Турков А. Саратовский метеор // Известия. М., 1988. 19 февр.

САРАТОВСКИЙ МЕТЕОР

Художника В.Э. Борисова-Мусатова судьба многим обделила — и здоровьем, и краткостью отпущенных ему жизненных сроков, и возможностью осуществить ряд своих замыслов, да и признанием современников, начавших «спохватываться» совсем незадолго до его безвременной (тридцатипятилетним!) кончины.

«А невезенье было опять тут как тут»,—замечает, говоря об одной из случавшихся с Виктором Эльпидифоровичем незадач, Константин Шилов в своей книге «Борисов-Мусатов», вышедшей в известкой серии «Жизнь замечательных людей» (Издательство «Молодая гвардия»).

Но никакие превратности судьбы — от ранней детской травмы, последствия которой терзали художника всю жизнь, до грубейших критических нападок, когда по его адресу с невинным видом «каламбурили», что, дескать, горбатого могила исправит,— ничто не изменило этой души, «синей и прозрачной, как весеннее небо», по выражению знавших его с детства.

«Простолюдин» по происхождению, Борисов-Мусатов оказался на диво восприимчив ко всему лучшему, что было в старой, уже заметно одряхлевшей к его времени культуре, к поэзия воспетых его любимым Тургеневым «дворянских гнезд».

Любопытно, что беспощадно суровый ко многим их владельцам Салтыков-Щедрин однажды весьма неожиданно для своего нрава написал картину почти в будущем «мусатовском» духе — и как раз «глазами» бывшего крепостного, увидевшего запущенную усадьбу с неожиданной остротой и силой чувства: «…ах, хорошо! Дом-то, правда, с заколоченными ставнями стоит, зато в саду — и не вышел бы кусты, кусты, кусты—так и обступили со всех сторон... И на дорожках, и на клумбах — везде все в один большущий куст сплелось... И весь этот куст большущий поет и стрекочет! А кругом саду — березы, липы, тополи — и глазом до верхушки не достанешь. Стоят, сердечные, и шапками покачивают, словно отпеванье кругом идет».

Размышляя о творчестве Борисова-Мусатова, известный композитор и критик Б.В. Асафьев (Игорь Глебов) писал, что этот художник мог бы сказать о себе словами Тютчева «Душа моя, элизиум теней, Теней безмолвных, светлых и прекрасных...»

И так понятно ощущение одного из первых чутких зрителей мусатовского «Водоема»: «широкая струя счастья залила наши сердца».

Его блистательное мастерстве — результат сложнейшего духовного процесса, «слагаемыми» которого были самые разнообразные воздействия и впечатления от своеобразной педагогики легендарного учителя Серова и Врубеля — П.П. Чистякова до «самодельного», «Домашнего», по выражению Шилова, импрессионизма (чуть ли не «почасового изучения натуры», запечатленного в набросках молодого художника) и, наконец, до углубленных занятий в парижской мастерской Фернака Кормона, который, далеко не во всем одобряя пристрастия ученика, тем не менее признавал, что «у этого маленького русского—хороший глаз!..»

Константин Шилов приводит слова одного исследователя о том, что в лице скромного саратовца «русская живопись быстро и торопливо... проделала в какие-нибудь два-три года всю эволюцию импрессионизма. И так же быстро и круто Мусатов свернул с путей импрессионизма к иным, более родным горизонтам» — к искусству «большого стиля и образного синтеза».

В самой же шиловской книге хорошо ощутима неизменная, глубинная связь ее героя с национальной стихией, со всем испытанным и «перечувствованным» в родных краях.

Увы, Саратов долго ходил в паре с понятием «провинциальная глушь», считался чуть ли не синонимом его, поскольку разъяренный Фамусов грозил упечь дочь «в глушь, в Саратов...». Да и сам Борисов-Мусатов, случалось, честил родной город «чертовым болотом» - и не без оснований.

Однако недаром он же писал о своей «саратовской родине». Именно в местном реальном училище его талант распознал преподаватель рисования (и сам художник) В.В. Коновалов и уговорил родителей мальчика дать ему специальное образование, там в годы его юности открылся, словно дверь в мир подлинного искусства, знаменитый ныне Радищевский музей; в Саратове, наконец, было у Борисова-Мусатова много верных друзей — Добошинские, Семечкина, Букинич, Станюковичи,—а позже и преданных учеников (Павел Кузнецов, Петр Уткин, Александр Матвеев).

Да, художник, как сам же предчувствовал, быстро сгорел, пронесшись сквозь жизнь каким-то мгновенным метеором. Но когда стоишь перед его полотнами, в душе, словно твой собственный голос, звучат давние тургеневские строки:

«Это твое мгновение не кончится никогда.

Стой! И дай Мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!».

А. ТУРКОВ