Бушканец Е.Г. Н.Г. Чернышевский - учитель саратовской гимназии: (По новым архивным материалам) // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы: Межвуз. научный сб. / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1965. Вып. 4. С. 190-199.

<…>

Уровень подготовки гимназистов по русской словесности к моменту вступления Н.Г. Чернышевского в должность старшего учителя был крайне низок: директор и инспектор гимназии по итогам годичных экзаменов в июне 1851 года докладывали попечителю учебного округа: “Из русской словесности успехи учеников средственные, чему причиной отсутствие действительного учителя, а исправлявший его должность учитель греческого языка Синайский не выполнил все Требования программы и все бывшие указания и наставления современном преподавании словесности. Г. Синайский следовал методу бывшего учителя словесности Волкова, который считал достаточным, чтобы познания учеников ограничивались одним только изучением учебников риторики и пиитики. Для прочтения “Риторики” Кошанского не много нужно времени и труда; следовательно, г. преподавателю предстоит полная возможность познакомить учащихся с образцами лучших наших писателей и критическим разбором их творений. Из русской литературы успехи учеников седьмого класса средственны. Руководство, употребляемое при преподавании, Кратко, и с биографиями и образцами творений писателей, упоминаемых в истории литературы, ученики не знакомы” (№ 6485, л. 151 —151 об.). В справедливости этого вывода Чернышевский мог убедиться, лично участвуя в экзаменах за 1850—1851 учебный год[1].

Нормально занятия Н.Г. Чернышевский повел с начала следующего, 1851 —1852, учебного года. Занятия в гимназии, начинались в 9 часов утра и продолжались до половины третьего. Каждый урок продолжался по часу с четвертью, первые два урока следовали один за другим, затем полагался получасовой перерыв, после которого шли еще два урока. Николай Гаврилович имел по три урока в неделю в четвертом, пятом, шестом и седьмом классах (в четвертом и пятом классах один урок из трех отводился на изучение славянского языка)—всего 12 уроков в неделю[2].

Общее распределение курса русской словесности предусматривало в четвертом классе—“Синтаксис и слогосложение. Выучивание легких стихов, правописание и объяснение периодов. Практические упражнения в слоге”; в пятом —“Напала логики и риторики; упражнения в логическом и риторическом разборе периодов и кратких сочинений. Переводы с иностранных языков на российский”; в шестом—“Окончание этики и риторики. Извлечения из лучших писателей; упражнение в переводах и легких сочинениях”; наконец, в седьмом классе следовали—“Пиитика с критическим разбором образцов. Упражнения в сочинениях и переводах. Краткая история российской словесности” (№ 6648, л. 92). При этом преподаватель должен был руководствоваться подробной программой. Самую программу обнаружить пока не удалось. В связи с ее поисками выяснилось, однако, что автором программы был ... Чернышевский. В изданном типографским способом отчете по округу за 1851 год указано, что учитель Саратовской гимназии Чернышевский “составил программу для преподавания в гимназиях словесности, которая и введена в руководство по округу”[3].

Программа, видимо, была составлена Чернышевским осенью 1851 года. Никаких документов об утверждении программы и введении ее в руководство по округу в современных описях не значится—не исключено, что они были уничтожены чиновниками канцелярии попечителя после ареста Чернышевского. Не исключено, что и программа может быть все-таки обнаружена в делах какой-нибудь из гимназий округа; находка этого документа представила бы несомненный научный интерес.

В обязанность “преподавателя словесности входило проведение ежемесячных “литературных бесед”. Выделенный преподавателем гимназист зачитывал заранее (подготовленное сочинение на заданную тему, затем полагалось проводить по теме сочинения “диспут”, В большинстве гимназий “литературные беседы” проводились формально, преподаватели относились к ним, как к дополнительной обременительное нагрузке, схоластические темы и навязчивая проповедь официальной идеологии самодержавия и крепостничества не могли вызвать к ним интереса и со стороны гимназистов. Так было до весны 1851 года и в Саратовской гимназии. Лишь с приходом нового учителя, как вспоминает один из учеников, беседы “приняли живой, осмысленный характер, лишенный парений и коленопреклонения”[4].

Сочинения, зачитываемые на беседах, с записью “диспута” полагалось немедленно высылать для контроля в канцелярию округа. Оттуда они препровождались на кафедру словесности университета для рецензирования. Обязанности рецензента в начале 1850-х годов выполнял адъюнкт Н.Н. Булич. По получении его заключений канцелярия округа возвращала сочинения гимназиям обратно с сопроводительным письмом, в котором излагались замечания рецензента. Пухлые тома с перепиской по этому поводу в настоящее время являются источником для изучения “литературных бесед” в Саратовской гимназии[5].

Как видно из переписки, в 1851 — 1852 учебном году Чернышевский уделил особое внимание изучению гимназистами творчества Пушкина—основоположника новой русской литературы. Ему было посвящено три доклада. Глубокий интерес, Чернышевского в эти годы к народному творчеству отразился в постановке специального доклада о русской народной песне. Один из докладов был посвящен “введению действительности в роман и в историю” — в этом нельзя не видеть стремления Чернышевского довести до сознания учащихся свои взгляды на эстетические отношения искусства к действительности. В формулировке “и историю” сказалось стремление Чернышевского развивать историческое мышление воспитанников; не случайно на “литературных беседах” ставились доклады и на чисто исторические темы: “Состояние южной Франции до Альбийских войн, Альбийские войны и их влияние на политическое и гражданское состояние”, “Взгляд на политическую и в особенности нравственную жизнь норманнов до появления у них христианской веры” и др. (№ 6590, л. 96, 100—100 об., 143—143 об., № 6730, л. 44, 97—97 об., 113). Обратим внимание, что определение “политическое” Чернышевский смело вводил даже в официальную формулировку тем, — он стремился и на уроках, и во время “бесед”, и при встречах с учениками в гимназической библиотеке воспитывать прежде всего будущих политических борцов.

Именно из этих намерений исходил Чернышевский, когда принял на себя исполнение обязанностей библиотекаря гимназии. В конце февраля 1852 г. в канцелярию округа поступило ходатайство из Саратовской гимназии о разрешении приобретения 27 книг для ученической и 45 для фундаментальной библиотек. В этом нельзя не видеть первого шага Чернышевского на посту библиотекаря. Чернышевский, видимо, решил проявить необходимую осторожность, и в обоих списках фигурируют такие книги (главным образом, по истории, географии и языковедению), которые не должны были вызвать возражений у начальства. Однако 18 марта 1852 года последовало распоряжение—приобретение книг “приостановить впредь до особых по сему предмету соображений” (№ 6710, л. 6).

В научной литературе не был до сих пор известен факт выступления Н.Г. Чернышевского с публичной речью на акте, посвященном окончанию 1851—1852 учебного года. Между тем в делах канцелярии округа сохранилась интересная переписка по этому вопросу.

Как видно из документов, текст речи Чернышевского “О собирании образов народного языка и словесности” был отправлен в Казань директором Саратовской гимназии 17 мая 1852 года. В Казани он был “препровожден на рассмотрение” ординарному профессору К.К. Фойгту. Фойгт в своем заключении отметил, что у него “нет существенных препятствий к произнесению речи в торжественном собрании гимназии”. Однако его совершенно смутил ее “поучительный тон”. Этот тон “в скромном наставнике гимназии кажется мне,—писал Фойгт,—неуместным при обращении к лицам, частью по своему положению в обществе, частью и по своему образованию стоящим отнюдь не ниже автора”. С точки зрения того впечатления, которое речь должна была произвести на публику,—а торжественные гимназические акты обычно удостаивало своим посещением все губернское начальство,—недовольство Фойгта вызвала и “крайняя сухость изложения”. По последней причине речь “едва ли возбудит участие” привилегированной публики к избранному предмету. Что касается самого содержания речи, то ординарный профессор университета не мог сказать по существу ничего определенного. 5 июня 1852 г. текст речи был возвращен директору Саратовской гимназии. В сопроводительном письме указывалось, что “если нет возможности речь заменить другою”, то предложить Чернышевскому, чтобы “он воспользовался замечаниями профессора г. Фойгта”, и “исправив, произнести ее на торжественном акте гимназии” (№ 6729, л. 39, 78). Насколько “скромный наставник” воспользовался присланными замечаниями, неизвестно. Директор гимназии вскоре докладывал попечителю, что “на акте гимназии 24 июня были прочитаны старшим учителем словесности Чернышевским речь “О собирании памятников народной словесности” и старшим учителем Ефремовым отчет о состоянии дирекции за минувший год, и ученики читали речи и собственные свои сочинения на русском, греческом, французском, латинском и немецком языках” (№ 6647, л. 78).

По результатам экзаменов в июне 1852 года нельзя было не признать огромных заслуг Чернышевского. “Можно сказать,—докладывали попечителю округа директор и инспектор гимназии,—что учитель Чернышевский употреблял все усилия исправить прежние недостатки, ответы учеников были очень отчетливы, видно было, что они с полным знанием говорили обо всем им переданном, из ответов учеников также видно было, что ученый преподаватель преимущественно старался научить их уметь отличить лучшее в сочинениях и, знакомя с классическими образцами словесных произведений во всех родах поэзии и прозы, сделать им известным писателя не по имени только, а по самим его произведениям и, тем по возможности образовавши его вкус, пробудить собственное стремление к изучению всего лучшего и самоусовершенствованию”. Далее в документе отмечалось, что в славянском языке познания учеников “не так удовлетворительны”; это объяснилось тем, что Чернышевский именно на преподавание словесности “употребил большую часть усердия и деятельности”, но выражалась надежда, что он “при хороших его познаниях в славянском языке исправит и этот недостаток”[6]. Интересен их вывод: “Учитель Чернышевский при знании своего предмета и усердии умел внушить ученикам любовь и уважение к предмету; ему можно сделать замечание за то, что много доверяет внимательностью учеников в классах и прилежанию вне их” (№ 6647, л. 80—80 об.). В целом следует отметить, что начальство гимназии правильно определило некоторые особенности педагогической системы Чернышевского, но не видело главного—стремления молодого учителя разбудить политическую мысль у гимназистов, воспитать их в духе непримиримой ненависти к самодержавно-крепостническому строю; это произошло в следующем 1852 — 1853 учебном году.

В 1852—1853 году Чернышевский имел, как и в предыдущем, двенадцать уроков в неделю по русской словесности и славянскому языку; дополнительно на него было возложено три урока по французскому языку на этот раз в выпускном — седьмом классе[7]. С начала года постепенно меняется отношение к Чернышевскому со стороны директора гимназии Мейера—ему становится все более ясна политическая “неблагонадежность” учителя русской словесности. Многочисленные столкновения Чернышевского с Мейером засвидетельствованы в воспоминаниях современников.

Из округа в гимназию поступают заключения на материалы “литературных бесед” последних месяцев предыдущего учебного года. На основании отзывов Н. Булича начальство выражает неудовольствие, что саратовские гимназисты выступают на “беседах как “диалектики”, “щеголяют претензиями на насмешливость и оригинальность”. “Литературные беседы” в Саратовской гимназии,—делает выводы попечитель—“с их всеобъемлющим содержанием становятся поэтому очень подозрительны” (№ 6730, л. 97—97 об.). Новые “беседы”, проведенные уже в 1852—1853 учебном году, вызывают замечание: “Можно подумать, что это конференция Академии, а не литературные беседы в Саратовской гимназии, если б не уверенность, что... это просто детская, но вредная игра”. “Она,—говорится в другом отзыве,—чрезвычайно вредна для гимназического развития” (№ 6370, л. 152—152 об.)[8].

В марте 1853 г. состоялось объяснение Чернышевского с директором гимназии Мейером. Мейер при этом, как видно из дневниковой записи Чернышевского от 14 марта, подчеркивал свое “благородство”, отказавшись “доносить” на Чернышевского в Казань. Думается, что наряду с некоторыми другими причинами здесь сыграло решающую роль отсутствие у Мейера конкретных улик против Чернышевского. Это предположение, как будет показано дальше, отчасти подтверждается документальными свидетельствами. В свою очередь и Чернышевский, видимо, не скрывал от Мейера своего намерения покинуть Саратов. В последние месяцы, ссылаясь на “болезнь”, Чернышевский все реже бывает в гимназии, а в апреле 1853 г., не дождавшись конца учебного года, уезжает в Петербург. До октября он числится в “дозволенном отпуску”, затем некоторое время “не явившимся из отпуска”, только в феврале 1854 г. после длительной переписки в очередном рапорте Саратовской гимназии было отмечено “перемещение” “старшего учителя русской словесности Саратовской гимназии, состоявшего в IX классе Николая Чернышевского учителем во 2-ой кадетский корпус (24 января)” (№ 6891, л. 44—45, 91)[9].

В донесении директора и инспектора гимназии об итогах: экзаменов весной 1853 г. о Чернышевском сказано довольно” уклончиво: “Успехи в русской словесности гораздо ниже, нежели в прошлом году; на это имели влияние долгая болезнь учителя Чернышевского и его отъезд... Болезнь Чернышевского имела большое влияние и на практические занятия учеников, и на скудность наших литературных бесед, и на несвоевременное их исполнение” (№ 6779, л. 91). Таким образом, все было свалено на “болезнь” Чернышевского. В душе же Мейер, конечно, торжествовал, что избавился от крамольного учителя.

Имя Чернышевского всплыло в делах Казанского учебного округа через десять лет—в 1863 году. Революционные выступления саратовских гимназистов, активизация в Саратове высланных туда участников студенческих “беспорядков” в Казанском университете, появление в городе и уездах антиправительственных прокламаций не на шутку перепугали начальство. В Саратов с чрезвычайными полномочиями выехал помощник попечителя округа Шестаков. В своей докладной. Записке он анализировал причины “безотрадного состояния Гимназии”. “История внутренней жизни саратовской гимнарии,—писал он,—шла особенным исключительным путем: в Лей следовали один за другим несколько преподавателей, которые своими внушениями сеяли недобрые семена, павшие при местных благоприятствующих вредному направлению, условиях не на бесплодную почву”. Текст докладной в несколько сокращенном виде был пересдан в Петербург. В 1941 году Ш.И. Ганелин извлек этот текст из дел Министерства народного просвещения и в цитатах опубликовал в своей статье о педагогической деятельности Чернышевского. Между тем оригинал донесения Шестакова, находящийся в Казани, полнее и включает ряд мест, отсутствующих в отправленном в Петербург тексте. Цитируя далее докладную, мы выделили фразу, которой нет в публикации Ганелина. “Первым таким вредным сеятелем,—продолжал Шестаков,— был г. Чернышевский... Г. Чернышевский два года был учителем словесности в Саратовской гимназии и в своих уроках проводил зловредные идеи, так что бывший тогда директором г. Мейер, хотя и не мог уличать и поймать его на месте преступления, потому что при входе директора урок г. Чернышевского принимал настоящее направление, вынужден был, однако, предложить г. Чернышевскому оставить гимназию”. Вслед за Чернышевским (“имевшим, по общим отзывам, особенное влияние на учеников Саратовской гимназии”) Шестаков называл имена Белова, Варенцова и Мило-видова (№ 8342, л. 36)[10]. Таким образом, Шестаков подтвердил, что не “благородство” Мейера, а отсутствие у него конкретных улик спасло весной 1853 г. Чернышевского. Не следует забывать, что в условиях политической реакции последних лет николаевского царствования дело для Чернышевского действительно пахло каторгой.

В свете сказанного следует отдать должное саратовским гимназистам, ни один из которых не выдал Чернышевского. Лучшие из них горячо восприняли идею революционного ниспровержения самодержавно-крепостнического строя, активно участвовали в борьбе за свободу и счастье народа. Они гордились тем, что слова Николая Гавриловича запали им в душу, ласково называли ело своим просветителем (в письме из Казани от 5 апреля 1856 года в Горы-Горецкий сельскохозяйственный институт к окончившему Саратовскую гимназию П.И. Зайцевскому; текст письма известен по перлюстрационной копии в делах Третьего отделения)[11].

Воспитанники Саратовской гимназии — ученики Чернышевского Иван Умнов, Петр Песков, Самуил Кляус и другие активно участвовали в нелегальных кружках в Казанском университете. В Москве саратовцы Юрий Мосолов, Виктор Попов, Захарий Овчинников, Алексей Мокшанцев создали подпольную организацию, известную в литературе под условным названием “библиотеки казанских студентов” (они поступили после гимназии в Казанский университет, а оттуда уж перешли в Московский, где к ним примкнули уехавшие из Саратова прямо в Москву Николай Шатилов, Николай Волосатоз и др.). В Петербурге Николай Турчанинов, поступивший в Главный педагогический институт и вошедший в антиправительственный кружок, руководимый Н.А. Добролюбовым, Василий Михалевский, учившийся в университете и поддерживавший связи с революционным подпольем, Михаил Воронов, слушавший лекции в Медико-хирургической академии и выполнявший обязанности литературного секретаря Чернышевского, свято сохраняли верность идеям своего просветителя.

Участие учеников Чернышевского по гимназии в освободительном движении до недавнего времени почти не поддавалось научному изучению—мы не располагали списком саратовских гимназистов 1851—1853 годов, не знали, кто именно учился у Чернышевского в Саратове. К сожалению, и дела канцелярии учебного округа за 1851—1853 годы не дают возможности установить полный списочный состав саратовских гимназистов. Только в материалах о посещении в 1854 году саратовских учебных заведений помощником попечителя округа имеется представленный ему список гимназистов по состоянию к началу 1854—1855 учебного года (№ 6956, л. 141—247 об.). Привлечение других документов — материалов о выпускных экзаменах, переписки по поводу “литературных бесед” и т. д. — позволяет дополнить данные списка сведениями относительно окончивших гимназию в 1852 и 1853 годах. Таким образом, устанавливается, хотя и с некоторой неполнотой, состав учащихся Саратовской гимназии в годы службы там Чернышевского и открывается возможность проследить место каждого из них в общественно-политической борьбе шестидесятых годов[12]. Не вызывает сомнения, что лучшие из учеников Чернышевского после окончания гимназии продолжали поддерживать связи с любимым учителем — в некоторых случаях эти связи удается проследить документально. И если на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов, в условиях сложившейся в стране революционной ситуации, они активно действовали в подполье, возглавляли антиправительственные кружки, участвовали в формировании первого общероссийского тайного общества “Земля и Воля”, то это значит, что новые перспективы открываются и для изучения строго законспирированных революционных связей самого Николая Гавриловича Чернышевского. Но это уже тема особого сообщения.

---

[1] Сохранилась подписанная всеми экзаменаторами, в том числе и Чернышевским, “Таблица окончательных испытаний учеников VII класса Саратовской губернской гимназии в июне 1851 г” (№ 6492, л. 50). Аттестаты для выпускников изготовлялись в Казани типографским способом в двух экземплярах, затем подписывались директором и учителями и второй экземпляр возвращался в канцелярию округа. Вместе с “Таблицей” в деле находятся вторые экземпляры аттестатов и свидетельств об окончании Саратовской гимназии, шесть из них подписаны Чернышевским (№ 6492, л. 145, 146, 147, 148, 150 - 151-первый выписан на имя П. Бахметьева, послужившего, как известно, прототипом для образа Рахметова в “Что делать?”).

[2] Ввиду отсутствия преподавателя французского языка предмет распределялся между другими преподавателями, в 1851—1852 учебном году Чернышевский вел уроки французского языка в пятом классе.

[3] Отчет по Казанскому учебному округу за 1851 год. Казань, 1852. С. 40 - 41.

[4] Воронов М. Болото. СПб., 1870. С. 123.

[5] Из 25 рецензий Н.Н. Булича только девять были известны в печати по их изложению в официальных отношениях попечителя округа на имя директора гимназии, опубликованном С.Н. Черновым в 1926 г.

[6] Показательна и заключительная часть документа: “Все преподавате-Саратовской гимназии занимались усердно, постоянно посещали классы; и, судя по успехам учеников, надо определить преимущество по способностям, усердию и сведениям старшим учителям: Чернышевскому, Бауэру, Ефимову и законоучителю Смирнову” (№ 6647, л. 93 об.). Те же четыре фамилии отмечены заслуживающими внимания начальства “по усердию своему, способностям и успехам преподавания” в отчете гимназии за 1852 год. (№ 6628, л. 412).

[7] Сохранилось расписание учебных занятий в Саратовской гимназии на 1852—1853 учебный год (№ 6648, л. 22). Чернышевский, как видно из этого расписания, давал уроки следующим образом:

Понедельник	Вторник	Среда
1. Словесность - 4 кл.	Уроков нет	1. Слав. яз. - 5 кл.
2. Словесность - 6 кл.		2. Словесность - 6 кл.
3. Словесность - 7 кл.		3. Словесность - 4 кл.
4. -		4. Словесность - 7 кл.

Четверг	Пятница	Суббота
1. -	1. Слав. яз. - 4 кл.	1.-
2. -	2. Словесность - 5 кл.	2. Словесность - 7 кл.
3. Словесность - 6 кл.	3. Фр. язык - 7 кл.	3. Фр. яз. - 7 кл.
4. Фр. язык - 7 кл.	4. -	4. Словесность - 5 кл.

[8] Общий обзор отзывов Н.Н. Булича на все двадцать пять сочинений, представленных в округ за период службы Н.Г. Чернышевского в Саратове, дан нами в статье “Новые материалы о педагогической деятельности Н.Г. Чернышевского в Саратовской гимназии” // Новая Волга: Альманах. Саратов, 1954. Кн. 21. С. 142—151.

[9] Чернышевским было пропущено “по болезни” в октябре — 3, в ноябре — 3, в декабре — 4, в январе — 22, в феврале — 12, в марте—10 занятий (№ 6633, л. 363, 4-14, 462; № 6766, л. 23, 67, 101). Формулярный список на Чернышевского за 1853 год был представлен—т. о. в делах канцелярии округа имеется три формулярных списка на Чернышевского: за 1851; 1852 и 1853 годы (№ 6480, л. 1549; № 6626, л. 415, № 6761, л. 421). Отметим, попутно, что годовой оклад Чернышевского, как видно из формулярных списков составлял 319 р. 15 коп., в 1851 г. при назначении он, кроме того, получил “третное жалование не в зачет” и “прогоны на две лошади”.

[10] Ср.: Ганелин Ш.И. Педагогические идеи Н.Г. Чернышевского и его деятельность в Саратовской гимназии // Н.Г. Чернышевский (1889 — 1999). Л., 1941. С. 139.

[11] Есть основания предполагать, что автором письма был Виктор Попов; вместе с Порфирием Зайцевским они учились у Чернышевского в пятом и шестом классах и окончили Саратовскую гимназию в июне 1854 г. Именно это письмо и явилось поводом для запроса министра просвещения А.С. Норова от 30 мая 1856 г. о “направлении духа и поведения” Н.Г. Чернышевского (опубликовало П.А. Бугаенко во втором сборнике “Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы”, с. 293).

[12] Некоторые аспекты этой темы намечены нами в работе: Ученики Чернышевского по гимназии в освободительном движении второй половины 1850-х — начала 1860-х годов. Казань, 1963.