Петров Б

Петров Б., Гапоненков А. «Он все время стремится в Саратов…»: Саратовские страницы биографии Михаила Булгакова // Волга: Литературно-художественный и общественно-политический журнал. Саратов, 1990. № 5. С. 100-111.

Б. Петров, А. Гапоненков

«Он всё время стремится в Саратов...»

Саратовские страницы биографии Михаила Булгакова

Несмотря на обилие фактов, документирующих ныне биографию М.А. Булгакова, некоторые штрихи её остаются малопрояснёнными, почти ничем не подтверждёнными. Таковы, например, связи Булгакова с Саратовом, с семьёй его первой жены Татьяны Николаевны Лаппа (Кисельгоф) (1891 — 1982) по ценнейшим воспоминаниям которой (известным в записи М.О. Чудаковой) и строится в основном представление о саратовских страницах в судьбе писателя. Наше хроникальное повествование дополняет эти данные неизвестными материалами Государственного архива Саратовской области, саратовской периодической печати, воспоминаниями саратовских старожилов А.Н. Архангельской, Н.А. Загрековой, Н.А. Минха, С.П. Шиловцева. Устные свидетельства необходимо выделить особо. Это как раз те ускользающие от нас крупицы культурно-исторической памяти русской провинциальной интеллигенции, которые нужно фиксировать, сохранять.

Мы намеренно не исключили «саратовские» страницы, не касающиеся собственно биографии молодого Булгакова, и развивали три самоценные, часто пересекающиеся линии повествования. Культурно-историческое описание Саратова начала XX века сосуществует здесь с линией биографической. Объединяет их рассказ о жизни саратовской семьи Лаппа.

В начале 1904 года весь официально-чиновный Саратов был осведомлён о переводе из Омска на должность управляющего саратовской казённой палатой Николая Николаевича Лаппа. Переезд его откладывался по разным причинам: требовалось передать дела прежней службы и дождаться конца учебного года — двое старших детей учились в гимназии. Всего же детей в семье Николая Николаевича было шестеро. Старшей дочери Татьяне шёл тринадцатый год, а младшему Владимиру едва .исполнилось четыре месяца.

Наконец дела в Омске завершились, и в начале мая семейство Лаппа прибыло в Саратов.

Квартиру сняли на втором этаже дома Буровой на тихой и зелёной Мало-Сергиевской улице (ныне улица Мичурина) против католической семинарии. Вскоре наняли кучера и с его помощью приобрели фаэтон и лошадь. В те времена крупные чиновники городской администрации имели свой выезд.

Рядом с семинарией с полквартала занимало здание первого реального училища, а с другой стороны, на углу улицы Вольской (Братиславской), находился дом губернатора. Должность саратовского губернатора исправлял Пётр Аркадьевич Столыпин. Николай Николаевич первым долгом представился ему. В пятницу 7 мая он приступил к своим обязанностям, о чём письменно уведомил министра финансов и губернатора[1].

Омск был в четыре раза меньше Саратова, и на семью новый город произвёл приятное впечатление. Самый большой по числу жителей в Поволжье, Саратов по благоустройству, развитию торговли, ремёсел, количеству учебных заведений, культурным традициям соперничал со многими городами России. Здесь были три театра, уже тогда знаменитый общедоступный музей имени Радищева, выходило шесть газет, существовало множество культурно-просветительных обществ. Известные драматические и оперные артисты с удовольствием приезжали на гастроли в «театральный» город, где встречали чуткую и образованную публику.

Казённая палата, учреждение губернского масштаба, была подчинена министерству финансов Российской империи и следила за правильностью расходов в губернии, пополнением доходов, своевременным сбором налогов («податей»), гербовых сборов, наблюдала за строительством государственных сооружений и выполняла ещё много разных функций.

Новому управляющему саратовской казённой палатой было 36 лет. Фамилию рода Лаппа мы встречаем в материалах, связанных с восстанием декабристов: Матвей Демьянович Лаппа, сын киевского помещика, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка, член Южного общества с центрами в Киеве, Василькове, Чернигове, Бессарабии осуждён был 10 июля 1826 года и приговорён к разжалованию в рядовые без лишения дворянства (до этого он содержался в Петропавловской и Кронштадтской крепостях). К киевскому дворянскому роду Лаппа восходит происхождение Н.Н. Лаппа.

После окончания гимназии Николай Николаевич поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета и закончил курс наук с дипломом первой степени в 1890 году. Он не связал себя с наукой, преподаванием, но пошёл на государственную службу, — начал её в рязанской казённой палате в должности сверхштатного чиновника особых поручений. Интересная подробность: там же служил его отец Николай Иванович, который вспоминал с благодарностью то время, когда он «нёс службу» под начальством Михаила Евграфовича Салтыкова в Туле и Рязани (как известно, М.Е. Салтыков-Щедрин в 1866—1868 годах был управляющим казёнными палатами в этих городах). Лаппа-старший помнил его заботу и внимательное отношение к подчинённым, гордился совместной деятельностью; и после отъезда Михаил Евграфович не забывал своих подопечных — поддерживал с ними переписку, встречался.

С первых же дней службы в Рязани Николай Николаевич показал себя инициативным чиновником, высочайшими указами повышался в чинах, награждался орденами.

Обрёл он и личное счастье — женился на Евгении Викторовне Пахотинской. Их сближали взаимные чувства, любовь к детям, интерес к искусству. В 1891 году родилась дочь Татьяна, затем появились Евгений, Софья, Константин, Николай и Владимир.

В конце 1899 года Николая Николаевича назначили управляющим омской казённой палатой. Отделы её были разбросаны по городу в частных домах, арендуемых властями, что создавало крайне много служебных неудобств. Лаппа приложил усилия для постройки собственного здания палаты. Он выполнял не только прямые обязанности, но и другие серьёзные поручения: несколько месяцев замещал военного губернатора Акмолинской области, куда входил и город Омск.

На следующий день после начала своей службы в Саратове Лаппа получил официальное письмо вице-губернатора: «Милостивый государь Николай Николаевич

Отправляясь 8 сего мая по делам службы из г. Саратова в Балашовский уезд, имею честь покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, заступить на время моего отсутствия место Губернатора. Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности. Д.Г. Новиков 8 мая 1904 года».

Письмо проясняло, что губернатор в городе отсутствовал, следовательно, необходимо было замещать сразу двух представителей высшей администрации. Как правило, подобные «замещения» длились не более трёх дней, но времени и сил отнимали много — решались самые срочные дела. В том же месяце Николай Николаевич оставался за высшее начальство ещё раз, затем дважды осенью. Таким образом, после губернатора и вице-губернатора он оказался наиболее значительным лицом в губернии.

.Помимо основных своих обязанностей, казённая палата контролировала проведение в городе различных общественных работ, будь то лесопосадки на холмах, окружающих Саратов, проведение новых линий водопровода, строительство учебных заведений, мощение и асфальтирование улиц. По утрам, отправляясь на службу (казённая палата находилась в здании присутственных мест на Никольской), Николай Николаевич пересекал Александровскую и Никольскую улицы[2]. В 1904 году на них асфальтировали тротуары и проезжую часть. Он участвовал в торжественном открытии нового здания 2-го реального училища, наблюдал за отделочными работами в коммерческом училище и Мариинской женской гимназии, обычно посещая места нового строительства по окончании своего рабочего дня, который в правительственных учреждениях длился шесть часов и завершался не позже трёх часов пополудни. Считалось, что при более длительной умственной нагрузке продуктивность работы резко снижается.

Знакомство со служащими и делами, проходящими через казённую палату, заняло около двух месяцев. Затем Николай Николаевич «испросил» у министра финансов очередной отпуск, необходимый для лечения ревматического заболевания и подагры — результат службы в Акмолинской области, когда Лаппа часто выезжал в уезды и сёла суровой зимой и несколько раз застревал в метельную непогоду, простужался.

Столыпин, питавший к нему симпатию с первого знакомства, стал часто приглашать его в гости играть в преферанс. Николай Николаевич любил проводить досуг в семейном кругу, приглашения губернатора его тяготили, но уклониться от визита удавалось не всегда.

Николай Николаевич и Евгения Викторовна обычно в этом доме вели себя особенно сдержанно, поддерживая беседу лишь одними репликами. Пожалуй, и другие гости здесь чувствовали себя не очень уверенно. Всех подавлял хозяин дома: темпераментом и резкостью суждений, не совпадавших часто с мнениями большинства.

Как всегда в новом городе, появлялись и знакомые, не всегда официальные.

Николай Николаевич сблизился с человеком, занимавшим важный пост в системе местных финансов, Ипполитом Захаровичем Оппоковым, управляющим саратовской конторой государственного банка. Будучи намного старше Лаппы, он держался с ним как с равным и вёл доверительные беседы на разные темы.

В семье Оппоковых было пятеро детей. Ипполит Захарович, хлебосол и ревнитель справедливости, оказал новому человеку дружеское внимание и ввёл его в круг саратовского финансового мира. Директора саратовских банков, коммерсанты, промышленники и купечество с почтением относились к Оппокову. Главное, что привлекло Николая Николаевича в Оппокове, — это его независимость, открытость но отношению к людям.

Другой человек из саратовского финансового круга, впоследствии директор городского общественного банка, с которым Лаппа установил тесное знакомство, был Павел Иванович Шиловцев, ровесник его и близкий ему по своим увлечениям человек. Шиловцева манило театральное искусство, он часто выступал на благотворительных концертах как чтец-декламатор и организатор этих концертов, чем снискал благосклонность к себе саратовской публики.

Происходили и неожиданные встречи. Морозным днём, возвращаясь со службы, вблизи своей квартиры на М. Сергиевской улице, Николай Николаевич увидел упавшего на обледенелый тротуар человека, помог ему встать на ноги, привёл в свою квартиру. Послали за живущим неподалёку доктором А.В. Брюзгиным. Доктор «незнакомца» хорошо знал и представил его Николаю Николаевичу. Это был известный саратовский журналист Николай Михайлович Архангельский, человек, заинтересованный вопросами современной политики, искусства и местной жизни. Впоследствии он неоднократно писал о деятельности казённой палаты и её управляющего.

В конце первого же года Николай Николаевич утвердился в решении изменить условия работы служащих казённой палаты и повысить их образовательный ценз. В большинстве своём они имели лишь домашнее образование или оканчивали когда-то уездные училища, некоторые — гимназию. С высшим образованием насчитывались единицы.

Для выполнения работ, систематически усложнявшихся, нужны были служащие со специальной подготовкой. И привлечение новых, и замена старых кадров стали вопросами крайне щепетильными, требовавшими терпения и тактичности.

В наступившем 1905 году Н.Н. Лаппа запланировал поездки в уездные города губернии, знакомство там с деятельностью казначейств. Хотелось узнать ближе подчинённых. Между тем в газетах сообщили о шествии рабочих к Зимнему дворцу в Петербурге и о расстреле демонстрации войсками. Как-то всё сразу изменилось и в Саратове. 12—13 и в последующие дни января в городе забастовали рабочие заводов, мельниц, железнодорожных мастерских, а также железнодорожных служб в Князевке, на Увеке и в слободе Покровской. Лаппа всё же отправился по уездным городам. Он посетил Кузнецк, Хвалынск, Вольск, Камышин, Балашов поразил его массовыми революционными выступлениями крестьян в уезде и рабочих в самом городе.

В уездах и Саратове шли аресты и обыски, полиция врывалась в дома, хватали людей на улицах. Правительство поддерживало «строгие меры». 22 марта в газете «Саратовский дневник» появилось сообщение: «Объявляется Высочайшая благодарность саратовскому губернатору Столыпину за умелые, твёрдые и энергичные действия по прекращению беспорядков в Балашовском уезде Саратовской губернии и в городе Саратове»... Последней трагедией 1905 года в Саратове стал расстрел казаками и солдатами многолюдного митинга рабочих на Институтской площади. Было убито и ранено более 30 человек. (Очевидцы рассказывали, что Столыпин в это время, сидя в фаэтоне вблизи площади под охраной казаков, отдавал распоряжения офицерам; в конце декабря в газетах сообщили, что «саратовский губернатор Камергер Двора Его Императорского Величества П.А. Столыпин, за отличие по службе пожалован орденом Владимира 3-й степени»).

Забирали общественных деятелей Саратова, студентов. Среди них арестовали студента-медика Виктора Оппокова. Николай Николаевич нанёс визит Ипполиту Захаровичу Оппокову. Тот не ожидал прихода, да ещё с выражением сочувствия по поводу сына. Многие чиновники, боясь недовольства Столыпина, «не заметили» нашумевший арест. Оба старших сына Оппокова — Виктор и Георгий — были революционерами. Отец знал об этом. Ему передали «по секрету», что сыновья взяты на учёт в жандармском управлении. Ипполит Захарович не препятствовал деятельности сыновей, хотя это грозило ему потерей должности. В беседе за чаем Николай Николаевич предупредил Ипполита Захаровича о важном известии, полученном из Петербурга: П.А. Столыпин назначался министром внутренних дел России.

Почти через месяц после отъезда Столыпина из Саратова в город прибыл новый начальник губерния граф Сергей Сергеевич Татищев. В последующие дни все ответственные лица представлялись ему. С новым губернатором у Николая Николаевича установились отношения чисто официальные, хотя тот не в пример Столыпину, слыл большим либералом. Правда, «обязательные постановления» Татищева отличались не меньшей строгостью. Именно этот либерал потребовал ухода И.3. Оппокова с поста управляющего саратовской конторой государственного банка из-за сыновей-революционеров.

В конце июня Николай Николаевич вместе с другими должностными лицами города осматривал новое здание Общедоступного театра в саду Сервье[3], а через некоторое время уехал на лечение в Ессентуки. Летом семья его отдыхала на даче в районе 7-й дачной остановки Участок с множеством дач, называемый «Родничок», принадлежал А.П. Горнзонтовой, сестре прогрессивного саратовского журналиста И.П. Горизонтова. Аренда дачи в этом месте стоила намного дешевле, чем у других владельцев. Обыкновенно на участке жили семьи саратовской интеллигенции: присяжного поверенного П.П. Романенко, поэта-революционера А.А. Богданова, старшего врача горбольницы А.П. Минха, лечившего Лаппу, журналиста Н.М. Архангельского. Кстати сказать, он и посоветовал Николаю Николаевичу арендовать в летнее время одну из дач в «Родничке».

Во всех семьях, отдыхавших здесь, были дети разного возраста, которые знакомились быстрее, чем их родители, и, так как встречались ежегодно, время проводили весело. Гимназисты и гимназистки играли в крокет, в лапту, гуляли по окрестным лесам, ходили на пруды на 9-ю дачную. Посещали дачи Ханова — «Трофимовский разъезд», где по воскресеньям устраивались силами любителей и профессиональных артистов спектакли и концерты.

Таким видели город, знали Саратов, испытывали волнение от происходивших в нём событий члены той семьи, с которой вскоре, всего через семь лет, суждено будет породниться М. Булгакову.

Занимая высокое административное положение[4], Николай Николаевич получал довольно приличное годовое содержание, состоящее из жалования в 2200 рублен, такой же суммы «столовых» денег и 1100 рублей «квартирных». Живя в частной квартире, состоящей из шести комнат, семейство из восьми человек полностью тратило «квартирные» деньги. Значительные расходы составляли оплата горничной, повара и кучера, содержание экипажа и лошади. Много денег уходило в уплату за учёбу детей. Обучение в гимназии в год стоило не менее 70 рублей, а в Мариинской, где училась старшая дочь Таня, годовая плата равнялась 90 рублям. Начальное образование младшие дети получали с помощью приходящих учителей.

В апреле 1907 года Николай Николаевич обращался в министерство финансов с прошением о пособии на содержание детей. В пособии ему было отказано. Зато через десять дней последовал высочайший указ о награждении Лаппа орденом св. Владимира 4-й степени. За знак ордена он заплатил отнюдь не символическую плату — 40 рублей.

Как известно, упорные саратовцы в течение нескольких десятилетий, начиная с 50-х годов XIX века, добивались у правительства открытия университета. И хотя законопроект об этом в Саратове был обнародован в июне 1909 года, министерство финансов всю подготовительную работу вело значительно раньше. Ещё летом 1907 года Николай Николаевич получил телеграмму: «Приказанию министра финансов прошу Вас принять участие в наблюдательном комитете по устройству университета Саратове. Предложения почтой».

Город рос, менялся. Готовилось открытие трамвайного движения. Укладывались рельсы на Немецкой улице (ныне проспект Кирова), строилась электрическая станция для обслуживания трамваев (движение открылось в октябре 1908 года от железнодорожного вокзала до волжских пристаней). Состоялись первые заседания «Литературного общества» в редакции газеты «Саратовский вестник». Торжественно прошла закладка здания управления РУЖД на Старо-Соборной площади (сейчас Музейная площадь).

Николай Николаевич получил одобрение губернских властей на строительство здания казённой палаты и всех её подразделений. Встал вопрос о месте. Дело неожиданно оказалось несложным и решилось быстро. На углу улиц Вольской и Б. Кострижной[5] пустовал большой участок городской земли, некогда принадлежавший князю Е.Н. Куткину, как дворовое место. В прежние годы здесь возводились временные здания цирков различных иностранных гастролёров, а позднее русского цирка братьев Никитиных. В конце января 1908 года Лаппа был в Петербурге для окончательного уточнения вопросов по строительству здания казённой палаты, проект которого представил губернский архитектор Ю.Н. Терликов.

6 декабря, в день тезоименитства Николая II, был обнародован указ о производстве Лаппа в действительные статские советники. Звание это по «Табелю о рангах» Российской империи приравнивалось к генеральскому, поэтому официальное обращение к Николаю Николаевичу теперь звучало: «Ваше превосходительство». Такое обращение к себе он допускал лишь в официальных бумагах и письмах. Подчинённых по-прежнему просил обращаться к нему по имени и отчеству. Хотя Николай Николаевич проболел всю зиму, ежедневно по его распоряжению к нему на квартиру старшие чиновники и секретарь казённой палаты приносили деловые бумаги для прочтения и подписи. В конце февраля Лаппа почувствовал себя лучше, сразу же отправился на службу и целую неделю замешал губернатора.

В июне 1909 года в Саратов пришла телеграмма городскому голове В.А. Коробкову от члена Государственного Совета профессора Васильева: «Поздравляю славный город Саратов с университетом. Государственный совет принял законопроект большинством голосов». Ректором вновь открывшегося университета назначили профессора В.И. Разумовского. В начале сентября Лаппа вместе с ним, проректором В.В. Вормсом, членами строительного комитета и архитекторами К.Л. Мюфке и А.М. Салько иска ли подходящую территорию для размещения корпусов университета. Горожане каждый день видели кавалькаду из фаэтонов и пролёток, разъезжающих по разным частям города. После долгих поисков остановились предварительно на трёх местах: Дегтярной площади, Соколовой горе и Московской площади. Вскоре первые два были отвергнуты, а Московская площадь оказалась самым подходящим местом для университетского городка.

Лаппа не забывал и о своём детище — казённой палате и находил время посещать стройку. В том году тёплая погода стояла до декабря, поэтому кладка стен палаты продолжалась до зимних холодов.

5, 6, 7 декабря 1909 года в Саратове проходили небывалые торжества по случаю открытия университета. Люди всех сословий и званий радовались этому событию. Николай Николаевич вместе с супругой участвовал в празднестве. О размахе торжеств можно судить но цифрам, приведённым в газете «Саратовский вестник». После подведения итогов в январе 1910 года саратовская городская управа подсчитала, что израсходовано было 5500 рублей. Из них для обеда 182-х приглашённых в Думу гостей — 2519 рублей, а для обеда 1300 человек бедных - 483 рубля.

Университет в составе одного медицинского факультета первоначально разместился в здании фельдшерской школы на Никольской улице (теперь это медицинское училище). 24 июня 1910 года начались земляные работы на Московской площади. Николай Николаевич как член наблюдательного совета принимал участие в заседаниях строительного комитета. Его идеальные знания финансовых вопросов помогали разрешать противоречия и споры. По делам службы он выезжал в Петербург для бесед в министерстве финансов.

В сентябре Саратов посетил председатель совета министров России П.А. Столыпин вместе с главноуправляющим земледелия и землеустройства А.В. Кривошеиным. Приём, устроенный в честь их губернатором, собрал всех значительных должностных лиц губернии. На нём, естественно, присутствовал и Лаппа. Был он при орденах и шпаге. Столыпин поочерёдно подходил к каждому из присутствовавших, здоровался, произносил несколько фраз и следовал дальше. Многим показалось, что Столыпин стал выше ростом. Ещё летом городская управа получила из Петербурга портрет Столыпина, выполненный художником И.Е. Репиным. Работа эта стоила 3000 рублей[6].

В воскресенье 10 октября 1910 года здание казённой палаты было открыто и освящено[7]. На торжество открытия прибыли губернатор Татищев, вице-губернатор Боярский, епископ Гермоген, финансовые деятели города. На следующий день началось переселение подразделений палаты в новое здание. Сюда же переехала семья Николая Николаевича. На втором этаже была большая многокомнатная квартира, построенная специально для управляющего, с окнами на Вольскую улицу, с отдельным подъездом.

Пройдёт несколько месяцев, и среди шума голосов многочисленной и гостеприимной семьи Лаппа будет звучать в этом доме и голос Михаила Булгакова... До сих пор нет на здании этом мемориальной доски... Она должна быть. И на ней надпись: «В этом здании неоднократно бывал в 1911 —1917 годах, а в 1914 году работал здесь в лазарете Михаил Афанасьевич Булгаков».

Семья Николая Николаевича, живя в Саратове, не теряла связь со своими киевскими родственниками. Почти каждый год кто-то посещал Киев. На летние каникулы 1908 года Таня Лаппа поехала туда к своей бабушке по отцу Елизавете Николаевне и тётке Софье Николаевне.

Через приятельницу тётки Варвару Михайловну Булгакову она познакомилась с гимназистом последнего класса Мишей Булгаковым. Возникшая переписка между ними продолжалась два с половиной года. За это время они не виделись. Булгаков поступил на первый курс университета св. Владимира на медицинский факультет. Отец Тани и говорить не хотел о поездке в Киев, особенно после злополучной телеграммы, пришедшей как-то на Рождество и показавшейся ему странной: «Телеграфируйте обманом приезд. Миша стреляется»[8],— которую Николай Николаевич сразу отослал своей сестре обратно в Киев. Никакие мольбы не помогли Тане уехать. Отец был непреклонен.

До Мариинской гимназии, иначе «мариинки», как называли её ученицы, она шла полтора квартала — полквартала по Вольской, затем поворачивала на Константиновскую и, дойдя по ней до Александровской, входила в красного кирпича трёхэтажное здание гимназии[9].

Гимназия ведомства императрицы Марии давала разностороннее образование с упором на гуманитарные науки. Здесь изучались французский и немецкий языки, преподавали танцы, воспитывали у девушек светские манеры. Обучение в этой гимназии стоило дороже, чем в обычных «министерских», что позволяло отдавать сюда своих дочерей именитым горожанам, крупным чиновникам, богатым иностранцам.

Был непререкаем авторитет Веры Фёдоровны Викгорст — главной надзирательницы, иначе «директрисы», представительной седой дамы в тёмно-синем платье с меховой накидкой.

Из учителей, по-настоящему увлечённых преподаванием, хорошо знающих свой предмет, выделялись преподаватель литературы Николай Павлович Бобров и историк Николай Михайлович Зубарев.

Француженка с необычным именем Еротинда Александровна Сильвестр вела уроки исключительно по-французски, а преподаватель немецкого языка Штауб задавал учить немецкие глаголы «от сих до сих», этим вызывая неприязнь к немецкому у всех, за исключением дочерей немцев, имевших по этому предмету высший бал — двенадцать.

По обыкновению, на актовых торжествах в гимназии присутствовал губернатор. Особенно часто любил приезжать граф С.С. Татищев. Девушкам он нравился: высокий, статный, красивый.

Каждый год в ноябре в гимназии проводились годовые вечера. В литературно-музыкальной части принимали участие воспитанницы старших классов. Ставили спектакль и выразительное чтение. Затем открывались танцы. Среди гостей были официальные представители города и учебных заведений, а также студенты, гимназисты, реалисты.

В свободное от гимназии время Таня зимой ходила с братьями по вечерам на каток и в оперу, занималась музыкой[10].

Каток яхт-клуба особенно привлекал учащуюся молодёжь. Он находился в центре города, рядом с Коммерческим собранием и городским бульваром «Липки». На катке играла музыка, работала «грелка» с буфетом. Множество пар катались «по кругу», среди них Таня со старшим братом Женей. Мимо проносились «гонщики на ножах». В середине круга солидных дам возили на деревянных креслах с полозьями. Они внимательно смотрели на молодёжь, переговаривались, закутавшись в меха. Каток был вечерним торжеством: лёгкий мороз красил щёки, ветер бил в лицо, поднималось настроение.

Другим, пожалуй, самым главным её увлечением был театр. В Саратове было три театра: Городской, где по полгода выступали оперная и драматическая труппы, Общедоступный театр и театр Очкина. Последний она посещала часто, слушая там оперу вместе с подругой, которая приходилась падчерицей владельцу театра Григорию Васильевичу Очкину. Театр располагался рядом с катком и бульваром «Липки» и имел зал с лучшей в Саратове акустикой. Уютный, с небольшими ложами и фойе, тесными коридорчиками, он собирал зрителей до аншлага. Гимназическое начальство запрещало смотреть вечерние постановки без особого на то разрешения. Но подруга водила Таню в закрытую ложу.

В 1910 году и ранее в театре гастролировали оперное товарищество Фёдорова, «хорошо знакомая саратовцам» драматическая труппа «Передвижники» П.П. Гайдебурова, приезжали малороссийские артисты. Шла в основном классика.

В конце октября в Саратове давал концерты Леонид Витальевич Собинов. Николай Николаевич с Евгенией Викторовной и Таней слушали его в зале музыкального училища, наполненного поклонниками «певца-чародея».

Пора выпускных экзаменов прошла для Татьяны Лаппа летом 1911 года. По окончании гимназии состоялся и вечер, к которому так долго готовились — последний бал «мариинок». Вручали свидетельства перед портретами трёх царственных особ: государя императора, его жены и Марии Фёдоровны, основательницы Ведомства. Татищев уже не говорил напутственное слово выпускницам 1911 года. Новый губернатор П.П. Стремоухое показался им противным и некрасивым, а сбивчивое слово его только омрачило на несколько минут их настроение. Затем открылся бал. Приглашены были гимназисты и реалисты, тоже выпускники. Играли вальс и мазурку. Веселье с танцами окончилось за полночь.

В Киев Татьяне удалось выбраться только в августе. Отец разрешил ей ехать...

Булгаков договорился с Софьей Николаевной, что Тася, как они называли Татьяну, погостит в семье Булгаковых на даче в Буче, небольшом загородном местечке под Киевом.

В дневнике Н.А. Булгаковой-Земской (сестры писателя) мы находим такую запись: «Миша доволен: приехала Тася (...) и мама во избежание Мишиных поездок через день в Киев хочет пригласить Тасю гостить... Буча. 31 июля 1911 года. Приехала на эти последние летние дни к нам Тася Лаппа: живёт у нас с 29-го. Я ей рада. Она славная (...) Миша занимается к экзаменам и бабочек ловит, жуков собирает, ужей маринует».

Подошло незаметно время университетских занятий...

Вскоре Россию всколыхнуло событие, которое отозвалось через газеты и в доме Николая Николаевича в Саратове. 1 сентября 1911 года в Киевском театре был смертельно ранен выстрелом в упор председатель совета министров России Пётр Аркадьевич Столыпин. У саратовцев остались в памяти его строгое лицо и пронзительный взгляд, расстрел демонстрации рабочих на Институтской площади в 1905 году и его настойчивые доклады и ходатайства царю, в Государственной Думе, в Государственном совете об открытии университета в Саратове, как оказалось, последнего университета царской России.

...Николай Николаевич звал. Татьяну в Саратов. Он хотел, чтобы она год поработала, и подыскал ей место классной дамы. А так как занятия уже шли, она должна была немедленно вернуться.

По-видимому, первая служба её проходила в Мариинском институте благородных девиц или в гимназии Ульрих, где Николай Николаевич был членом попечительного совета[11]. Спустя несколько десятилетий Татьяна Николаевна не без иронии говорила: «Там девушки были в два раза больше и толще меня. Преподаватель закона божьего спрашивает однажды: «Где ваша классная дама? — Вот она.— Ну, вы скажете! Ха-ха-ха!»... Домой я после занятий приходила совсем без голоса»...

Рождественские каникулы в университете позволили Булгакову по приглашению Таен и её родителей приехать в незнакомый для него Саратов. До этого он почти безвыездно жил в Киеве, исключая посещения им киевских предместий[12].

По счастливому стечению обстоятельств, доподлинно можно установить почти точный временной отрезок его пребывания в Саратове. На помощь приходит дневник Н.А. Булгаковой-Земской: «Миша у знакомых гостит в Саратове» (запись от 24.12.1911); «Вернулся Миша из Саратова» (15.1.1912).

Булгаков ехал сюда не один, а привёз с собой бабушку Тани Елизавету Николаевну, которая не часто выбиралась посмотреть на внуков и побывать на традиционной в доме Лаппа большой ёлке, шумной, с играми и танцами. Катались на тройках. Ходили на каток — смотреть рождественские аттракционы. Было множество гостей, в дом к Николаю Николаевичу приходили и семьи его сослуживцев. При свечах старшие и младшие дети поочерёдно садились за рояль и состязались в игре. «Была ёлка, мы танцевали, но больше сидели, болтали...» — скажет потом Татьяна Николаевна, и, наверное, эта немногословная фраза всё объяснит, и не надо бы и «додумывать сюжет». Но хочется представить себе, что мог видеть Булгаков за эти праздничные дни? Что «предлагал» своим жителям и гостям рождественский и новогодний Саратов рубежа 1911 и 1912 годов? Вероятно, стоит обратиться к газетной хронике.

Газеты открывались рекламой праздничной торговли. Что только ни покупали в богатом губернском городе: цветы из Ниццы — камелии, гиацинты, розы, орхидеи в магазинах И.Н. Рябинина, «конфеты, торты, пирожные, печения, пряники всевозможных сортов и вкусов» в кондитерской Жан, шампанские вина Дуаэн и Шарль Гейдсик из Реймса, американскую овсянку «Геркулес», цейлонский чай «Янхао», шоколад Гала-Петэр (Швейцария), колбасы И.Ф. Куклинского, «лучшую провизию из Москвы в ресторанах» и т. д. и т. п. Вся торговля подчинялась заповеди: «Выполняй своё обещание пред покупателем, и ты приобретёшь его навсегда».

Каникулы в средних учебных заведениях проходили с 21 декабря по 7 января. Многих учащихся очень огорчило, что незадолго до праздников попечитель учебного округа запретил посещать синематографы. Электротеатр «Гигант», театр «Мурава», кинематографы «Мишель», «Зеркало жизни», «Разумный кинематограф» притягивали к себе афишами с интригующими названиями комедий: «Поцелуй мою невесту», «Жених опоздал — заменил другой», «Беда от нежного сердца», «Глупышкин - защитник невинности» или «Сумасбродная головка», «Небольшое вымогательство».

«Трагедий» было совсем мало: драма «Трагедия брака» и «Жестокая расплата». Демонстрировались также «Красоты Италии» с натуры и «Фауна тропических стран».

С 27 декабря в зале Музыкального училища шла «серьёзная» историческая картина «Оборона Севастополя 1854—1855 годов» в 45 отдельных видах, показанная не так давно в Ливадии царской семье. Зритель замирал от сцен «потопления русского флота, штурма Севастополя, смерти адмиралов Корнилова и Нахимова», особенно когда «для иллюзии музыканты Башкадыкларского полка при залпах из пушек ударяли в барабаны, а при штурмах и натисках кричали «ура».

Праздничные развлечения, весёлые потехи ждали «самую взыскательную публику». Городской театр зазывал на «Бал-кабаре». Театр «Казино» 31 декабря показывал 35 номеров программы с «поразительными аттракционами», например, «летающее пианино с певицей». Студенческий музыкальный вечер в коммерческом собрании с танцами и беспроигрышной лотереей аллегри собирал средства в помощь «недостаточным молодым людям, стремящимся к высшему образованию».

Любителей живописи приглашала выставка картин московских художников в Боголюбовской рисовальной школе при Радищевском музее. «Московское товарищество художников» представляло около ста картин Богаевского, Гербера, Гольдингера, Уткина, Ясинского, саратовцев Баракки и Никулина.

Для Саратова Рождество 1911 года — это ещё и снежный буран, разыгравшийся не на шутку. «Снежная буря выла и рвала, магазинные вывески с грохотом падали. Прекратилось конное и пешее движение... Трамвайные вагоны не выходили из парка целый день, и только 26 декабря началось правильное движение. Радовались бурану только извозчики, которые брали с визитёров двойную и даже тройную цены, да голодный и безработный люд, работавший днём и ночью на трамвайных линиях, очищая их от снега» («Саратовский вестник», 28 декабря 1911 года).

Первый визит, первые впечатления о Саратове Булгакова... «Знакомая» семья, которая вскоре станет родственной семьёй. Саратов, «тот город» («Тайному Другу»), надолго войдёт в его сознание как зимний, рождественский город[13]. И не холодным и отталкивающим он будет казаться ему. Спустя много лет в неоконченном сочинении «Тайному Другу» Михаил Афанасьевич Булгаков напишет, как мы предполагаем, о памятном саратовском Рождестве. И в преображённых художником фактах действительности есть соблазн отыскать реалии его биографии.

«Опять был сон. Но мороз утих, и снег шёл крупный и мягкий. Всё было бело. И я понял, что это Рождество. Из-за угла выскочил гнедой рысак, крытый фиолетовой сеткой.

— Гись! — крикнул во сне кучер. Я откинул полость, дал кучеру деньги, открыл тихую и важную дверь подъезда и стал подниматься по лестнице.

В громадной квартире было тепло. Боже мой, сколько комнат! Их не перечесть, и в каждой из них важные обольстительные вещи. От пианино отделился мой младший брат. Смеялся, поманил меня пальцем (...) На пианино над раскрытыми клавишами стоял клавир. Фауста; он был раскрыт на той странице, где Валентин поёт. (...) От парового отопления волнами ходило тепло, сверкали электрические лампы в люстре, и вышла Софочка в лакированных туфлях. Я обнял её.

Потом сидел на своём диване и вытирал заплаканное лицо. Мне захотелось увидеть какого-нибудь колдуна, умеющего толковать сны. Но и без колдуна я понял этот сон.

Фиолетовая сеть на рысаке — это был год 1913-й. Блестящий, пышный год (...) И в квартире этой брат быть не мог, это я когда-то жил в квартире. На Рождество я вёл под руку Софочку в кинематограф, снег хрустел у неё под ботиками, и Софочка хохотала (...) мой брат, которого в последний раз я видел в первых числах 1919-го года, убит. Где и когда, я не знаю, а может быть, не узнаю никогда. Он убит, и, значит, от всего, что сверкало, от Софочки, ламп, Жени, фиолетовых помпонов, — остался только я один на продранном диване в Москве ночью 1923 года. Всё остальное погибло».

От саратовского домашнего очага семьи Лаппа не осталось и следа. Пожалуй, только «тихая и важная дверь подъезда», сейчас наглухо закрытая с улицы Вольской (Братиславской), без медной таблички управляющего, до сих пор сохранилась, и мы чуть ли не каждый день проходим мимо неё, никак не замечая и не предполагая, что когда-то её открывал безвестный молодой человек — в будущем всемирно почитаемый русский писатель М.А. Булгаков.

Большая, пологая каменная лестница в просторном, огромном подъезде поднимает нас на второй этаж. «Громадная квартира» внутри давно перестроена под кабинеты советского учреждения. Лепнина потолка местами проглядывает сквозь густые слои краски. В одной из комнат — изразцовый камин, единственный здесь. Это кабинет Николая Николаевича.

Имя Софьи, Софочки — редкое имя для Булгакова. И тем выразительнее звучит оно в приведённом отрывке — реальное имя младшей сестры Татьяны Николаевны. То же и с Женей, её братом. О них ещё речь дальше. Но скажем о самом загадочном «фиолетовая сеть на рысаке». Объяснение этому в историко-краеведческой детали: лучшие саратовские извозчики, большей частью для красоты и шика, покрывали своих рысаков от упряжной дуги до саней плетёными сетками тёмных цветов (фиолетового, бордо). Извозчик сбрасывал с помощью сетки падающий на круп лошади снег. Фиолетовая сетка — принадлежность резвого рысака — глубоко запала в память Булгакову и стала в какой-то степени символом старого Саратова, образной деталью.

К важным общественным и культурным приобретениям саратовцев необходимо отнести открытие 21 октября 1912 года консерватории и 15 сентября 1913 года высших сельскохозяйственных курсов.

Преподавателем консерватории стал старейший русский оперный певец, «первый Ленский», Михаил Ефимович Медведев. В 1911 году драматическое отделение курсов М.Е. Медведева в Киеве посещал Михаил Булгаков. Последние годы своей жизни Медведев провёл в Саратове, навсегда оставив оперную сцену. В последний раз он спел в своей антрепризе Германа в «Пиковой даме» Чайковского в театре Очкина. Булгаков, зная Медведева по Киеву, в дальнейшем мог интересоваться им в Саратове.

Культурная жизнь Саратова, как всегда, отличалась насыщенностью и разнообразием. В январе 1913 года в бенефис Л.К. Леонидова был поставлен в Общедоступном театре «Борис Годунов», посвящённый 75-летию со дня смерти А.С. Пушкина. Сбор от благотворительных вечеров памяти поэта предназначался саратовской бедноте, на постройку нового здания детской больницы Поздеевой. В конце сентября 1912 года в Саратове находился писатель М.П. Арцыбашев, а 17 ноября 1913 года в зале консерватории провёл свой сольный концерт композитор С. Рахманинов. 21 февраля того же года на Соборной площади перед Кафедральным собором проходили торжества в честь 300-летия дома Романовых.

Летом 1912 года Михаил Булгаков приезжал в Саратов. Экзамены в университете он не сдавал и остался на второй год. В каникулы служил контролёром на дачных киевских поездах и на какое-то время отлучался в город на Волге.

Н.А. Булгакова-Земская записывала: «Мишино увлечение Тасей и его решение жениться на ней. Он всё время стремится в Саратов, где она живёт, забросил занятия в университете, не перешёл на 3-й курс» (приписка 1940 года к записи от 11 августа 1912 года).

Татьяна окончательно оставила работу классной дамы и под предлогом поступления на историко-филологические курсы уехала с Мишей в Киев. В России особой популярностью среди девушек пользовались Бестужевские курсы в Петербурге, курсы Герье в Москве и те в Киеве, куда вскоре на романо-германское отделение она поступила. Все они давали высшее образование.

Н.А. Булгакова-Земская фиксировала: «Миша вернулся — en deux с Тасей; она поступает на курсы в Киеве. Как они оба подходят друг другу по безалаберности натур! (В 1940 году исправлено: «по стилю и вкусам».) Любят они друг друга очень, вернее — не знаю про Тасю но Миша её очень любит...» (16 октября 1916 года сделано примечание: «Теперь я бы написала наоборот».)

Осень 1912 года и, видимо, весь 1913 год Татьяна и Михаил провели в Киеве и уже супругами гостили в Саратове.

Мать Булгакова Варвара Михайловна поначалу противилась свадьбе — Миша ещё не кончил университета. Но 30 марта 1913 года сообщала дочери Наде в Москву: «Свадьба будет, конечно, самая скромная и тихая. Я посоветовала им (Мише и Тасе) написать Николаю Николаевичу письмо с извещением о переходе на 3-й курс (М. Б.) и с просьбой о позволении венчаться. Вчера они отослали это письмо». Очень любопытное свидетельство о приготовлениях к свадьбе мы находим в письме старшей сестры Булгакова Веры к той же Наде от 20 апреля: «К свадьбе приедет мать Таси, Евгения Викторовна, Тасе уже выслали образ из Саратова, а мать приедет благословить. Мама купила и Мише такой же образ, как у Таси, почти точь-в-точь. Оба образа очень хороши. Кольца заказали под руководством мамы, говорят, очень хороши. Я их ещё не видела. Вся молодёжь, конечно, очень довольна и подшучивает над Тасей и Мишей. Тасе к свадьбе из дома прислали 100 рублей...»

26 апреля Татьяна Лаппа и Михаил Булгаков были обвенчаны в церкви Николая Доброго, что на Андреевском спуске. Татьяна венчалась без фаты, в обычной одежде. Поручителями были друзья и родственники Михаила Борис Богданов, Платон и Александр Гдешинские, двоюродный брат Константин. «Почему-то хохотали под венцом ужасно. Домой после церкви ехали в карете. На обеде гостей было много. Помню, много было цветов, больше всего — нарциссов», — рассказывала Татьяна Николаевна.

На свадьбу приезжала Евгения Викторовна Лаппа. Николай Николаевич быть не мог и прислал телеграмму. Его самого поздравили с орденом св. Станислава 1-й степени (указ о награде последовал 14 апреля). После венчания исполнили комическую пьесу, которую написал Миша с участием родных с той и с другой сторон.

Молодые сняли квартиру на Андреевском спуске. Киев с его театрами, симфоническими концертами, автомобилями, кафе, другими развлечениями увлёк их. Это требовало приличных затрат. Денег, высылаемых Николаем Николаевичем, явно не хватало, и Миша в свободное от учёбы время давал уроки. Приходилось, готовясь к экзаменам, часами сидеть в библиотеке. В читальный зал он брал Тасю. Вечера часто занимала опера. Не пропускали ни одной новой постановки. И по нескольку раз слушали «Фауста», «Севильского цирюльника», «Кармен», «Гугенотов».

С начала июня 1914 года молодые супруги Булгаковы после головокружительной киевской жизни нашли в Саратове спокойствие и отдых на даче, которую, как и ранее, снял для всей семьи Николай Николаевич в живописном месте 7-й дачной остановки[14].

На границе участка «Родничок» росли высокие деревья, в тени которых легко было скрываться от дневного зноя. По утрам бабы из соседней деревни Поливановки приносили молоко и ягоды. Под вечер на открытой площадке играли в крокет. Собирались с окрестных дач гимназисты и студенты, друзья Константина и Евгения. Шумной компанией гуляли в лесу, ходили на дачи Ханова смотреть любительские спектакли.

Вдали от города менее чувствовалось напряжение военного времени. Газеты привозил вечером в субботу Николай Николаевич и рассказывал о всех новостях недели. Как-то он сообщил о том, что служащие казённой палаты предложили открыть лазарет на отчисления от своего жалования. В Саратов должна была прибыть первая партия раненых с фронта. Спустя несколько дней переехали с дачи в город. 20 августа начинался учебный год. Ещё через неделю в торжественной обстановке открыл лазарет. Булгаков решил пройти в нём свою первую врачебную практику.

В газете «Саратовский листок»[15] появилась информация: «Лазарет в казённой палате, открытый на средства чинов палаты, оборудован на 20 кроватей. Общее наблюдение за лечением раненых поручено профессору В.И. Разумовскому, а ежедневный осмотр доктору Н.Л.Туревичу и женщине-врачу Е.А. Куприяновой.

Лазаретом заняты две светлые, просторные комнаты в нижнем этаже здания. Уходом за ранеными по очереди заняты жёны и дочери чиновников палаты во главе с Е.В. Лаппа, супругой управляющего казённой палатой. В настоящее время в этом лазарете 10 раненых: А. Пронин, И. Ольховников, А. Тимофеев (из Кирсанова, Тамб. губ.), И. Становский, П. Исаев (Чемб. уезда, Пенз. губ.), И. Цепков, И. Комоля, Т. Сахибгиреев, М. Великанов и М. Каблуков».

Саратовская фотография М. Булгакова среди медперсонала лазарета и первой партии раненых — уникальное свидетельство, «одна из лучших его юношеских фотографий» (М.О. Чудакова).

«Две светлые, просторные комнаты в нижнем этаже здания» выходили окнами на Большую Кострижную. В лазарет во внеурочное время приходил Василий Иванович Разумовский (крупнейший хирург и общественный деятель), делал общий осмотр раненых, относясь к пациентам со вниманием и добротой. Он был любим коллегами н студентами. Известна его близость к семье Лаппа. Можно предполагать, что личность Разумовского оказала влияние на студента-медика Михаила Булгакова[16]. А врачебная практика, без сомнения, укрепила его желание закончить университет по медицинскому отделению. (Занятия были перенесены в связи с войной, и Михаил и Татьяна возвратились в Киев много позже, чем предполагали.)

Трудности военного времени накладывали различные ограничения. Постепенно повышались цены на товары и продукты, сразу запрещена была продажа спиртных напитков во всех торговых заведениях. Полиция строго следила за этим и наказывала виновных большими денежными штрафами. По ночам ловили дезертиров, на вокзале и волжских пристанях устраивались облавы.

К обычным трудностям в Саратове прибавилось раннее похолодание. В ночь на 17 октября выпал первый снег. Война внесла поправки и в жизнь учебных заведений. В гимназиях и реальных училищах юношей обучали обращению с огнестрельным оружием. У многих учащихся отцы и родственники были на фронте.

Приходили первые печальные известия о погибших, раненых и пленённых. Повысилось число прошений на выдачу денежных ссуд. Не всегда всё могло быть удовлетворено. Со всеми просьбами, требованиями, мольбами сталкивался Николай Николаевич. Объяснения, разговоры и отказы приводили к усталости и перенапряжению. Со службы он возвращался утомлённым, разбитым, обострились боли в суставах.

Летом 1915 года положение на фронте ухудшилось для русских войск. Усилился поток раненых и беженцев во внутренние губернии России. На театре военных действий не хватало врачей. Для улучшения медицинского обслуживания Верховное командование прибегало к помощи профессоров-медиков российских университетов. Патриотический подъём среди интеллигенции нарастал. Гимназисты и гимназистки старших классов уходили в действующую армию вольноопределяющимися и сестрами милосердия. Вместе с выпускницами гимназии отправилась на фронт Софья Лаппа. «Сестра приехала в Киев — привезла шоколад «Гала-Петэр» горьковатый и печенье «Каплетэн» — кругленькое, с солью и тмином, рассыпчатое»[17]. Довоенные «запасы» в Саратове иссякали медленнее, чем в Киеве.

Нехватку людских резервов и материальных ресурсов в первую очередь ощущало министерство финансов. Предполагалось введение новых налогов. Для разработки инструкций в столицу приглашались на совещания опытные финансовые чиновники из губерний.

Николая Николаевича часто вызывали в Петроград. Наряду с этим он участвовал в комиссии по постройке здания главного почтамта в Саратове и в обсуждении вопросов, связанных со строительством железнодорожного моста через Волгу.

Ежедневно через Саратов проходило до трёх тысяч беженцев. Разместить даже половину из них в городе не удавалось. Большинство отправлялось в другие губернии. Поток беженцев не ослабевал из-за успешного наступления германской армии, создавшей непосредственную угрозу Киеву и другим западным городам России. К переезду в Саратов готовился киевский коммерческий институт и университет св. Владимира. На имя городского головы получили телеграмму: «По распоряжению министра киевский университет переводится в Саратов. Прошу оказать содействие. Ректор Цитович».

Киевляне могли быть размещены в корпусах саратовского университета. Занятые под лазареты, они освобождались. Вскоре выяснилось, что медицинский факультет остаётся в Киеве для участия преподавателей и студентов в работе местных лазаретов.

В субботу 7 ноября 1915 года общественность Саратова, представители различных финансовых учреждений города чествовали Николая Николаевича в связи с 25-летием его государственной службы. Выступавшие отмечали разносторонность его деятельности. Юбиляру поднесли адреса: от служащих палаты, казначейства, податной инспекции, губернского земства, городской управы. Его приветствовали от городского кредитного общества, попечительного совета женской гимназии, множество частных лиц. Оглашались телеграммы из других городов. Была учреждена стипендия его имени.

Начало 1916 года семья Лаппа встретила традиционно. Как всегда, несмотря на дороговизну, большим был новогодний стол с массой гостей. То же самое повторилось и на именинах Кости в субботу 24 января. Гости беззаботно веселились, пели, танцевали. Лишь один виновник торжества сидел задумчивым и чем-то удручённым. Молодёжи собралось много, но после 10 часов все стали постепенно расходиться. В основном это были друзья восемнадцатилетнего Константина, реалисты и гимназисты. Домашние еще задержались некоторое время за столом, а затем разошлись в свои комнаты. Последние дни они обратили внимание на то, что Костя стал замкнутым, мало разговорчивым, подолгу закрывался в своей комнате. Костя ушёл, сказав, что ложится спать. Домашние тоже укладывались. Вдруг ночную тишину квартиры нарушил выстрел. Раздался он из комнаты Константина. Николай Николаевич бросился туда, открыл дверь и увидел лежащего на кровати сына, а рядом отброшенный браунинг. Из груди юноши сочилась струйка крови. Константин — живой, корчась от боли, был в полном сознании. В комнату сбежались все домашние с выражением ужаса. Сразу послали за профессором Сергеем Ивановичем Спасокукоцким, жившим совсем рядом на Константиновской. Сергей Иванович, не дожидаясь, пока запрягут лошадь, быстро пошёл к пострадавшему, благо их разделяло чуть больше квартала. Войдя в подъезд, он вбежал по лестнице на второй этаж, одновременно сбросив запорошённую снегом шубу, держа в руке медицинский саквояж. Рана оказалась неопасной и предполагала благополучный исход. Наложив повязку, посидев с раненым, Сергей Иванович ушёл. Костя уснул, и его оставили одного в комнате. Под утро раздался ещё один выстрел, более громкий, из охотничьего ружья. Когда родные вошли в комнату, то Костя лежал на полу истекая кровью, рядом валялось дымящееся ружьё. Никто не ожидал, что раненый и бессильный человек станет снимать со стены охотничье ружьё, оказавшееся заряженным. Спасокукоцкий, вызванный вторично, констатировал смерть. В письменном столе Константина нашли письмо, адресованное родителям. В смерти своей он никого не обвинял. Причина самоубийства оставалась невыясненной.

Ранним утром в Киев послали телеграмму Татьяне и Михаилу. Они срочно выехали в Саратов в тот же день и успели на похороны[18]. После отпевания в Митрофаньевской церкви траурная процессия, большое скопление людей — в основном товарищи Кости из реального училища, где он обучался, направилась на кладбище мужского монастыря. В жизни Булгакова это был уже второй случай — годом раньше застрелился на его глазах близкий друг по гимназии Борис Богданов (см. об этом в воспоминаниях Татьяны Николаевны). Теперь покончил собой родственник, брат жены Костя[19]. Мотив самоубийства, осуществлённого или несостоявшегося, человек на краю, на рубеже жизни и смерти — эта острейшая ситуация, как известно, притягивала внимание Булгакова-художника.

С тяжёлым, подавленным настроением держал Булгаков экзамены в феврале-марте-апреле 1916 года. Но, собрав силы, сдал их, получив «степень лекаря с отличием». Его оставили работать в Киевском госпитале, куда стекались раненые со всего Юго-Западного фронта. Отсюда их отправляли в поездах на восток. Не успев получить диплом, вскоре Булгаков уехал в Каменец-Подольск вместе с госпиталем, а затем в Черновцы, освобождённые во время Брусиловского прорыва. Татьяна Николаевна оставалась в Киеве и приехала в конце лета к нему сестрой милосердия.

Неожиданно Михаила Афанасьевича вызвали в Москву «в порядке мобилизации». Случилось непонятное недоразумение. Там его определили в с. Никольское Смоленской губернии заведовать земской больницей.

В Никольском Булгаков, по словам Татьяны Николаевны, начал писать, выбирая свободное время среди бесчисленных операций, перевязок, приёма больных. Таким «свободным временем» была ночь.

Только работа могла отвлечь Николая Николаевича от тяжёлых мыслей, и он старался приходить домой поздно вечером. Револьвер, приобретённый по приказу Столыпина, сыграл поистине роковую роль.

После поездки в Петроград, по дороге домой, Лаппа простудился и слёг в постель с воспалением лёгких. В мае его повторно вызвали в столицу, но поехать он не смог. Лечил его, как всегда, Алексей Петрович Минх. Тогдашние врачи знали силу влияния доброго слова на пациента. Минх навещал больного часто, принося городские новости. Рассказал и о чествовании профессора Разумовского в связи с его 35-летней научной деятельностью. Лаппа сожалел, что не мог присутствовать на юбилее, но юбиляр сам посетил его. Делился с Николаем Николаевичем впечатлениями о «шумном успехе» в Саратове Петроградского сатирического театра «Кривое зеркало». Когда Лаппа стал подниматься с постели, в газетах появились сообщения об успешном наступлении войск Юго-Западного фронта под командованием А.А. Брусилова. Лечение он продолжил, как обычно, в Ессентуках, в санатории Зернова, не зная, что это будет его последняя поездка «на воды».

Михаил Булгаков с Татьяной Николаевной решили провести свой отпуск в Саратове и были здесь весь февраль и начало марта 1917 года. Зима в Саратове выдалась тёплой. В эти дни Булгаков по вечерам играл в шахматы с тестем. Казалось бы, ничто не предвещало дальнейших событий.

В Петрограде, по сообщениям газет, неожиданно всё круто переменилось: организован был Временный комитет Государственной Думы, арестованы все царские министры, освобождены заключённые.

В Саратове ликующие толпы людей с красными бантами под музыку полковых оркестров шествовали по улицам. Газеты известили об отречении Николая 11, аресте саратовского губернатора Тверского, вице-губернатора Римского-Корсакова.

Отпуск истёк. Булгаковы через Москву вернулись в село Никольское. Михаил Афанасьевич заехал в Киев получить диплом. «Когда мы весной 17-го года уезжали из Саратова, отец дал мне с собой ящик столового серебра — моё приданое. Мы и в этот раз опять не хотели брать его, тащить, но отец настоял — пригодится»,— говорила Татьяна Николаевна.

Саратов гремел митингами. Комитет РСДРП призывал рабочих вступать в ряды партии. Запись производилась в обществе «Маяк» на Царицынской улице (ныне улица Первомайская). Арестовали Э.А. Исеева — почётного председателя «Союза русского народа», гласного саратовского губернского земства. Деятели литературы, науки и искусства, созванные литературным содружеством «Многоугольник», обсуждали вопрос о чествовании памяти Н.Г. Чернышевского.

В середине мая Николай Николаевич, по разрешению министерства финансов, побывал в Киеве, навестив больную мать. С 9 мая в течение трёх суток в Саратове бушевал настоящий шторм при сильном северо-восточном ветре. Вернулся Николай Николаевич в солнечную погоду, нарушаемую лишь ливнями.

На лето Дачу не снимали, и Евгения Викторовна, взяв сыновей Колю и Володю, уехала погостить под Смоленск к дочери и зятю. Николай Николаевич остался один. Евгений, старший их сын, заканчивал в Петрограде военное училище. Он долго не писал, но вот по приказу Керенского открылось новое наступление, и Женя в первом же бою погиб «смертью храбрых». Грянул ещё один удар для семьи. Николай Николаевич не мог оставаться в одиночестве. Он вызвал жену, которая быстро вернулась в Саратов. Вдвоём было легче переносить горе. Сыновья Коля и Володя ещё с месяц пожили у Булгаковых в далёком от фронта Никольском.

20 сентября 1917 года Булгакова направляют в Вяземский уезд на место врача земской больницы. В декабре он едет в Москву и добивается демобилизации по болезни. Затем недолго гостит в Саратове у родителей Татьяны Николаевны, ободрив их своим присутствием.

После установления Советской власти в Саратове служащие казённой палаты продолжали трудиться. Они брали пример со своего управляющего. Обаяние этого человека и его нравственные принципы не дали повода усомниться в нём его подчинённым. Сила духа и убеждения, интеллигентность, демократизм Николая Николаевича Лаппа позволили ему сделать единственно правильный выбор. Штат казённой палаты был оставлен в прежних должностях, а через несколько месяцев из Москвы пришёл приказ о награждении денежными премиями служащих палаты. Вскоре Н.Н. Лаппа получил назначение на должность управляющего московской казённой палатой.

31 декабря 1917 года Михаил Булгаков писал сестре Наде: «Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось видеть воочию то, что больше я не хотел бы видеть.

Я видел, как толпы бьют стёкла а поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... Видел голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льётся и на юге, и на западе, и на востоке...»

Нет больше свидетельств, что М.А. Булгаков с тех пор биографически соприкасался с Саратовом. Но слово «Саратов» ещё не раз придёт в его прозу...