Белова М.П. А.С. Яковлев (1880-1953) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1964. С. 212-218.

А.С. ЯКОВЛЕВ (1886—1953)

В Вольске на окраине города до сих пор цел скромный дом, в котором в ноябре 1886 года родился интересный человек — Александр Степанович Яковлев.

Он стал писателем; прожил замечательную жизнь; изъездил всю страну: воевал в Польше, много раз бывал на Севере, в Сибири, хорошо знал Донбасс, среднюю полосу России, Кавказ, но сохранил поразительную человеческую и писательскую верность своей Волге, которую знал от истоков до дельты. На страницах его произведений плещется, переливается, сверкает великая река с ее плесами и островами; со столетними осокорями и степными просторами берегов; с разбойной славой старых Жигулей и Малыковки и с новой славой новых волжских городов, могучих сооружений, новых людей. Рассказанная живым, сочным языком, встает с этих страниц история нашего края. Действие большинства произведений писателя развертывается в Саратовском Поволжье: в самом Саратове, в Вольске и его окрестностях, в нижневолжских степях. Живя с 1915 года постоянно в Москве, Яковлев часто и подолгу работал в Вольске. В своей автобиографии 1937 года он писал: “Я множество раз бывал в Саратове и теперь бываю раза по четыре каждый год. Со времен Октябрьской революции я стал присматриваться к Саратову еще пристальнее. Там я собираю материал для моих будущих работ”.

Он поддерживал дружеские отношения се многими саратовнами, особенно с писателями[1].

Написанные в разное время родственникам и друзьям письма Яковлева полны глубочайшей нежности к родным местам. Он умер в Москве весной 1953 года. Последним произведением писателя была книга о Волге — “На великой русской реке”. Он похоронен в Вольске, там, где просил похоронить.

<…>

Потомок крепостных крестьян графа Орлова-Давыдова (со стороны отца) и волжских бурлаков (со стороны матери), сам выучивший грамоте своего отца — маляра, Яковлев до революции “прошел сложный путь того русского интеллигента, который поднялся из самых низов...”[2]. В его жизни первые впечатления шли от реки и легендарной горы Маяк, от степных тропинок, вкусных родников и бабкиных рассказов о святых и разбойниках. И еще была вокруг такая нищета и темнота, такое беспробудное пьянство и суровые церковные посты, с которыми может соперничать только выносливость русского человека, его жажда разумной, хорошей жизни. Путь будущего писателя к знаниям и культуре лежал через приходскую школу и уездное училище, через раннюю трудовую жизнь подростка, на которого после смерти отца легла забота о семье, через труднейший экзамен экстерном за курс реального училища. Потом был Петербургский университет, близость к эсерам-максималистам, срочный вынужденный отъезд в Сибирь, затем юг — владикавказская газета “Терек”, в которой Яковлев сотрудничал одновременно с С.М. Кировым, разгром газеты, арест в Грозном, высылка в Ростов-на-Дону под надзор полиции, снова корреспондентская работа. Был 1914 год — разбитые дороги Польши и Галиции, на которых встретился с войной санитар-доброволец, специальный военный корреспондент сначала ростовской газеты “Утро Юга”, затем московского “Утра России”.

<…>

Революцию Яковлев принимал безусловно; десять лет спустя в ответе на анкету он убежденно утверждал, что “как беллетрист родился в октябре и... может быть, не только как беллетрист”. Но от абсолютного принятия революции до осмысления ее внутренних процессов и затем до художественного отображения ее лежал нелегкий путь идейно-художественных исканий, который молодой литературе Страны Советов еще предстояло пройти. Писательская биография Яковлева — не самая прямая линия в этих поисках, но она неотделима от истории советской литературы[3].

“Человек в революции — основа моих дум”, — определял в 1927 году круг своих тогдашних интересов Яковлев. Следует добавить, что нашего земляка-писателя в основном интересовал вполне конкретный человек — житель Саратовского Поволжья — в тех конкретных условиях революции, как они складывались в наших краях. Так что по произведениям Яковлева можно судить об особенностях становления советской власти на Нижней Волге. В этом смысле большой интерес представляет одно из лучших произведений Яковлева — повесть “Повольники” (1922).

<…>

В критике 20-х годов Яковлева часто называли бытописателем революционной деревни за его интерес преимущественно к крестьянству в революции. По рассказам Яковлева первой половины 20-х годов интересно проследить, как в застойную жизнь русской деревни проникают новые понятия, несущие конец наивным верованиями темных людей, конец страху перед хозяевами жизни[4].

До самых глухих и отдаленных уголков Заволжья добирается революция[5]. Маленькая повесть “Порывы”[6] обращает читателя к периоду зарождения революционной сознательности в среде полу пролетариев полу крестьян, работающих на Вольских цементных заводах. Идя в своих произведениях от конкретных жизненных наблюдений, Яковлев видит, что изживание деревней своего прошлого—процесс медленный, а ломка даже старого, ненавистного уклада жизни не проходит безболезненно. Разграблено и разрушено прекрасное графское имение в Шиханах, из холстов великих художников, предварительно отстирав краску, бабы нашили штаны ребятишкам (рассказ “Китайская ваза”, 1927). Вчера еще угнетаемый мужик не сразу привыкает к мысли, что он — хозяин страны и должен по-хозяйски беречь свою землю (повесть “Дикой”).

В 1921 году Поволжье не впервые[7] переживало голод и эпидемии, вызванные засухой. Но в условиях именно этого года бедствие приняло страшные размеры. Обращаясь в своих рассказах “Терновый венец” (1921) и “Нечестивый кот Фомка” (1922) к “боли волжской”, Яковлев рассказывает о саратовских деревнях, которые целиком снимались с насиженных мест и надеялись уйти от голода и болезней. Только человек, чье сердце разрывалось от великой боли за всех этих родных ему мужиков и баб, мог так сдержанно, без нажима рассказать о страшных глазах голодных людей, о толпе, теряющей человеческий облик в борьбе за жизнь и бросающей матери, которая плачет над раздавленным сыном, жуткое утешение: “Еще родишь”.

С такой же великой болью, как о большом несчастье, говорит писатель о тупости, невежестве, пьянстве в среде народа. Любуясь знакомой с детства добротой, выносливостью, душевной щедростью и здравым смыслом русского крестьянина[8], Яковлев не прощает ни одного случая проявления рабской тупости, бессмысленной лихости, жестокости, грубости людям, которые так щедро понимают поэзию труда (“Жнитво”, 1926), которые способны оценить красоту даже в непривычных для них проявлениях (“Китайская ваза”).

Однако, чем труднее и медленнее прививаются в деревне новые формы жизни, тем с большей радостью Яковлев их отмечает.

Ежегодно бывая в некоторых уголках страны, в том числе в Саратовском Поволжье, он внимательно следит за происходящими там изменениями. “Эти места — особенно родная мне Саратовская губерния, — пишет Яковлев в середине 20-х годов, — отражают в значительной мере жизнь всей страны. А я очень хочу знать, как живет страна в эти необычайные в истории человечества — годы великого опыта”. И если знакомство с жизнью крестьянства иногда наводит на грустные размышления о трудной вдовьей судьбе женщины в деревне[9], то с каким удовлетворением рассказывает Яковлев о прообразах колхозов — групповых хозяйствах, расположенных в Заволжье (по Караману), о том, как единая без полос и клиньев пшеница волнуется, точно море, в тех самых местах, где в 1921 году в голод встречались случаи людоедства (очерк “Деревня”, 1927).

10. См. военные корреспонденции 1914 – 1915 гг. в газетах “Утро Юга”, “Утро России”, рассказы 1921 – 1923 гг. “Мужик”, “О героях”, “Голь перекатная”, “Помощь” и др.

11. В очерке, опубликованном в “Новом мире” (1962. № 7) Яковлев вспоминал, что в Саратовской губернии видел одну довольно большую деревню, которую крестьяне соседних сел называют теперь вдовей, потому что там сплошь вдовы, во всей деревне мужиков, кроме подростков, совсем нет. В Саратовской же губернии встречал писатель даже “вдовью коммуну”.

---

[1] См.: Воспоминания Г. Боровикова // Новая Волга. № 30.

[2] См. вступительную статью В. Лидина в книге: Яковлев А. Избранные произведения. М., 1957.

[3] Октябрьская газета. 1927. 8 ноября.

[4] Критика, внимательно следившая за развитием творчества Яковлева в 20-е годы, в целом дала ему верную оценку. Наиболее интересные статьи о Яковлеве, опубликованные в периодической печати ранее, в 1929 году были объединены в критический сборник, который включал глубокие принципиально верные оценки А.В. Луначарского, обстоятельный анализ творчества писателя, проделанный Е.Ф. Никитиной, интересные наблюдения Неверова, статьи И. Кубикова, Н. Леонова. Львова-Рогачевского.

Почти все исследователи и критики отмечали человечность, гуманность, лежащие в основе творчества Яковлева; высокое художественное мастерство; реалистическую манеру; чистый, чуждый формалистических вывертов язык произведений; искренность и тонкую наблюдательность автора; вдумчивое отношение к действительности; хорошее знание изображаемого. Все это было правильным, но не напрасной была и тревога некоторых критиков по поводу излишнего объективизма писателя. Статья А.В. Луначарского о творчестве Яковлева называлась: “Без тенденций”. Причины такой авторской позиции Яковлева периода 20-х годов Луначарский видел не в равнодушии писателя к изображаемому, а в том, что “в самом миросозерцании” писателя нет “настоящих полюсов”.

[5] Смерть Николина камня” (1919), “Конец старой сказки” (1919).

[6] “В родных местах” (1925), “В селе Колояр” (1926).

[7] Повести “Дикой” и “Жгель” (1925).

[8] Красная новь. 1921. № 4.

[9] В очерке “Сбываются народные мечты” (Литературная газета. 1950. № 81) Яковлев вспоминает страшные засухи в Поволжье в 1881 и 1891—1892 гг.