Вырыпаев П.А. Лермонтов и крестьяне // Вырыпаев П.А. Лермонтов: Новые материалы
к биографии. Воронеж, 1972. Ч. 2. С. 71-72, 111-117.
ЧастьII Лермонтов и
крестьяне
ТАРХАНЫ. СЛУГИ И
ДВОРОВЫЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА.
КРЕСТЬЯНЕ,
ОТПУЩЕННЫЕ НА ВОЛЮ
Мы
знаем теперь, что раннее детство М.Ю. Лермонтова протекало в кругу людей,
отличавшихся широким кругозором, увлекавшихся театром, музыкой,
интересовавшихся историей своей страны, людей, близких к декабристам и передовым
деятелям александровского царствования.
Но
большую часть своего детства Лермонтов жил в Тарханах, в помещичьей усадьбе,
обслуживаемой крепостными крестьянами. Они создавали своим трудом экономическое
благополучие помещицы Арсеньевой и ее внука. И с ними неизбежно возникали
повседневные взаимоотношения как у Е.А. Арсеньевой, так и у М.Ю. Лермонтова.
Крестьяне
не только обрабатывали полевую землю, но и вели хозяйство на усадьбе; из них
набирались дворовые.
Общение
Лермонтова с крестьянами было постоянным, ежедневным.
Но
как раз о жизни крепостного люда, окружавшего Лермонтова с детства, до сих пор
мы знали очень мало. Все наше представление о тарханских и кропотовских
крестьянах обычно исчерпывалось общими замечаниями о тяжелой народной доле,
основанными на художественных произведениях поэта.
<…>
КРЕСТЬЯНСКАЯ
ОБЩИНА. СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ.
ЗАКЛАД
ТАРХАНСКОГО ИМЕНИЯ.
СЕМЬИ,
ПОДВЕРГАВШИЕСЯ НАКАЗАНИЮ. ГОСПОДСКАЯ УСАДЬБА
Господская
усадьба была отделена от села канавой н валом, и по сей день еще заметными,
хоть и значительно сглаженными временем.
В
селе жили крепостные крестьяне, обрабатывавшие землю. Крестьянские дома, крытые
соломой, располагались по обоим берегам речушки Милорайки, в середине села
перехваченной плотиной. На южной стороне было еще два коротких ряда домов,
отходивших под прямым углом от главного порядка.
В
доме обычно была одна комната, третью часть которой занимала печь. Печи во
многих домах делались глинобитные. В опалубку нужных размеров засыпалась глина,
и ее набивали деревянными чекмарями (большой дубовый молоток). Печное отверстие
делалось при помощи опалубки, которую потом выжигали. Трубы и шестка у печки не
было. Топили по-черному: весь дым шел в избу. Для его выхода вверху делали
волоковое оконце под потолком. Над челом печи укреплялась полка, называемая
грядой. На ней сушили лучину, онучи, а когда топилась печь, иногда обжаривали
сваренную и очищенную от кожуры картошку[1],
которую потом называли «с гряд жареная». Характерная фраза иногда употребляется
и теперь в речи местных жителей (Е.В. Рыбакова), но смысл ее уже утрачен.
Дома
освещались лучинами, приготовляемыми из дубовых чурбаков, которые запаривались
в печке. Когда дуб размягчался и делался вязким, его щепали на лучины, а потом
их сушили на гряде. Лучину укрепляли в светце, под которым ставилось корытце с
водой, и туда падали угольки. Кто-нибудь следил, чтобы лучина не гасла.
В
избе вдоль стен тянулись лавки. Спали на них, а также на печи и на полатях,
которые устраивались высоко, под потолком.
В
переднем углу обычно был киот, или кивот, — открытый шкаф, украшенный резьбой,
поставленный на лавку, в нем — иконы.
Над
входной дверью вбивали деревянные колки, на них мужчины вешали шапки. Около
двери на колках висела одежда и лошадиная сбруя. Сажа покрывала толстым слоем
стены избы. Все было пропитано запахом дыма. Полы в избах делали глинобитные.
Печь клали, немного отступая от стены. Чуланчик за печью называли (и сейчас еще
называют) казенкой. В нем держали теленка или поросенка. Зимой в избе ставили
колоду, или пересек, чтобы кормить корову. Конюшен и теплых хлевов не было.
Избы рубились из круглого леса. Около избы был крытый соломой навес, сарай,
хлев, невдалеке погреб, крытый соломой в виде шалаша. Ближе к гумну ставили
амбар для зерна. На гумне, расположенном в конце усадьбы, строили плетневую
половню и овин (сооружение для сушки снопов перед молотьбой).
В
романе «Вадим» Лермонтов писал: «...Вдоль по берегу построены избы дымные,
черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги...» («Вадим»,
т. VI, стр. 16). И дальше: «...Миновали
темные сени... и осторожно спустились на двор... собаки на сворах лежали под
навесом... Когда они миновали анбар и подошли к задним воротам, соединявшим
двор с обширным огородом, усеянным капустой, коноплями, редькой и
подсолнечниками и оканчивающимся тесным гумном, где только две клади, как
будки, стоя по углам, казалось, сторожили высокий и пустой овин, возвышающийся
посередине, то раздался чей-то голос...» («Вадим», т. VI, стр.67).
Всего
у Е.А. Арсеньевой было 4038 десятин земли, в это количество входили луга, леса,
выпасы и неудобные для обработки земли.
В
пользовании крестьян находилось 1870 десятин пашни. Крестьяне пользовались
землей на общинных началах. Земля делилась на равные участки по числу тягловых
единиц в семье. Система севооборота как на крестьянской, так и на барской земле
была трехпольная: пар; озимое, яровое. Сеяли рожь, овес, просо, гречиху,
чечевицу, горох. Обрабатывали землю крестьяне примитивными орудиями: деревянная
соха, борона, коса, серп, цеп. Сеяли вручную, разбрасывая семена из кузова или
севальника.
В
крестьянской тарханской общине было 134 двора. Землю в паровом клину и яровом
делили довольно часто.
В
барском поле было такое же количество пахотной земли, как и у крестьян, и
крестьяне обязаны были обрабатывать ее. Обычная барщина была трехдневной. Но на
деле выходило, что на господ работали больше трех дней, особенно в горячую
страдную пору, и потому свою землю обрабатывали часто по праздникам и по ночам.
Урожай
убирали вручную. Снопы с поля свозили на телегах и складывали в скирды сзади
огорода, на гумнах. Барский хлеб скирдовали возле риги — так назывался большой
сарай, где молотили снопы в ненастье. Молотьба обычно производилась осенью и
зимой. Это был тяжелый, изнурительный труд. Работали от зари до зари и летом и
зимой. А достатка в семьях не было.
Особенно
тяжело было в неурожайные годы. Не оставалось семян на посев, и поля пустовали.
Повсеместно тогда стали строить так называемые магазины для хранения запаса
семян. В имении Арсеньевен семян засыпали с каждой ревизской души по 4 гарнца (32 фунта, или 12,8 кг) ржи и 2 гарнца
(16 фунтов, или 6,4 кг) ярового хлеба. Всего было засыпано, например, в 1838
году за 600 душ 37 четвертей и 4 четверика ржи и 18 четвертей. 6 четвериков
ярового. (В четверти — 512 фунтов, или 202,8 кг; в четверике — 64 фунта, или
23,1 кг.)
За
16 душ дворовых М.Ю. Лермонтова его доверенный засыпал в этом же году 1
четверть ржи и 4 четверика ярового хлеба[2].
Крестьяне
свою долю семян отдавали в «гамазей» сами, ответственность же за необходимое
количество страхового семенного фонда лежала на помещике.
Но
обнищание деревни задержать было нельзя. Население быстро увеличивалось. За 30
лет, начиная с 1800 года, оно выросло в 1,5 раза, дошло до 615 ревизских душ.
Земли же у крестьян не прибавилось, и урожаи оставались прежними.
Тарханские
крестьяне получили облегчение после смерти Е.А. Арсеньевой. Новый владелец,
Афанасий Алексеевич Столыпин, перст селил в Саратовскую губернию, в Чардым, на
новые земли в 1850 году около 200 душ — 34 семьи, оставив в Тарханах прежнее количество
крестьян, 427 ревизских душ[3].
Столыпин
заботился о своих интересах: сделать имение более доходным и заселить новые
земли. Но и тарханские крестьяне выиграли от этого: у них увеличился земельный
надел на ревизскую душу. Перед реформой 1861 года в Тарханах по сравнению с
соседними селами был наивысший надел — 4 десятины в каждом поле на ревизскую
душу, а излишки 326 десятин от крестьянской общины в 1861 году были отрезаны в
пользу помещика, владельца Тархан А.А. Столыпина.
Порядок
в имении Арсеньевой поддерживался как мерами экономического принуждения, так и
страхом наказания. Система управления крестьянской общиной была такова: барыня,
управляющий, сход, старшина, сотские.
Глухое
недовольство и возмущение бесправным положением и растущей нуждой с годами
становились все сильней и сильней.
Арсеньева
пользовалась правом помещиков ссылать недовольных в Сибирь или отдавать в
солдаты. Некоторые отчаянные головы бежали из родных мест. Но и у нового
хозяина они находили то же принуждение, терпели ту же нужду.
Применялись
в имении и другие меры наказания, сопровождавшиеся унижением человеческого
достоинства.
Лермонтову
все это хорошо было известно. Уже в 14 лет он задумывался над тяжелой долей
простого люда и свой гневный протест выразил в таких строках:
...Там
рано жизнь тяжка бывает для людей,
Там
за утехами несется укоризна,
Там
стонет человек от рабства и цепей!..
Друг!
Этот край... моя отчизна!
(«Жалоба
турка», т. I, стр. 49).
Недетская
горечь звучит в этих словах. Юный поэт задумывался не только о тяжкой доле
народа, но и о родине.
...И
душно кажется на родине,
И
сердцу тяжко, и душа тоскует...
(«Монолог»,
т. II, стр. 65).
[1]
Бусыгин Е.Н. Русское
поселение среднего Поволжья. Казань, 1966.
В соседних с Тарханами селах - Языкове, Толстове - черные избы сохранились до нашего времени и еще там встречались перед войной в 1941 г. В Тарханах же избы, топившиеся по черному, были в первой половине XIX века и упоминаются в рассказе Марфы Коноваловой. Названия предметов в черной избе дошли до наших дней, иногда употребляются в разговорной речи старожилов: гряда, чекмарь, казенка.
[2] ГАПО. Ф. 60. Оп. 1. Д. 934. Л. 3: Складная книга 1838 г.
[3] ГАПО. Ф. 60. Оп. 4. Д. 319. Л. 749, 804-805.