Александр Николаевич Пыпин родился в 1833 г

Глинский Б.Б. Александр Николаевич Пыпин: (Материалы для биографии и характеристики) // Исторический вестник. СПб., 1905. Т. 99, кн. 1. С. 265-270.

<...>

Александр Николаевич Пыпин родился в 1833 г., в гор. Саратове. Отец его был дворянин старого, но небогатого рода, мелкопоместный землевладелец и чиновник; по матери его дед был священник; его дядя, муж сестры матери, Чернышевский был тоже священником. Семьи жили то вместе, то порознь, когда его отец, служивший по дворянским выборам, получил место в том уезде, где было их родовое небольшое поместье и где он числился. «Обе семьи были старого века, — сообщает сам Пыпин в своей беседе на юбилейном обеде[1]. — Скромная жизнь, простые нравы, строгое благочестие. Общественная жизнь, — насколько она понималась в детстве, — достигла нашего дома только косвенно; дядя был очень уважаемый в городе человек и вполне заслуживал этого уважения; к нему обращались люди разного рода, — и купечество, поверявшее ему свои благочестивые помышления, и богатое дворянство с религиозным настроением, и церковная нищета, искавшая помощи; женский персонал семьи, — тетка, еще живая бабушка и их приятельницы, — принимали богомолок, — помню даже юродивых (дядя их не одобрял), странниц, ходивших в Воронеж, Саровскую пустынь, Киев, даже Иерусалим. В нашем большом киоте, вместе с новыми и старинными иконами, бывали и «ветки Палестины», принесенный нам с места. Прислуга была наша, крепостная. Когда моя семья жила в Саратове, зимою приезжали «мужики» с разными хозяйственными припасами из деревни. Когда семья жила в уездном городе, я гимназистом ездил к своим, бывал в «нашей» деревне, иногда сопровождая отца в его служебных разъездах. Отношение к нашим крестьянам были вообще добрые, патриархальные; помню заботы отца, когда при плохом урожае надо было «кормить» крестьян. После освобождения их, когда мой отец снова был на службе в Саратове, наши бывшие крестьяне, приезжая в город продавать хлеб, въезжали к нам как «к своим», без всяких сомнений в том, что их и приютят, и покормят, — в чем и не ошибались...»

Д.Л. Мордовцев, характеризуя семейство Пыпиных, отмечает их основную общую черту — «честность» во всех их жизненных и житейских отношениях. Даже в своей уничтоженной книге «Накануне воли» почтенный писатель, извлекая из саратовских губернских архивов материалы для характеристики тогдашней местной администрации встретил в ее тогдашнем составе всего только трех честных людей на всю губернию, и в числе этих трех праведников одним был именно Пыпин, дядя нашего академика. Как бы в объяснение вышеприведенных автобиографических юбилейных воспоминаний, Александр Николаевич, в той же беседе делает из них следующий интересный вывод. «Припоминаю все это потому, что народная жизнь была в смысле «эволюций» моих понятий знакома мне не из книг, а из непосредственного детского и юношеского впечатления и опыта; мне уже знакомы были самые разнообразные типы народной массы; с детства же буквально «из уст народа» я слышал поверья и суеверия и сказки, между прочим прекрасный, каких мне потом не привелось встретить в печатных сборниках... Достигли до слуха рассказы, где в неясных, но мрачных очертаниях виделись тяжелые стороны тогдашней крепостной жизни, своеволие помещиков, крестьянские «бунты», убийства; из этих воспоминаний мне памятны некоторые эпизоды, которые потом были рассказаны Мордовцевым в его книге «Накануне воли», — увы, уничтоженной цензурой! Но остались и поэтические впечатления. Красота необозримых хлебных полей, степи, покрытые ковылем, чудные виды на Волгу и бесконечное Заволжье с облегающих Саратов гор, — красота пейзажа, еще не постигнутая нашими художниками, — громадный весенний разлив с караванами судов. Наш дом, где я жил в гимназические годы, стоял над Волгой, и с верхнего балкона открывался широкий вид на реку и заволжскую степь; на Волге весной медленно двигались вверх суда «к Макарию»; приближаясь к городу, суда расцвечивались лентами, стреляли из небольших пушек, пестро приодевшиеся бурлаки затягивали бесконечные песни, в роде той песни «Эй ухнем», которая получила в наше время право музыкального гражданства»...

Таков общий фон картины, на котором обрисовываются юные черты лица Пыпина. Определенный в местную губернскую гимназию, он жил в Саратове у своего дяди, упомянутого уже выше священника Чернышевского, человека умного, просвещенного и обладавшего значительною и хорошо составленною библиотекою, как из русских, так и иностранных книг, которыми гимназист Пыпин свободно мог пользоваться. Здесь, в этой библиотеке, заложены, быть может, первые семена учености нашего академика, взлелеянные потом университетом и тою научно-литературною средою, в которую он попал, благодаря своему двоюродному брату, известному публицисту Н.Г. Чернышевскому, явившемуся уже в бытность Александра Николаевича еще в Саратове его первым руководителем занятий и чтения. После дома родителей дом дяди был в высшей степени благотворною обстановкою для развитая лучших сторон ума и характера юного гимназиста. Вот как характеризует биограф Н.Г. Чернышевского[2] обоих старших представителей дома — отца и сына Чернышевских: «Гавриил Иванович, — говорит он, — был человек весьма замечательный. Большой ум, в связи с серьезною образованностью и знанием не только древних, но и новых язык, делали его исключительною личностью в провинциальной глуши; но всего замечательнее были в нем поразительная доброта и благородство. Это был евангельский пастырь в лучшем значении слова, от которого в то время, когда полагалось обращаться сурово с людьми для их же блага, никто не слыхал ничего, кроме слов ласки и привета. В школьном деле, всецело построенном тогда на зверской порке, он никогда не прибегал ни к каким наказаниям. И вместе с тем этот добрый человек был необыкновенно строг и ригористичен в своих требованиях; в общении с ним нравственно подтягивались самые распущенные люди. Из ряду вон выдающаяся доброта, чистота души и отрешенность от всего мелкого и пошлого всецело перешла и к его сыну. Н.Г. Чернышевский, как человек, был истинно светлою личностью — это признают злейшие враги его литературной деятельности. Самые восторженные отзывы о Чернышевском, как о человеке, принадлежат двум престарелым представителям духовного сословия, не находившим достаточно слов, чтобы охарактеризовать вред его писаний и теорий». По свидетельству биографа, Чернышевский получил среднее образование при особенно благоприятных условиях — в тиши идеально жившей семьи, в состав которой входила и жившая на одном дворе с Чернышевским семья А.Н. Пыпина. Николай Гаврилович на 5 лет был старше своего двоюродного брата, но оба были очень дружны и с годами, как это видно будет дальше, их дружба все укреплялась. Чернышевский миновал ужасную бурсу дореформенной эпохи и низшие классы семинарии, и только в 14 лет прямо поступил в старшие классы. Подготовили его, главным образом, при некоторой помощи учителей гимназии. Ко времени поступления в семинарию, молодой Чернышевский уже обладал значительною начитанностью и приводил учителей в изумление своими обширными знаниями. Товарищи его обожали: это был общий поставщик классных сочинений и усердный репетитор всех, обращавшихся к нему за помощью. В семинарии Чернышевский пробыл два года, затем продолжал занятия дома, а в 1846 г. покинул Саратов и с тем вместе своих друзей, в том числе и 13-летнего Пыпина, чтобы поступить на историко-филологический факультет Петербургского университета. Таким образом Пыпин почти три года находился под непосредственным влиянием своего двоюродного брата, успев за это время сильно к нему привязаться и привыкнув видеть в нем не только хорошего и сердечного друга, но и решающий авторитет в большинстве случаев жизни. По его настояниям и под его воздействием, он впоследствии променял Казанский университета на Петербургский и переехал навсегда жить в северную столицу.

Если молодой Чернышевский пользовался на своей родине всеобщим обожанием, то не меньшим сердечным расположением пользовался среди товарищей гимназии и его младший двоюродный брат. Миниатюрный, вечно веселый, подвижной и приветливый гимназист Пыпин был любимцем класса за свой прекрасный характер, и любимцем учителей и наставников за свои отличные успехи в науках. Среди товарищей его особенною любовью пользовался однокашник А.П. Ровинский и младший по классу товарищ Д.Л. Мордовцев. Эта дружба трех молодых людей носила воистину трогательный, даже, пожалуй, несколько сантиментальный характер, когда товарищи меняются крестами, клянутся в вечности чувств и становятся излишне нервны в отношениях друг к другу, при разлуке и при отсутствии друг о друге сведений...

В своих воспоминаниях о том времени Д.Л. Мордовцев с особенною любовью останавливается на часах после гимназических занятий, когда он, с Сашей Пыпиным, радостные и веселые, бежали из класса на берег Волги, брали у мальчишки Епишки за гривенник лодку и бесконечно долго катались по широкому раздолью реки. Эти волжские долгие прогулки запали, видимо, глубоко в душу покойного академика, и, отмечая в своих юбилейных беседах года юности, он с особенною любовью вспоминает именно и о чарующих прелестях Волги, и о заволжских степях и о бурлацких напевах...

Мордовцев, по происхождению казак с Дона, не может, видимо, помириться, что в жилах его дорогого Саши не течет казацкая кровь, и вот он пытается превратить своего друга в храброго запорожца. Он заряжает ружье, дает Пыпину стрелять, как бы внедряя в того запорожскую удаль и храбрость, но неопытный стрелок опаливает себе только руки и этим кончается всякая его прикосновенность к военному делу. Впрочем нет, из дальнейшего видно будет, что прикосновение к военному элементу Пыпин впоследствии имел и совершенно по особому случаю, о чем с добродушным юмором и вспоминал в старческие годы, но об этом в своем месте. Д.Л. Мордовцев, хотя старший по возрасту, но младший по учению, является вообще в их товарищеских забавах и внеклассных занятиях коноводом: он находит у отца Пыпина старинные походные чернильницы, начиняет их порохом, проводит к ним фитиль и устраивает разрушительные взрывы. В этом уничтожении старины участвует и его молодой друг. Пятьдесят слишком лет спустя, на юбилее покойного академика, когда все присутствующие восхваляли юбиляра за его спасение и правильное освещение старины, один лишь его друг по гимназии, мог ему бросить веселый упрек в небрежном именно обращении с этою стариною и в посягательстве на ее уничтожение... Любимым занятием друзей было изучение карты звездного неба. Благодаря Д.Л. Мордовцеву, Пыпин знал отлично до конца своих дней звезды необъятного небесного купола, и часто во время своих позднейших прогулок, любуясь ночью на небо, усеянное мириадами звезд и созвездий, он, указывая на них и перечисляя их, вспоминал: «Это Мордовцев еще в Саратове обучил меня астрономии!».

Мальчики были очень религиозны и не пропускали ни одной всенощной, которую охотно отстаивали в губернском соборе. Что же касается учения в гимназии, то оба были в ней лучшими учениками и были наравне с учившимся с ними известным впоследствии в Москве профессором и доктором, покойным Захарьиным помещены на золотую доску, как выдающиеся ученики. Пыпин, по свидетельству Д.Л. Мордовцева, действительно был выдающимся учеником и поражал как товарищей своих, так и учителей обширными познаниями и громадною начитанностью. В Июне 1849 г. Александр Николаевич окончил курс Саратовской гимназии и поступил слушателем в Казанский университет на 1-е отделение философского факультета. В архиве Казанского университета имеется «дело» за № 116 о поступлении туда Пыпина[3]. Здесь помещена копия с аттестата Пыпину, выданного из Саратовской гимназии, где значится, что он обучался в гимназии с 9 августа 1842 по 1-е Июня 1849 года; во все время учения своего был поведения отличного и в преподаваемых предметах, оказал успехи: в Законе Божием, Священной и церковной истории — отличные, русской грамматике и словесности — отличные, математики — отличные, физике — отличные, истории — отличные, географии — отличные. В языках: латинском — отличные, французском — отличные, немецком — отличные; в рисовании, черчении и чистописании — хорошие. Сверх того обучался с успехом греческому языку, и по надлежащем испытании оказал в нем отличные познания, сообразные с курсом, установленным в изданном от министерства народного просвещения в 1832 году распределении для преподавания сего языка в гимназиях.

Вследствие того, с утверждения г. попечителя Казанского учебного округа от 8-го Июля 1849 г., за № 2672, предоставляется ему, Пыпину: 1) как окончившему с успехом полный гимназический курс и приобретшему сверх того отличные познания в языке греческом, на основании... (следуют статьи закона), право на чин 14 класса, с котором он и определяется в гражданскую службу, и 2) по высочайше утвержденному 20-го ноября 1835 года расписанию... (следует новая ссылка на соответствующую ст. закона), принадлежит он ко второму разряду чиновников. В удостоверение чего и дан ему, Пыпину, сей аттестат за надлежащим надписанием и с приложением печати Саратовской гимназии.

На представленном в университета прошении резолюция положена: «Пыпина принять в студенты своекоштного содержания по разряду общей словесности в 1-й курс, показывая в списках: из дворян, родившимся 1833 года 23-го марта, православного исповедания, — уведомить о том 1-е отделение философского факультета и инспектора студентов. Последнему поручить взыскивать с Пыпина деньги за слушание лекций».