Бугаенко П

Бугаенко П.А. Детство и юность в родном городе // Бугаенко П.А. Константин Федин : Личность. Творчество. Саратов, 1980. Ч. 1: Личность. С. 17-27.

<…>

24 февраля 1892 года в маленьком дворовом флигельке по Большой Сергиевской улице Саратова в семье служащего писчебумажного магазина родился сын Костя. “Я родился на Большой Сергиевской улице. Это говорила мне моя мать, в доме, который находился против Сергиевской церкви. Церковь эту я помню потому, что проходил мимо нее не раз, смотрел на нее снизу, то есть с берега Волги, видел ее хорошо на Большой Сергиевской улице. Но следов того домика я не видел, мама говорила, что он как-то исчез: то ли он завалился, то ли, он сгорел”, — вспоминал писатель в 1959 году[1]. Нет теперь в Саратове ни Сергиевской церкви, ни Большой Сергиевской улицы — это улица Чернышевского, а на месте, где стояла действительно “красивая”, какая-то “легкая” (такой запомнил ее писатель) Сергиевская церковь, сооружено здание научно-исследовательского института ортопедии и восстановительной хирургии.

Родители Кости Федина были людьми небогатыми, часто меняли квартиры в поисках лучшего устройства. Как правило, это были маленькие, приземистые флигельки, располагавшиеся сравнительно недалеко от Волги.

Фотоснимок одного такого флигеля во дворе дома Загрекова (на бывшей Ильинской, ныне Чапаевской улице) дает о них представление.

В письме к Г.В. Рассохину от 13 ноября 1964 года Константин Александрович сообщил “топографию” мест, где жила семья Фединых: “...мне сейчас забавным показалось вспомнить, наконец, все наши квартирки и “флигельки”, в которых семья то ютилась, то “проживала” в Саратове со времени появления моего на свет.

Отец, Александр Ерофеевич, как видно, следовал мудрой пословице: рыба ищет — где глубже, человек — где лучше. До 50 лет он все искал, пока не выстроил себе дома и либо утешился, либо уж — с войною — стало не до поисков.

Так вот. Со слов матери знаю, что родился в дворовом флигеле где-то напротив (и чуть наискосок) церкви Сергия, в коей был крещен. И это, значит, первый адрес.

1) Большая Сергиевская.

2) Плац-парад. Самая ранняя память, но стертая.

3) Белоглинская. Тоже помнятся один-два случая. Не уверен даже — не Угодниковская ли улица? Но где-то неподалеку от плац-парада.

Далее идут воспоминания точные:

4) Царицынская ул. (между М. Сергиевской и Полицейской). Тут множество картин, событий, приключений. Отсюда пошел в училище. Здесь начал “тянуть смычок”. Годы с 1897 — 98-го (приблизительно) до 1901 (точно).

5) Ильинская, близ Константиновской, дом Загрекова. Это годы 1901—1903 (или 1904)...

6) Малая Казачья ул. 1904 — 1905 гг. не больше года.

7) Смурский пер. 1905 —1908. Достопамятные мои отроческие драмы: два побега, брошенное ученье, магазин “и все такое прочее”. Но и путешествия по Волге, первые увлечения. И первые “книги жизни” (Лермонтов!).

8) Московская ул., близ Ильинской, 1908 — 1909. Отсюда отъезд в Козлов, и с этих лет в Саратов только наездами.

9) Соборная ул., ниже Московской, 1910—1911 гг.

10) Ильинская ул., против Цирка. 1911 —1913 гг. Лето 1911 — я уже студент.

Этим летом я — один “за хозяина” дома и в магазинах (отец и мать уезжают...). Потом приезд Шуры[2] и я с нею в большом плавании — до Астрахани, оттуда в Нижний и назад в Саратов.

11) Цыганская ул.— переезд в отстроенный дом летом 1913 года. Я с отцом один, новосельничаем,— мама на даче в Поливановке”[3].

Так обстоятельно и точно расписал Константин Александрович двадцатилетние странствования семьи.

Немногое сохранилось теперь от этих “флигельков” дворов и домиков. В первозданном виде ныне сохраняются дома в Смурском переулке и по улице Кутякова, Остальные улицы не только переменили свои названия, но весьма изменили свой облик, уже не напоминающий старый Саратов.

В письме к автору этой работы от 20 августа 1950 года Федин отмечал: “После моего рождения семья меняла много квартир, пока в 1905 году отец не купил дом в Смурском переулке, где мы прожили до лета 1908 года”[4].

В старом Саратове, на различных кривых улицах и пыльных дворах, вблизи Волги и прошли детские и ранние отроческие годы будущего писателя.

В конце прошлого века Саратов уже был большим торгово-промышленным городом, центром огромного сельскохозяйственного степного, поволжского края. В год рождения Федина в Саратове жило 120 тысяч человек. Глебучев овраг, Монастырская слобода, вокзал и открытая в 1870 году железная дорога, кожевенный завод ограничивали большой многоугольник, на которому располагался город.

Все тянулось к Волге, она была и поилицей, и кормилицей, и главной достопримечательностью города. По ней ходили пассажирские пароходы, плыли дощаники, плоты, лодки, у набережной стояли “конторки” пароходных обществ “Самолет”, “Кавказ и Меркурий”, “Русь”. Сама набережная была пыльной, грязной, у пристаней заваленной всякими товарами. Вдоль нее шла убогая Миллионная улица с жалкими домишками бедноты, прозванная так словно в насмешку. Вот какие впечатления детства на Волге западали в сознание Кости Федина.

Среди волжских городов того времени Саратов уже имел славу благоустроенного и культурного города, который в семье Федина горделиво именовали “столицей Поволжья”. Около 60 километров мощеных улиц, свыше 1,5 тысячи уличных фонарей, водоразборные колонки, двух и трехэтажные дома помещиков и купцов. Среди архитектурных достопримечательностей Саратова — так называемый “Корнилов дом” (сохранился и ныне на углу проспектов Ленина и Чернышевского). На южной окраине "города Институтская, или Парусиновая, роща. В центре города раскинулся сад “Липки”. В городе уже было 69 школ, в которых обучалось свыше 7 тысяч учащихся, городская библиотека в 20 тысяч книг, в 1873 году были открыты музыкальные классы. Славой и украшением города стал основанный 1885 году внуком А.Н. Радищева А.П. Боголюбовым художественный Радищевский музей. В городском театре играли местные актеры, выступали именитые гастролеры. Местный историк С. Краснодубровский в 1891 году с гордостью писал: “В России есть только три города, которые по быстроте своего развития превосходят Саратов, — это Петербург, Одесса и Харьков. Саратову принадлежит четвертое место”[5].

На Большой Сергиевской улице в старинном здании (относящемся еще к XVIII веку) находилось Сретенское начальное училище (ныне — сооружающийся музей К.А. Федина по проспекту Чернышевского, № 154). “Я здесь учился два года, узнал первую грамоту. Это было в 1899—1901 гг., — писал Федин автору работы. — Учительница, которая вела мой класс, проживала в полуподвальном этаже, два крайних окна справа (по улице Чернышевского). Все три класса помещались в верхнем этаже”.

В письме А.В. Храбровицкому 17 ноября 1946 года К. Федин весьма обстоятельно изложил свою родословную, так сказать, “генеалогическое древо” фединского рода. “Мой дед Ерофей Федин и бабушка Екатерина были крепостными господ Боборыкиных, владевших деревней Пестравской-Знаменской Инсаровского уезда, где в 1863 году родился мой отец. Дед, отданный барином в солдаты еще при Николае Первом, выслужив за двадцать лет чин унтер-офицера и серебряную медаль, вернулся на родину больным и умер в Пестравке, когда моему отцу исполнилось семь лет. К этому времени бабушка уже перебралась в Пензу, забрав с собой мальчика, где и бедовала, перебиваясь “в людях”. Сына она старалась обучать сначала у доморощенной учительницы — по часослову, потом в школах и, наконец, отдала его тоже “в люди”.

С одиннадцати до шестнадцати лет отец мой проходил лютое ученье у столяра и в лавках пензенских купцов — москательщика, хлеботорговца, а в 1879 году, в поисках более выносимой жизни, вместе с матерью покинули Пензу навсегда, отправившись на подводах в Саратов”[6].

Внук крепостного крестьянина, человека, полной мерой хлебнувшего николаевскую солдатчину, сын человека, в 11 лет отданного “в люди”, прошедшего жестокую школу у мастера-хозяина и купцов, учившегося грамоте по часослову, — таковы ближайшие предки будущего писателя. Характер Александра Ерофеевича Федина, круг его интересов и культурных возможностей складывался в этих условиях и потом в полной мере проявился в семейной жизни.

Вторая линия будущей семьи Александра Ерофеевича проходила по-другому.

“Другой мой дед — Павел Федорович Алякринский — был учителем Краснослободского женского училища. Он женился на Пелагее Ивановне Машковой — дочери приходского священника Владимирской церкви. <...> В этом селе родилась моя мать Анна Павловна в 1867 году и воспитывалась своим дедом, а моим прадедом Иоаном Машковым, потому что и мать ее и отец умерли, когда она была совсем маленькой. <...> ее детские годы протекали в обстановке патриархальной, среди отрад и печалей сельского простодушного люда. <...>

После смерти дедушки сироту увез из деревни ее дядя — народный учитель Семен Иванович Машков, брат моей бабки Пелагеи Ивановны, и девочке пришлось пожить и в Наровчате, и в Нижнем Ломове, пока обстоятельства не перебросили ее вместе с дядей в Саратов.

Так обеим пензенским судьбам — моего отца и моей матери — предназначено было продолжаться в Саратове, где они соединились в 1884 году и дали спустя восемь лет начало новой судьбе, или биографии Константина Федина”[7].

Двадцать один год было Александру Ерофеевичу и восемнадцать лет Анне Павловне, когда они в ставшем уже навсегда родным Саратове составили молодую семью. Этой неустроенной семье, без всяких родовых средств, пришлось мыкать горькую жизнь. Александр Ерофеевич служил приказчиком в писчебумажной лавке купца Вакурова. Нужно было считать каждую копейку, нужно было жить скупо и расчетливо. Особенно когда увеличилась семья: в 1886 году родилась дочь Александра, а в 1892 году сын Константин, тогда отцу было 29, а матери 26 лет.

Важнейшую роль в семейной хронике Фединых сыграла семья Машковых, сам Семен Иванович Машков и его жена Анна Андриановна. На Воскресенском кладбище в Саратове в одной ограде покоится прах Александра Ерофеевича, Анны Павловны, Александры Александровны, ее мужа Николая Петровича Солонина и Семена Ивановича Машкова и его жены Анны Андриановны. Этим как бы объединяются две семьи, подчеркивается их неразрывная и вечная связь.

Семья Машковых была близка и дорога мальчику Косте. Здесь он получал первые незабываемые уроки нравственности, духовного прозрения.

В уже цитированном письме ко мне, вспоминая дом Сретенского училища и свои ученические годы, Федин писал: “Но дом я знал гораздо раньше, чем пошел в классы, потому что в училище преподавал дядя моей матери и мой крестный отец Семен Иванович Машков... К Машковым (они были бездетны) семья наша ходила довольно часто, конечно, по праздникам. Меня водили к ним с самого раннего детства — я помню себя здесь и 3, и 4-летним, т. е. примерно с 1895 года. Это была самая культурная семья из всех наших близких и знакомых, ее у нас глубоко почитали, и Семен Иванович имел большой авторитет образованного и достойнейшего человека даже в глазах моего отца — человека весьма сварливого. Мать моя воспитывалась Машковыми, жила у них в девичестве до выхода замуж за моего отца. ...Я очень много почерпнул в доме Машковых в свои отроческие и юные годы — главным образом в отношении нравственных представлений: что-то удивительно чистое, прямое, честное, любовное и строгое было в этой паре — учителя и его жены”[8]. Строгий, богомольный, суровый отец, мягкая любящая, но робкая мать, весь уклад домашней жизни, подчиненный точному расчету, действовал на мальчика удручающе. И вот две отрады: Волга-красавица, Волга-труженица, с тысячами кишащих на ее берегах людей, с сутолокой и толчеей, и большая, уютно обставленная квартира учителя Машкова, которую посещали студенты и гимназисты, их разговоры и споры слушал маленький Костя. Позже в понятия о красоте вливались впечатления “из картинной галереи Радищевского музея, где было много отличных русских мастеров и западных художников-барбизонцев, собранных известным Боголюбовым; из школьных спектаклей, в которых участвовал и я; из драматических и оперных театров; из уроков на скрипке...”[9]

С 1905 года Федины утвердились в доме №13 по Смурскому переулку. Этот дом, и ныне сохранившийся в переулке с тем же названием, весьма знаменателен в биографии Федина. В уже цитированном письме он пишет: “Из этого дома я совершил побег в Москву, когда мне было почти 16 лет, в декабре 1907 года. На снимке справа видна боковая дверь, выходящая во двор (тогда впритык к углу до нее шел забор с воротами и калиткой на улицу). Через эту дверь, спустившись из коридора, я удрал в момент, когда мать находилась внизу, на кухне (два нижних окна слева). Мы занимали весь верх. Моя комната — крайнее левое окно наверху. “Парадная” дверь относилась к нашей квартире, т. е. так же, как боковая дворовая дверь, вела на лестницу в коридор. Уходя из дома, я оставил боковую дверь незапертой, а только притворил ее. Чтобы мать случайно не увидела меня через кухонные окна, я, выйдя через калитку на улицу, пошел налево, к Нижней улице. Происходило это в часу одиннадцатом утра... Я сейчас все это вижу, как преступник, которого потянуло к месту злодеяния...”[10].

Отчаянный поступок передает протест юноши против душной, домостроевской атмосферы, царившей в доме.

С этим домом связаны и первые впечатления событий 1905 года в Саратове, ожившие потом в романе “Братья”. “Легко допустить, что Никита Карев в “Братьях” глядел через это окно, когда в 1905 году погромщики избивали на углу Нижней поляка, которого потом какая-то женщина вела по улице к водоразборной будке, стоявшей на углу Смурского и Староострожной”[11]. Через это окно глядел на страшный мир Смурского переулка тринадцатилетний Костя Федин.

“Это был дом, откуда я наблюдал события 1905 года. Частично они отразились в книгах моих, особенно в “Братьях”, где описан погром, имевший место тогда. Эта выступление черносотенцев и сопротивление организованной рабочей бригады, небольшого рабочего коллектива. Все это я видел изумленным взглядом мальчика, пораженного испугом. События были жестокие. Но все же вместе с этим впечатлением тяжести была какая-то особая музыка чувства, музыка надежд, непонятная, но очень влекущая к себе”[12] — так через полвека вспоминал писатель свои ощущения событий революции 1905 года.

Здесь, в этом доме, по настоянию отца Костя учился игре на скрипке. “В городе учился на скрипке... на концертах скрипачом и чтецом выступал... погромы с матерью в погребе отсиживал... своего учителя (Гольдмана) в кухне под лестницу спрятал и луком прикрыл — никогда не забуду”, — писал К.А. Федин в своей автобиографии, опубликованной еще в 1922 году[13].

Отец не только заставлял играть на скрипке, он мечтал пустить сына “по коммерции”. В 1901 году отдал его учиться в Коммерческое училище, а летом ставил за прилавок в своем маленьком писчебумажном магазине. “Коммерческое училище на бывшей Константиновской улице (ныне здание Института механизации сельского хозяйства имени М.И. Калинина По Советской, № 60) я не любил всю жизнь — оно связано с самыми горькими переживаниями моей ранней юности”.

Жизнь давала мальчику и свои “первые радости”: “...любил я Волгу, пристани, пароходы, горы, “бараки” да улицы, где играл и озорничал с товарищами..: Вот как раз сегодня встретил мальчуганов, которые “гоняют” по обледеневшим дорогам на коньках, вспомнил — какое это было физическое наслаждение нестись на коньках по утоптанному снегу тротуаров Смурского переулка, свернуть лихо за угол на Нижнюю и мчаться дальше к Кокуевскому переулку... Или играть в “козны”, “подстенку”, либо в “плиту” на том же Смурском. Всего этого не восстановит никакой фотограф, кроме единственно изумительного фотографа, превосходящего все человеческие изобретения: кроме памяти”[14],— писал мне К.А. Федин 7 декабря 1951 года.

Детство и ранние юношеские годы проходили в старом Саратове в сложной общественной обстановке.

Да, это был типичный большой губернский город, город “сарпинки” и “мучных королей”, пыльный, душный и унылый...

Но ведь это был и город на великой русской реке Волге, город, который принимал Разина и Пугачева, город, вокруг которого в 60-е и 70-е годы полыхали мужицкие “картофельные” и “холерные” бунты, усмиряемые “мелкой пушкой и ружьем”. Город Николая Чернышевского и Павла Яблочкова. Федин рассказывал, что отец, придя в хорошее настроение, вспоминал, как Чернышевский приходил в магазин за писчей бумагой, на которой “переводил немца Вебера”. Город, в котором в 1905 году поднялись на борьбу с царизмом железнодорожники, металлисты, мукомолы. Город сильных духом и свободолюбивых волгарей...

“Осенью 1905 года мне еще не исполнилось 14 лет, но я был охвачен общим возбуждением; вместе со всем классом участвовал в ученической забастовке, ходил с товарищами в 1-ю гимназию (где с лишним полвека назад преподавал Чернышевский), “снимать с занятий” гимназистов; убегал дворами от оцепивших гимназию казаков. Отец смотрел на мое поведение как на опасное озорство...”[15]

Дома было нелегко... Отец Александр Ерофеевич, служивший приказчиком у купцов, под конец стал сам владельцем писчебумажного магазина. “Он был самоучкой, до женитьбы пробовал писать стихи и всю жизнь имел слабость к немудрящей рифме, собирал религиозные книги, любил церковность... Быт был строгий, заведенный отцом раз и навсегда, как календарь. Во всем ощущалось принуждение”[16].

Нарастал конфликт с отцом. Тихий, скромный Костя оказался неподатливым. Планы отца вырастить собственное подобие “коммерсанта”, только покрупнее, терпели крах. Своеобразным проявлением протеста стали побеги из родного дома.

Писатель так вспоминал эти отчаянные проявления ранней юности: “Бежал в Москву, где меня отец и разыскал. Эта история, которая очень поучительна, мне самому представляется очень важным этапом в моем юношеском изначальном бытии. Как-то я все не соберусь это сделать, описать эту трагическую историю бегства из дома родительского бог знает куда: к приятелю, в подвал какой-то московский. Такая есть улица, она жива и до сих пор, Большая Кисловка. Вот оттуда-то меня, к счастью, мой отец вытащил в Саратов, увез домой”[17].

“Летом 1908 года я сделал попытку бегства на лодке вниз по Волге, но не довел отчаянного предприятия до конца...”

В этих сложных общественных и семейных отношениях формировался характер будущего писателя, оттачивалось и накрепко укладывалось в “кладовую памяти” его восприятие сложного и противоречивого мира. Саратовский период — первые 16—17 лет жизни — был необычайно важным в формировании духовного облика юноши, в освоении им первых уроков жизни. Не знал тогда юноша мудрых слов Горького: “Человека создает его сопротивление неблагоприятным условиям жизни”, но, кажется, следовал им в своей ранней юности.

Отец вернул беглеца из подвальной комнаты на Кисловке в родительский дом. Кто знает, какие трудные разговоры шли между сыном и отцом? Отец поставил на своем — продолжать учение в Коммерческом училище, сын — на своем, но это не будет Саратовское коммерческое... сошлись на глубоко провинциальном Козлове. Осенью 1908 года Константин впервые на длительное время покидает Саратов... Но жизнь сложилась так, что, no-существу, это было прощание с родными местами. В последующем Константин Федин приезжал в родной город уже на сравнительно короткие сроки. Это были каникулы студента Московского коммерческого института Константина Федина. В 1914 году отсюда, после третьего курса института, он уехал в Германию для совершенствования в немецком языке и изучения все той же “коммерции” накануне первой мировой войны.

В “Письме аспиранту”[18] К. Федин так писал о целях его поездки в Германию: “Поехал в 1914 году в Германию с целью усовершенствования в языке. Это не было вызвано моим каким-нибудь особым интересом к немецкой литературе. При переходе на последний курс в нашем институте требовалось знание одного языка достаточно совершенное. Я запустил занятия по языку. Последний срок сдачи экзамена был осенью 1914 года. Я рассчитывал провести лето в Германии, научиться прилично и свободно говорить по-немецки”[19].

Но у отца, конечно, была и другая тайная цель — все та же коммерция. Не случайно, по-видимому, желая приятное сделать отцу, К. Федин посещает карандашную фабрику Фабера, одним из клиентов которого был Александр Ерофеевич.