Памянник покойных членов Института: (князя И.А. Мещерского и Н.И.
Костомарова) / Н.К. // Вестник археологии и истории. СПб., 1885. Вып. 4. С.
75-77.
<…>
Совсем иное приходится нам сказать о другом нашем сочлене по Институту
Николае Ивановиче Костомарове. Это был не только в высшей степени даровитый
историк, но и писатель в более обширном значении слова, отзывавшийся легко и
живо на все политические, социальные и даже частные запросы и мысли. Его
талантливое перо, легко поддававшееся увлечению занимавшим его предметом,
сделало его известным на первых же шагах его литературного поприща не только в
Малороссии, но и в обеих столицах и послужило поводом к разразившейся над ним
невзгоды в то самое время, когда он готовился быть профессором и вступить в
счастливую семейную жизнь. Мы имели удовольствие познакомиться с ним в
Саратове, где он жил в административной ссылке, по освобождении его из
крепости, и впоследствии сойдясь с ним близко, считаем себя в обязанности
сказать несколько слов в его память. Живя один с своей почтенной матерью (уже
старушкой), окружавшей его самыми нежными заботами и горячо им любимой, Николай
Ива-нович числился на службе в канцелярии губернатора, который поручал ему
преимущественно статистические работы и между прочим сообщил ему сведения для
составлявшейся тогда записки (писал ее однако главным образом Костомаров) о
выгодах сооружения Саратовской железной дороги. Я был и личным свидетелем как
легко Н.И. собирал нужные ему статистические сведения и облекал их даже в
изящную форму. Однажды, не получая долго от Сердобского исправника годового
отчета по его уезду, губернатор поручил Николаю Ивановичу съездить в Cepдобск, и как мое имение находился в 7 верстах от этого
города, то он прежде всего приехал ко мне, а на другой день исправник сообщил
ему все нужные сведения, так что Н.И. уже через пять дней повез в Саратов все
требовавшиеся отчеты, статистические данные и даже составленные им таблицы. Но
эти пять дней он провел у меня, в моей семье, и мы не могли довольно надивиться
его деятельности и разнообразию его талантов. "У вас верно поются в народе
какие-нибудь местные песни", спросил он меня, и я кликнул двух крестьянок,
которые пропели ему разные предания, из коих одно напечатано впоследствии в
моем „Архиве исторических и практических сведений о России"[1].
Вечером он садился на балкон и, объяснив окружавшим его приемы так
распространенные в настоящее время постукивания в стол и накладывание рук на
поддающихся легкому усыплению субъектов, выведывал от них ответы и тайны,
сообщающие нас с другим миром. Издававшийся мною тогда „Архив
историко-юридических сведений о России" ему очень понравился и он обещал
мне несколько статей, которые и были напечатаны мною впоследствии, но уже в
другом издании, именно в упомянутом выше „Архиве исторических и практических
сведений". Из них статья: Должно ли считать Бориса Годунова
основателем крепостного права и
особенно статья о Варягах-Руси еще прежде издания их в свет вызвали оживленный
диспута между Николаем Ивановичем (тогда он жил уже в Петербурге) и М.П.
Погодиным. Этот диспут происходил на одном из бывших в моем доме вечерних
собраний, которое Погодин описал очень живо в издававшемся им
„Москвитянине". В то время Костомаров уже читал лекции в Петербургском
Университете и мне приходилось с ним не только часто видеться, но и спорить: он
обыкновенно соглашался со мною, но когда его статья появлялась в печати, то мое
влияние на него оказывалось ничтожным. Тем не менее одно лето мы провели с ним
очень дружно: он жил у меня в доме, мы ездили с ним за город и посещали вместе
разные увеселительные заведения (honny
soit qui mal y pense),
спорили до слез и возвращались к ночи до того возбужденные, что Костомаров не
мог долго заснуть, раздевался и принимался за перо. Мой отъезд на долгое время
по делам службы в Москву, а затем усиленные занятия по Институту и разным
изданиям нас разъединили, но мы встречались всегда дружно и любовно вспоминали
старину...
И наука, и изящная литература будут еще долго, если не вечно,
освежаться прекрасными картинами, начертанными рукою историка-художника, а семейство
покойного (он женился впоследствии на бывшей своей невесте в начале службы),
его друзья и знакомые будут всегда беречь в своих портфелях его деловых,
остроумных записки, писавшаяся им часто под лад наших старинных
„челобитень" и посланий и хранит в своей памяти слышанные от него в
домашнем быту „рацеи" и шутливые рассказы „о бесах (в особенности о бecе Зефеусе)", их похождениях и шалостях.
Н. К.