;

Бугаенко П.А. Начало жизни в родном городе // Бугаенко П.А. Константин Федин и Саратовская земля. Саратов, 1982. С. 3-10.

Начало жизни в родном городе

К.А. Федин прожил большую и сложную жизнь, продолжавшуюся свыше 85 лет. Она “вписывается” и в неторопливое течение времени, и в переломные, исторические события почти целого века: конец прошлого столетия, революция 1905 года, первая мировая война, Великий Октябрь, гражданская война, годы мирного созидания, смертельная схватка с гитлеровским фашизмом, великая Победа нашего народа, трудные годы послевоенного восстановления, эпоха развитого социализма... Несколько месяцев не дожил он до радостного юбилея — 60-летия своей Родины[1]. В последней статье “Наши крылья”, опубликованной в майском номере журнала “Коммунист” за 1977 год, Константин Александрович писал: “Для нас, сынов и граждан Советского Союза моего поколения, живущих в шестидесятом году Великой Октябрьской социалистической революции, особенно ярко видны все ступени пройденного пути, все его события, по значению своему равные открытию неведомого континента”[2].

Эти “ступени” К.А. Федин прошел со своей страной, со своим народом, начав свой путь мальчиком из небогатой приказчичьей семьи, ставшим впоследствии авторитетнейшим писателем, одним из первостроителей и классиков новой советской литературы.

С Саратовом биографически связаны детские и отроческие годы будущего писателя. Неразрывны его связи с родными местами и всю последующую творческую жизнь. Мы имеем право говорить о Федине и Саратове, основываясь не только на жизненных фактах, но и на материале всего творчества К.А. Федина.

В Саратове берет начало его жизнь. 24 февраля 1892 года в маленьком дворовом флигельке по Большой Сергиевской улице Саратова в семье приказчика писчебумажного магазина родился сын Костя. “Я родился на Большой Сергиевской улице. Это говорила мне моя мать, в доме, который находился против Сергиевской церкви. Церковь эту я помню потому, что проходил мимо нее не раз, смотрел на нее снизу, то есть с берега Волги, видел ее хорошо на Большой Сергиевской улице, но следов того домика я не видел, мама говорила, что он как-то исчез: то ли он завалился, то ли он сгорел”[3], — вспоминал писатель.

Родители Кости Федина были людьми небогатыми и часто меняли квартиры, желая получше устроиться. Это обычно были дворовые флигельки то близко, то подальше от Волги. В 1964 году в письме к Г.В. Рассохину Константин Александрович подробно расписал “квартирную топографию”: “Мне сейчас забавным показалось вспомнить, наконец, все наши квартирки и “флигельки”, в которых семья то ютилась, то “проживала” в Саратове со времени появления моего на свет.

Отец, Александр Ерофеевич, как видно, следовал мудрой пословице: рыба ищет где глубже, человек — где лучше. До 50 лет он все искал, пока не выстроил себе дома и либо утешился, либо уж — с войною — стало не до поисков.

Так вот. Со слов матери знаю, что родился в дворовом флигеле где-то напротив (и чуть наискосок) церкви Сергия, в коей был крещен. И это, значит, первый адрес.

1) Большая Сергиевская.

2) Плац-парад. Самая ранняя память, но стертая.

3) Белоглинская. Тоже помнятся один-два случая. Не уверен даже — не Угодникова ли улица? Но где-то неподалеку от плац-парада.

Далее идут воспоминания личные:

4) Царицынская ул. (между М. Сергиевской и Полицейской). Тут множество картин, событий, приключений. Отсюда пошел в училище. Здесь начал “тянуть смычок”. Годы с 1897—98-го (приблизительно) до 1901 (точно).

5) Ильинская, близ Константиновской, дом Загрекова. Это годы 1901—1903 (или 1904)...

6) Малая Казачья ул. 1904—1905 гг., не больше года.

7) Смурский пер. 1905—1908гг. Достопамятные мои отроческие драмы: два побега, брошенное ученье, магазин “и все такое прочее”. Но и путешествия по Волге, первые увлечения. И первые “книги жизни” (Лермонтов!).

8) Московская ул., близ Ильинской, 1908—1909 гг. Отсюда отъезд в Козлов и с этих лет Саратов только наездами.

9) Соборная ул., ниже Московской, 1909—1911гг.

10) Ильинская ул., против Цирка. 1911—1913 гг. Лето 1911— я уже студент.

Этим летом я — один “за хозяина” дома и в магазине (отец и мать уезжают). Потом приезд Шуры, и я с нею в большом плавании — до Астрахани, оттуда в Нижний и назад в Саратов.

11) Цыганская ул.—переезд в отстроенный дом летом 1913 года. Я с отцом один, новосельничаем, — мама на даче в Поливановке”[4].

Так обстоятельно и точно расписал Константин Александревич двадцатилетние скитания семьи.

В первозданном виде теперь мало что осталось в Саратове, лишь дома в Смурском переулке и по Цыганской улице (ныне улица Кутякова) почти сохранили свой первоначальный облик. Остальные улицы не только переменили названия, но там мы уже не найдем зданий, где проживала фединская семья.

В письме к автору книги Федин писал 20 августа 1950 года: “После моего рождения семья меняла много квартир, пока в 1905 году отец не купил дом в Смурском переулке, где мы прожили до лета 1908 года”[5].

В старом Саратове на кривых улицах и в пыльных дворах, в убогих флигельках и скромных квартирках прошли детские и ранние отроческие годы будущего писателя. Память навсегда закрепила впечатления житейских обстоятельств и жизненных встреч этих лет, неповторимый облик старого Саратова, его примечательных мест, и прежде всего волжских берегов.

В конце прошлого века Саратов уже был большим торговым и промышленным центром огромного сельскохозяйственного Поволжского края. В год рождения Федина в городе насчитывалось 120 тысяч жителей. Глебучев овраг, Монастырская слобода, вокзал и открытая в 1870 году железная дорога, кожевенный завод ограничивали площадь, на которой располагался город.

Все тянулось к Волге, она была и поилицей, и кормилицей, главной достопримечательностью города. По ней шли пассажирские пароходы, плыли дощаники, плоты и лодки, у набережной стояли “конторки” пароходных обществ “Самолет”, “Кавказ и Меркурий”, “Русь”. Сама набережная была пыльной, грязной, у пристаней завалена всякими ящиками, кулями, строительными материалами, товарами. Вдоль нее шла Миллионная улица, с убогими домишками бедноты, прозванная так, очевидно, в насмешку. Все это видел Костя Федин, часто бегавший на набережную.

Но ведь и такой Саратов уже выделялся своим благоустройством, не случайно в семье Фединых его горделиво именовали “столицей Поволжья”. Около 60 километров мощеных улиц, свыше 1,5 тысячи уличных фонарей, водоразборные колонки, двух- и трехэтажные дома помещиков и купцов. Среди достопримечательностей Саратова запомнился так называемый “Корнилов дом” (ныне дом на углу проспекта Ленина и улицы Чернышевского), на южной окраине — “Институтская”, или “Парусиновая”, роща. В центре города раскинулся сад “Липки”. В городе уже было 69 школ, в которых обучалось свыше 7 тысяч учащихся, городская библиотека с 20 тысячами книг, в 1873 году были открыты музыкальные классы.

Славой и украшением города был основанный в 1885 году внуком А.Н. Радищева А.П. Боголюбовым художественный музей имени Радищева. В городском театре играли местные актеры, выступали и именитые гастролеры. Саратовский историк С. Краснодубровский в 1891 году с гордостью писал: “В России есть только три города, которые по быстроте своего развития превосходят Саратов, — это Петербург, Одесса и Харьков. Саратову принадлежит четвертое место”[6].

На большой Сергиевской улице в старинном здании, относящемся к XVIII веку, находилось Сретенское начальное училище (ныне улица Чернышевского, дом № 154). “Я здесь учился два года, узнал первую грамоту. Это было в 1899—1901 гг., — писал Федин автору книги. — Учительница, которая вела мой класс, проживала в полуподвальном этаже, два крайних окна справа (по улице Чернышевского). Все три класса помещались в верхнем этаже.

Но дом я знал гораздо раньше, чем пошел в классы, потому что в училище преподавал дядя моей матери и мой крестный отец Семен Иванович Машков. <...> К Машковым (они были бездетны) семья наша ходила довольно часто, конечно, обычно по праздникам. Меня водили к ним с самого раннего детства — я помню себя здесь и 3- и 4-летним, т. е. примерно с 1895 года. Это была самая культурная семья из всех наших близких и знакомых, ее у нас глубоко почитали, и Семен Иванович имел большой авторитет образованного и достойнейшего человека даже в глазах моего отца — человека весьма сварливого. Моя мать воспитывалась Машковыми, жила у них в девичестве до выхода замуж за моего отца. <...> Я очень много почерпнул в доме Машковых в свои отроческие годы и юные годы — главным образом в отношении нравственных представлений: что-то удивительно чистое, прямое, честное, любовное и строгое было в этой паре — учителя и его жены”[7].

Строгий, богомольный, суровый отец, мягкая, любящая, но робкая мать, весь уклад домашней жизни, подчиненный расчету, действовал на мальчика удручающе. И вот две отрады: Волга-красавица, Волга-трудяга, с тысячами кишащих на ее берегах людей, с сутолокой и толчеей, и большая, уютно обставленная квартира учителя Машкова, которую посещали студенты и гимназисты, разговоры и споры которых слушал и маленький Костя. Позже в понятие о красоте вливались впечатления “из картинной галереи Радищевского Музея, где было много отличных русских мастеров и западных художников-барбизонцев, собранных известным Боголюбовым; из школьных спектаклей, в которых участвовал и я; из драматических и оперных театров; из уроков на скрипке...”[8]

С 1905 года Федины утвердились в доме № 13 по Смурскому переулку. Этот дом, и ныне сохранившийся в переулке с тем же названием, весьма знаменателен в биографии Федина. В цитированном выше письме он сообщает: “Из этого дома я совершил побег в Москву, когда мне было почти 16 лет, в декабре 1907 года... боковая дверь, выходящая во двор (тогда впритык к углу до нее шел забор с воротами и калиткой на улицу). Через эту дверь, спустившись из коридора, я удрал в момент, когда мать находилась внизу, на кухне... Мы занимали весь верх. Моя комната — крайнее левое окно наверху. “Парадная” дверь относилась к нашей квартире, т. е. так же, как боковая дворовая дверь, вела на лестницу в коридор. Уходя из дома, я оставил боковую дверь незапертой, а только притворил ее. Чтобы мать случайно не увидела меня через кухонные окна, я, выйдя через калитку на улицу, пошел налево, к Нижней улице. Происходило это часу в одиннадцатом утра... Я сейчас все это вижу, как преступник, которого потянуло к месту злодеяния...”[9]

Этот отчаянный поступок передает протест юноши против душной, домостроевской атмосферы, царившей в доме.

С домом в Смурском переулке связаны и первые впечатления от событий 1905 года в Саратове, ожившие потом в романе “Братья”. “Легко допустить, что Никита Карев в “Братьях” глядел через это окно, когда в 1905 году погромщики избивали на углу Нижней поляка, которого потом какая-то женщина вела по улице к водоразборной будке, стоявшей на углу Смурского и Староострожной”[10]. Через это окно глядел на страшный мир Смурского переулка тринадцатилетний Костя Федин.

“Это был дом, откуда я наблюдал события 1905 года. Частично они отразились в книгах моих, особенно в “Братьях”, где описан погром, имевший место тогда. Это выступление черносотенцев и сопротивление организованной рабочей бригады, небольшого рабочего коллектива. Все это я видел изумленным взглядом мальчика, пораженного испугом. События были жестокие. Но все же вместе с этим впечатлением тяжести была какая-то особая музыка чувства, музыка надежд, неясная, непонятная, но очень влекущая к себе” — так через полвека вспомнил писатель свои ощущения событий революции 1905 года[11].

В этом доме по настоянию отца Костя учился игре на скрипке. “В городе учился на скрипке... на концертах скрипачом и чтецом выступал... погромы с матерью в погребе отсиживал... своего учителя скрипача (Гольдмана) в кухне под летницу спрятал и луком прикрыл — никогда не забуду”, — писал К.А. Федин в автобиографии, опубликованной в 1922 году[12].

Отец не только заставлял играть на скрипке, он мечтал пустить сына “по коммерции”. В 1901 году отдал учиться в Коммерческое училище, а летом ставил за прилавок в своем маленьком писчебумажном магазине. Коммерческое училище на Константиновской улице (ныне здание института механизации сельского хозяйства имени М.И. Калинина — П. Б.) я не любил всю жизнь — оно связано с самыми горькими переживаниями моей ранней юности”[13].

Жизнь давала мальчику и свои “первые радости”: “Любил я Волгу, пристани, пароходы, горы, “бараки” да улицы, где играл и озорничал с товарищами... Вот как раз сегодня встретил мальчуганов, которые “гоняют” по обледеневшим дорогам на коньках, вспомнил — какое это было физическое наслаждение нестись на коньках по утоптанному снегу тротуаров Смурского переулка, свернуть лихо за угол на Нижнюю и мчаться дальше к Кокуевскому переулку... Или играть в “козны”, “подстенку” либо в “плиту” на том же Смурском. Всего этого не восстановит никакой фотограф, кроме единственного изумительного фотографа, превосходящего все человеческие изображения: кроме памяти”, — писал мне К.А. Федин 7 декабря 1951 года[14].

Детские и ранние юношеские годы Константина Федина проходили в старом Саратове в сложной общественной обстановке.

Да, это был типичный большой губернский город, город “сарпинки” и “мучных королей”, пыльный, душный и унылый... Но ведь это был и город на великой русской реке Волге, который принимал Разина и Пугачева, вокруг которого в 60-е и 70-е годы полыхали мужицкие “картофельные” и “холерные” бунты, усмиряемые “мелкой пушкой и ружьем”, город Николая Чернышевского и Павла Яблочкова.

Федин рассказывал, что отец, придя в хорошее настроение, вспоминал, как Чернышевский приходил в магазин за писчей бумагой, на которой “переводил немца Вебера”. В этом городе сильных духом и свободолюбивых волгарей в 1905 году поднялись на борьбу с царизмом железнодорожники, металлисты, мукомолы.

“Осенью 1905 года мне еще не исполнилось 14 лет, но я был охвачен общим возбуждением; вместе со всем классом участвовал в ученической забастовке, ходил с товарищами в 1-ю гимназию (где с лишним полвека назад преподавал Чернышевский) — “снимать с занятий” гимназистов; убегал дворами от оцепивших гимназию казаков. Отец смотрел на мое поведение как на опасное озорство...”[15]

Дома было нелегко... Отец Александр Ерофеевич был родом из пензенских мест, сын крепостного крестьянина, служил “мальчиком”, затем приказчиком у купцов и под конец стал сам владельцем писчебумажного магазина. “Он был самоучкой, до женитьбы пробовал писать стихи и всю жизнь имел слабость к немудрящей рифме, собирал религиозные книги, любил церковность... Быт был строгий, заведенный отцом раз навсегда, как календарь. Во всем ощущалось принуждение”[16].

Конфликт с отцом нарастал. Тихий, скромный Костя оказался неподатливым. Планы отца вырастить собственное подобие “коммерсанта”, только покрупнее, терпели крах. Своеобразным протестом стали побеги из родного дома.

Писатель так вспоминал эти отчаянные проявления ранней юности: “Бежал в Москву, где меня отец и разыскал. Эта история, которая очень поучительна, мне самому представляется очень важным этапом в моем юношеском изначальном бытии. Как-то я все не соберусь это сделать, описать эту трагическую историю бегства из дома родительского, бог знает куда: к приятелю, в подвал какой-то московский. Такая есть улица, она жива и до сих пор — Большая Кисловка. Вот оттуда-то меня, к счастью, мой отец вытащил в Саратов, увез домой...

Летом 1908 года я сделал еще попытку бегства на лодке вниз по Волге, но не довел отчаянного предприятия до конца...”[17] В этих сложных общественных и семейных отношениях формировался характер будущего писателя, оттачивалось и накрепко укладывалось в “кладовую памяти” его восприятие сложного и противоречивого мира. Саратовский период — первые 16—17 лет жизни — был необычайно важным в формировании духовного облика юноши, в усвоении им первых уроков жизни. Не знал тогда юноша мудрых слов Горького: “Человека создает его сопротивление неблагоприятным условиям жизни”, но, кажется, следовал им в своей ранней жизни.

Отец вернул беглеца из подвальной комнаты на Кисловке в родительский дом. Кто знает, какие трудные разговоры шли между сыном и отцом? Отец настоял на своем — продолжать учение в Коммерческом училище, сын — на своем — только не в Саратове. Сошлись на глубоко провинциальном Козлове. Осенью 1908 года Константин впервые на длительное время покидает Саратов... Но жизнь сложилась так, что, по существу, это было прощанием с родными местами.

В последующем Константин Федин приезжал в родной город уже на сравнительно короткие сроки. Это были каникулы студента Московского коммерческого института. Летом 1914 года, накануне первой мировой войны, он уехал в Германию для изучения все той же “коммерции” и совершенствования в немецком языке. Сам факт этого отъезда — свидетельство политической наивности отца, отправившего юношу в накаленную атмосферу Европы лета 1914 года. Четыре долгих года провел Федин в Германии на положении гражданского пленного, и только осенью 1918 года он вновь в родном городе.

Федин возвращается в революционный Саратов. Всматривается в знакомый облик города: улицы, переулки, площади и “взвозы”, дома и хибары — все осталось прежним, но город сталиным... И этот новый город, новые порядки властно захватили молодого человека.

Семья жила уже на новом месте в сравнительно большом двухэтажном кирпичном доме, который выстроил отец незадолго до войны (это уже результат удачливости коммерсанта Александра Ерофеевича Федина). “Самым дорогим домом в Саратове остается для меня дом на Цыганской, где умерли отец, мать, сестра и где я чувствовал себя последний раз “дома” в 31 году, когда — увы! — хоронил сестру”[18]. (Ныне дом № 56 сохранился по улице Кутякова.)

После краткого периода работы в Москве в Наркомпросе на вполне канцелярской должности Федин вновь на Волге, только теперь не в сравнительно большом Саратове, а в маленькой Сызрани. 1918—1919 годы — важнейшая веха в формировании Федина как человека и писателя. Где-то недоумение, где-то сомнение и восторг перед новыми порядками на Родине сменились стремлением работать на революцию. В Сызрани К.А. Федин — секретарь уездного исполкома, он редактирует местный журнал “Отклики”. “В Сызрани протекла моя революция, — вспоминал он. — Я говорил речи в Пролеткульте, с балконов, в исполкоме, в театре, на площадях... Я основал журнал и из кожи лез, чтобы в нем писали мужики. Я редактировал газету, был лектором, учителем, секретарем городского исполкома, агитатором. Собирал добровольцев в красную конницу. Этот год — лучший мой год. Этот год — мой пафос”[19].

В 1919 году с группой мобилизованных коммунистов Федин отправляется на защиту красного Петрограда. В биографии появляется Петроград, ставший для него второй родиной. В родные места молодой писатель теперь только наезжал, но довольно часто. Целая вереница годов: 1919, 1921, 1923, 1924, 1928, 1931, 1939, 1942, 1949, 1956, 1966-й, когда Федин бывал в родном городе. По его убеждению, “в родном городе не только легче дышится, но и лучше работается”. Здесь он весной 1928 года закончил роман “Братья”, а осенью 1959 и 1966-го создавал новые главы романа “Костер”. На примере Саратова воочию убеждался писатель в преображении родной земли. В 1930 году в предисловии к повести “Старик” он писал: “В раннем детстве моем иногда слушал я разговоры о старине, и из небытия, из совершенной пустоты, из какого-то темного, зияющего “ничто” возникало настоящее... Часто речь велась о старом Саратове — городе, которого давно не было и который странно жил где-то тут же, бок о бок с моей маленькой жизнью. Саратов — моя родина. Задолго до моего рождения город начал расти, уходить в сторону от того места, где когда-то закладывалась его судьба. Но старые стены все еще сохранились, улицы носили прежние названия, и вдруг, с неожиданной ясностью, почти до испуга осязаемо, я прикасался к прошлому...”[20]

С каждым приездом видел писатель черты и приметы нового в родном городе. В годы предвоенных пятилеток на южной окраине города, там, где когда-то были сады и бахчи, места набегов городских мальчуганов, в том числе и Кости Федина, возникал новый индустриальный район, кварталы жилых домов на новых улицах и проспектах.

После посещения Саратова в 1940 году Федин публикует рассказ “Встреча с прошлым” (“Литературная газета” № 35). Его внимание по-прежнему привлекали “старые, родные закоулки”, места, где прошли детство и юность, но в глаза бросались неудержимые приметы нового. Строился социалистический Саратов, город могучей индустрии, крупнейший культурный центр Поволжья. Писатель видит теперь два города на том месте, где был один только старый Саратов. “Два города стояли на том месте, где был один. Когда-то безмолвное пространство бахчей, струйчато уплывавшее в даль Волги и заслоненное с запада горами в садах и рощах, исчезло. Заводы, улицы, дороги, опять заводы и опять улицы. Перекликаются сиплым покашливаньем автомобили, осторожно садится на аэродром поблескивающий самолет. По сторонам все взрыто, поднято, перевернуто, раскидано, свалено, нагромождено. Черные, плодолюбивые слои огородной и бахчевой земли горько поглядывают из-под куч, из-под гор и горищ бесплодного рыжего глинозема. Но оторвешь от земли взгляд и видишь на слегка задымленном неярком небе очертания башен, вышек, мостиков, — рисунок странного мира, явившийся словно из геологических недр и опрокинувший прежнюю, заросшую всякой всячиной поверхность в яму небытия”[21].