москве. Интерес и вкус к искусству, как и средства для его изучения ограничены такой небольшой долей общества, что по обыкновенным понятиям искусство,—если не служит прямо для практической цели,—есть только роскошь, комфорт, предназначенный для удовольствия достаточных классов, и то лишь столичных жителей. Только для них существуют галереи, выставки, концерты; театр, правда, значительно распространен и в провинции,—но устройство театра для народа (даже в столицах) остается доныне тщетной заботой людей, желавших доставить народу эту небольшую долю художественного развлечения и поучения.

Эта слабость интересов искусства в нашем обществе есть, конечно, один из крупных и печальных недостатков нашей образованности. Может быть, что простая причина этой слабости сводится к экономической бедности, которая, вообще говоря, не оплачиваем искусства, не дает средств для его существования; —но, с другой стороны, у нас мало и думают об этом. Множество полезного в этом отношении могло бы быть однако сделано и теми средствами, какие в состоянии было бы доставить наше общество— если бы и в правящих сферах и в обществе привилось сознание высокого воспитательного значения искусства в жизни не только личной, но общественной и национальной. Правда, у нас не мало говорится об искусстве, но в сущности все только в сфере его высших проявлений, для тесного привилегированного круга, — как будто не знал, что есть более обширные круги общества и народа, для которых также должны бы существовать (хотя бы в скромной степени) эти интересы, и что есть разные градации искусства, популярные и прикладные, которые могут и должны требовать к себе внимания. Наша „художественная" критика—в литературе и в искусствах—любит быть очень строгой;—в литературном произведении, в картине, скульптуре розыщет и сурово осудит все недостатки, все прорухи против „художественности". В искусствах, которыми в конце концов мы крайне бедны, мы так требовательны, что можем свысока отнестись к Верещагину и Антокольскому; нечего говорить о том, как третируются второстепенности. Критика подобного рода видимо не имеет ясного представления об истинных размерах и отношениях наблюдаемых ею явлений. Она не умеет ни объяснить обществу действительно замечательных явлений, ни оценить справедливо явлений второстепенных, которые не могут быть судимы с точки зрения высшего художества и однако имеют свое место и цену в общем объеме художественного воспитания общества. За этими притязаниями и у критики, и у самих художников всего чаще забываются потребности более обширных кругов общества и их эстетического воспитания. С одной стороны, развивается самомнение, с другой—не замечаются самые основные потребности.

В общем положении наших художественных интересов, в особенности надо отметить два крупные недостатка: крайнюю беспомощность провинции относительно художественного образования, и недостаток связи между высшей школой художества и практическим ремеслом и производством. Наша провинция почти абсолютно лишена художественных собраний, и образованный (более или менее) домосед-провинциал может во всю жизнь не увидеть порядочной картины и скульптуры: только в последние годы „общество передвижных выставок" начало помогать этому недостатку,— конечно, только в ограниченной степени. Следовательно, для провинции—кроме литературы—остается мертвой буквой все то „ благотворное, облагораживающее влияние искусства", о котором так много говорится. Люди с художественными вкусами,—а такие люди, конечно, есть везде,—осуждены оставаться без пищи для одной из лучших сторон нравственной жизни; и сколько дарований должно заглохнуть без помощи и руководства! И везде, конечно, произведения искусства сосредоточены в больших центрах, но везде в Европе, кроме центров столичных есть масса второстепенных,—каких мы совсем не имеем. Не говоря об Италии, Испании, Франции, Англии, где накопилось столько разнообразных сокровищ искусства и от исторической жизни, и от новых поисков и приобретений, например Германия имеет первостепенные, высоко замечательные хранилища в Берлине, Вене, Дрездене, Мюнхене, Дюссельдорфе. Наши громадные пространства делают, разумеется, Петербург и Москву несравненно менее доступными для провинции, чем названные города для провинции немецкой, или Париж, Лион и Марсель для провинции французской.

С другой стороны, то, что мы заметили о недостатке связи нашего налично существующего искусства с практическим ремеслом я производством, едва ли требует доказательств. Сколько по всей Европе есть талантливых рисовальщиков, граверов, живописцев, лепщиков, которые, ограничивая свои притязания, дают столько прекрасных трудов прикладного и популярного свойства,—тогда как у нас „художник" (часто очень и очень второстепенный) стремится непременно быть мастером и творцом, питает к ,ремеслу" великое пренебрежение и в конце концов—ничего не делает:—говорим не свое только мнение, но и мнение, которое слышали от лиц, близко знающих нашу художественную среду. В результате—слабое внешнее распространение нашего искусства, скудость его практическая развит,—все это не дает развиться и спросу, на недостаток которого у нас обыкновенно жалуются. Известно, напр., в каком жалком положении находится наше гравировальное искусство: чтобы иметь хорошую гравюру, напр., портрет для издания, надо обращаться в Париж или в Лейпциг, или заказывать ее в государственном учреждении, работающем исключительно прекрасно (с иностранными мастерами) потому, что оно заготовляет государственные бумаги. Где в каком-нибудь производстве требуется участие художества, на фабриках и т. п., наверное работает не русский художник, а выписанный француз или немец, как на заводах механических и тому подобных, англичанин или американец—получающие, разумеется, изобильные оклады. У нас много, быть может, слишком много, говорится о наших национальных особенностях, достоинствах, дарованиях,—и, кажется, пора бы думать о том, чтобы доставить этим достоинствам и дарованиям возможность развиться и обнаруживаться не в надеждах только, а в действительности. Таланты должны извлекаться не из одного только привилегированного сословия; надо., чтобы не гибли те, которые есть в народной среде,чтобы они могли и вне столицы найти какую-нибудь опору; надо, наконец, чтобы художественный вкус, более или менее развитый школою, пригодился для практической жизни, для промышленная труда и ремесла.

В виду этих настоятельных потребностей нашего художественного образования, и хочет устроить г. Боголюбов свое провинциальное предприятие,—и в этом, по нашему мнению, заключается особая общественная ценность его предприятия.

Насколько нам известно по личным сообщениям г. Боголюбова,, он намеревается устроить „Радищевский Музей" так, чтобы он . не был похож на те казарменные помещения, где виден только пол, потолок, и стены, завешанные картинами; напротив, чтобы видно было жилье, не роскошное, но полное/ вкуса и изящества (в четыре залы или просторные комнаты), в том роде, как устроен его дом в Москве, и еще лучше, если возможно. Что касается школы, то, чтобы обеспечить ее разумное и целесообразное управление, г. Боголюбов полагает поставить ее в прямую зависимость от известного художественно-промышленного учреждения барона Штиглица в Петербурге,—которое, по мнению г. Боголюбова, должно бы стать центром, откуда должны были бы распространиться по разным краям нашего отечества благое влияние и забота о подобных нормальных школах: это должно бы быть дальнейшей целью замечательного петербургского учреждения, поставленного в наилучшие условия для своего процветания, при богатых средствах и разумном управлении.

Остается желать, чтобы город Саратов скорее исполнил свою долю в устройстве дела—постройкой здания для музея, школы и библиотеки,—чтобы жертвователь мог видеть осуществление предприятия, для которого желает еще сам поработать, и в его целом распорядке, и в расширении новыми приобретениями. Мы упоминали, что еще в последнее время к коллекции прибавилось приношение г. Антокольского; когда помещение будет окончено, г. Боголюбов намерен устроить, во имя искусства, коллекцию картинами и древностями,—что, при обширных его связях и знакомствах,может еще сильно обогатить музей; г. Боголюбов уже встретил в этом отношении немало влиятельных сочувствий.

Итак, дело стоит за городом. Мы знаем, что в настоящее тяжелое время силы города могут быть вполне поглощены другой заботой: краю еще грозят бедствия голода. Но когда придут более спокойные времена, город должен бы положить все старания, чтобы достойным образом выполнить свое дело. Саратов уже теперь—центральный пункт нижнего Поволжья по своему экономическому и торговому значению. Надо желать, чтобы к этому присоединилось и другое значение — образовательного пункта... Была уже речь об основании здесь- университета; теперь по крайней мере он мог бы начать свои труды в этом направлении содействием к исполнению предприятия г. Боголюбова. Пусть не «случится того обстоятельства, о котором с опасением упоминал доклад 21-го Июня 1880,—что слишком большое замедление может охладить добрую волю жертвователя... Дума заявила г. Боголюбову свою благодарность; но надо бы желать, чтобы в городском обществе выросло более сознательное отношение к этому делу, которое при разумном и деятельном содействии общества может стать у нас замечательным и первым в своем роде провинциальным учреждением. Интересы науки и искусства, к сожалению, мало ценятся у нас людьми практических профессий; но думаем, что в «вое время в саратовском обществе и его представительстве найдется достаточно образованных людей, которые сумеют оценить важность ожидаемого учреждения.

А. Пыпин.