Бугаенко П.А. Заботливое внимание // Воспоминания о Константине Федине: [Сб.] / Сост. Н.К. Федина. М., 1988. С. 321-322.

П. Бугаенко

ЗАБОТЛИВОЕ ВНИМАНИЕ

Человеком “щедрого сердца” назвала Константина Александровича Федина Анна Зегерс. Эти слова хорошо выявляют его писательскую и человеческую сущность.

Душевная, сердечная щедрость Федина проявлялась и в большом и в малом. Она пронизывает его писательские выступления и критические статьи, дружеские встречи и многочисленные письма.

Любое общение с ним приносило заряд душевной щедрости, заботливого внимания.

Я оказался одним из тех, к кому оно было проявлено. И теперь, когда встречи и беседы с Константином Александровичем уже отошли в прошлое, хочется восстановить в памяти и рассказать о том житейском и литературном, в котором сказалось его заботливое внимание.

Имя Федина вошло в мое сознание еще в юношеские, студенческие годы.

Мое знакомство с Константином Александровичем Фединым имеет теперь уже полувековую давность.

В “Саратовских известиях” в конце января 1928 года сообщалось о приезде писателя в Саратов. Газета напечатала две главы из нового романа К. Федина “Братья”. Мы, студенты-филологи Саратовского университета, следили за приездами видных советских писателей в наш город. Бегали на их выступления, а иногда и уговаривали выступить перед студенчеством.

Стало известно, что Федин выступит в Доме работников просвещения. В этот Дом мы были вхожи. И вот 2 февраля 1928 года на маленькой сцене появился стройный человек, который звучным, красивым, с баритональными оттенками голосом прочитал первые главы романа “Братья”.

Теперь уже многое потускнело в памяти... Но зрительный образ писателя как-то “плотно” осел с тех пор... Именно это зрительское впечатление постепенно изменяло и вытесняло ту настороженную недоброжелательность, которая у нас, литфаковских комсомольцев 20-х годов, складывалась вокруг имени и творчества Федина. Его тогда дружно и громко ругала почитаемая нами рапповская критика как “попутчика”, да еще “нестойкого”, а роман “Города и годы”, сборник “Пустырь” и повесть “Трансвааль” казались и нам лишенными революционных перспектив, рассказывающими не о тех, кто делал новую жизнь, обращавшими внимание не на главное течение жизни... В далекие 20-е годы советская литература уже вошла к читателю с произведениями о войне и революции, передававшими пафос строительства новой жизни. Именно они и завоевывали нас мгновенно и безотказно.

У молодого Федина был свой читатель, но задорная юность, с восторгом принимавшая героику “Чапаева”, “Железного потока”, “Разгрома”, не сразу и не очень скоро поверила в его талант и признала своим.

Федин 20-х годов — это явление далеко не однозначное. Заявленные им в первых произведениях творческие принципы казались тогда нам несозвучными времени, принадлежащими более прошлому, чем будущему.

Да и сам писатель в те годы мучился этими неотступными вопросами: о чем писать, как писать? “Я... почти не прикоснулся к теме, с которой все мои однокашники давно обвенчались, — к современности”, — писал он в 1923 году о “Пустыре”. “Традиция оказалась сильнее меня, и, как ни героична эпоха, о которой я писал, герой мой прочно удержал наследие своих литературных предков”, — так в 1924 году он высказался о “Городах и годах”.

О деревенских рассказах 1926 года он размышлял: “Мне кажется, что рассказы о деревне, над которыми я работаю, будут достаточно неуместны в наши дни, в них начисто будет отсутствовать объяснение фактов, и я надеюсь, что они доставят мне небольшое удовлетворение”.

Впрочем, все это стало известно читателям значительно позднее. И если мы приводим эти писательские раздумья, то лишь как доказательство правомерности тех сомнений, какие обуревали тогда не только молодого писателя, но и молодого читателя."?

Федин мучительно искал активного героя. “Я сейчас ищу образ, — писал он Горькому, — на который мог бы опереться в будущем моем романе (“Братья” — П.Б). Я вижу очень стойких людей (хотя редко), но — поистине — таких людей вижу “я — человек”, но не “я — художник” (...) мне не можется писать об этих людях, мое воображение не претворяет их в притягательный образ, это все какие-то чурбаки!” Поиски привели писателя к убеждению, что “революция требует широких обобщений, требует развернутых картин действительности, требует осмысления нашей истории, нашего героического настоящего, требует больших прогнозов”, как заявил он в 1934 году. Этого активного героя Федин выразительно назвал “двигателем истории”. И все большее и большее место и значение в его романах и приобретали “двигатели истории”.<…>