Неманов
Л. Беседа на пароходе с М. Горьким / Перепеч. из газ.: "Саратовский
листок". 1903. 12 июня (№ 123). С. 2 // Алексей Максимович Горький: Статьи
и документы. Саратов, 1937. С. 37-40.
Беседа на пароходе с М. Горьким
Сегодня
на пароходе общества „Кавказ и Меркурий" „Великая Княгиня Ольга
Николаевна" проезжал через Саратов М. Горький, и мы воспользовались
Случаем побеседовать с известным писателем. Застали мы Алексея Максимовича в
рубке второго класса. Портреты в общем довольно верно передают наружный вид
писателя М. Горький высокого роста, с глубоко ушедшими в орбиты, вдумчивыми
глазами. На серьезном, оригинальном лице выделяются небольшие белокурые усы.
Костюм классически горьковский: чесунчевая рубаха, подпоясанная черным ремнем с
серебряными украшениями, высокие сапоги и чесунчевая с довольно небрежно натянутым
чехлом фуражка.
Я,
между прочим, сказал А.М. о том, что „На дне" ставилась у нас 3 раза: любителями,
малорусской труппой и г. Петипа.
— А
что же играл Петипа? — спросил А.М.
—
Барона,—ответил я.
А.М.
улыбнулся довольно иронически. Кто видал М.М. Петипа в роли Барона, тот поймет
улыбку г. Горького.
От
постановки „На дне" у нас мы перешли к разговору о самой пьесе.
—
Правда ли, что вы сами недовольны своим произведением?
—
Да, пьеса написана слабовато,—ответил Ал. Макс. — В ней нет противопоставления
тому, что говорит Лука. Основной вопрос, который я хотел поставить, это—что
лучше: истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до
того, чтобы пользоваться ложью, как Лука. Это вопрос не субъективный, а
общефилософский. Лука представитель сострадания и даже лжи, как средства
спасения, а между тем противопоставления проповеди Луки, представителей истины
в пьесе нет. Клещ, Барон, Пепел это факты жизни, а надо различать факты от
истины. Это далеко не одно и тоже. Бубнов вот протестует против лжи... На наше
замечание, что ложью Лука облегчил последние минуты Анны, Алексей Максимович заметил:
—
Ну если умирающим нужна ложь, то пусть ее и дают им.
Я
заметил, что всякий конечный идеал заключает в себе часть условности.
—
Что такое, например, конечный идеал наиболее прогрессивных классов Европы?
—
Гадание, более или менее вероятное.
—
Да ведь за этим гаданием идут миллионы людей!
— И
отлично делают. Дойдя до известного предела, они всегда сумеют свернуть в
сторону и пойти туда, куда им нужно. На это у них хватит и сил, и уменья, и
здоровья. Причем же тут ложь или сострадание? Они стремятся к истине, вовсе не
пользуясь ложью или состраданием.
—
Но ведь герои „На дне", не принадлежат к культурному обществу...
—
Ну, это не важно, ходят ли люди в черном сюртуке или в отрепьях. Важно то, что
они люди изжившиеся, нездоровые; с расшатанными идеалами, а ведь культурные
люди именно люди изжившиеся; и герои „На дне" такие же изжившиеся люди. В
них нет здравого основания. А кто еще не изжился, тот протестует против лжи.
Из
разговора с г. Горьким мы вывели заключение, что вопреки тому, что писали
критики, симпатии автора „На дне" не на стороне проповедников необходимости
лжи и сострадания, а напротив на стороне тех, кто стремится к истине. Как бы
горька и печальна ни была истина, но она нужнее, лучше самой красивой лжи. И
вот отсутствие в пьесе представителей истины, как противовес проповеди лжи и
сострадания в лице Луки и есть по мнению г. Горького основной недостаток его
пьесы.
Выше
всего истина. К ней и нужно стремиться. Нам кажется, что такое отношение самого
г. Горького к своей пьесе объясняет различное отношение к ней критики. Вопрос
о том, нужно ли человечеству сострадание, ложь, или оно может жить одной
истиной, не прибегая ни к каким иным средствам, вроде сострадания, — вопрос
громадной важности. В художественной и особенно драматической литературе он
еще не ставился. Г. Горький хотел поставить этот вопрос: истина или сострадание?
Но по его собственному признанию, разрешить ему это не удалось. Громадная
заслуга и в том, что он поставил этот вопрос.
На
этом наш разговор о „На дне" окончился, и я спросил г. Горького, куда он
едет.
—
Пробираюсь на Кавказ.
Наш
Саратов г. Горькому не понравился. По его мнению, это самый грязный и пыльный
из всех поволжских городов. Нижний Новгород гораздо лучше, чище и меньше в нем
пыли.
Понравились
только Алексею Максимовичу лодки, стоявшие у пристани, особенно гоночные,—длинные,
четырехпарные.
—
Хорошо бы на такой лодке прокатиться по Волге! —заметил он.
На
мой вопрос, правда ли, что он покупает „Русскую Мысль" г. Горький категорически
ответил.
—
Врут!
На
счет же участья г. Чехова в редакции „Русской Мысли" Ал. Мак. заметил,
что читал об этом, но сомневается, правда ли это.
По
поводу переделки неким г. Перским его рассказа „История одного преступления"
в пьесу и неодобрительных отзывов о ней французской печати г. Горький заметил,
что французские критики смешали его с Перским, о чем конечно, он, а вместе с
ним и мы можем только пожалеть.
Я
заметил, что и Вогюэ, восторженно отзывавшийся о Горьком в первой своей статье,
теперь смешал его с Перским.
— И первая его статья обо мне плохая была!— ответил Алексей Максимович.
Нам кажется, что суровый отзыв г. Горького о статье Вогюэ вызван
тем, что Вогюэ причислил г. Горького к романтикам, тогда как, по предыдущему
разговору Алексей Максимович вовсе не склонен причислять себя к романтикам...
Пароход загудел, готовясь к отходу, и мы распрощались с г. Горьким.
Л. Неманов.
Газета „Саратовский листок", 12 июня 1903 г., № 123,
стр. 2.