Демченко А.А. "Грустный и благородный образ" // Памятники Отечества: Альманах. М., 1998. № 39 (1/2). С. 78-81: (От редакции - С. 78).

 

Адольф Демченко

«ГРУСТНЫЙ И БЛАГОРОДНЫЙ ОБРАЗ»

 

От редакции:

В центре Саратова высится памятник Чернышевскому. Советская эпоха сотворила из него классика революционной теории, призывавшего народ «к топору». Идеями Чернышевского было удобно обосновывать эксперимент разрушительной большевистской революции и жестокий опыт строительства социализма. Но повинен ли выдающийся русский публицист перед судом истории хотя бы морально? Призывал ли он народ к кровавым расправам? На эти вопросы, на наш взгляд, не может быть утвердительного ответа. Существовавший в России государственный порядок Чернышевский крушил пером, а не топором. Он отчетливо предвидел катаклизм общественного развития и открыто предупреждал власть о последствиях «ожидаемой развязки». Судебно-полицейская машина самодержавия растоптала жизнь Чернышевского, признав его «государственным преступником». Советская власть не просто канонизировала Чернышевского (он действительно был мучеником), но и безнравственно использовала мечты писателя-гуманиста о всеобщем счастье для оправдания своего права на насилие.

Застывший в задумчивости Чернышевский, как бы ни извращали его убеждения, как бы ни упрощали его взгляды в угоду политическому экстремизму, всегда будет достоин своего пьедестала. Он предупреждал Россию и ее властителей о грядущей беде и не вина публициста, что его не услышали.

 

Николай Гаврилович Чернышевский родился 12(24) июля 1828 года и на другой день крещен в располагавшейся неподалеку от дома его родителей Сергиевской церкви.

Первые детские впечатления будущего кумира революционно настроенной молодежи шестидесятых годов — «строгий и строго нравственный образ жизни» родителей и ближайших родственников Пыпиных; книги отцовской библиотеки, лучшей среди священников епархии, на языках древних (греческом, ла­тинском, древнеславянском) и европейских (немецком, французском). Что лее особенно врезалось в его память? Это семейное чтение религиозных «Великих Четий-Миней» о жизни святых; юродивый Антонушка, бедный чудак, проповедник идей душевного спасения и наказания несправедливых, гонимый и находивший сочувствие в бабушке Пелагее Ивановне Голубевой; впечатляющий рассказ взрослых о судьбе одаренного врача Яковлева, полюбившего крепостную и покончившего с собой после отказа помещика отдать ему ее в жены, и — по социальному контрасту — подробности из жизни любившего повеселиться губернатора А.Д. Панчулидзева, этого «Людовика XIV саратовской истории», или толки о полицейском, долгое время тайно возглавлявшем местную банду грабителей; полная алогичности картина преследования несколькими будочниками-замухрышками большой толпы молодых, крепких мужчин, участников кулачных боев. Впечатления ранней юности позднее привели Н.Г. Чернышевского к серьезным размышлениям о взаимоотношениях власти и парода.

И Волга, синей свежестью охватывающая город и как бы продлевающая степные саратовские просторы. Она была «роднее всего, кроме своего двора, моему детству», — утверждал Николай Гаврилович.

В Саратовской духовной семинарии получил он начальное классическое образование. В родной город приезжает Чернышевский из столицы по окончании университетского курса кандидатом словесности и гимназическим учителем с высокими намерениями сделаться «новым Пигмалионом», содействуя развитию юношей, душа которых, как писал он литератору М.И. Михайлову, еще не умерла и не окоченела.

Он заговорил с учениками на «вы» — невиданное по тем временам внимание к человеческому достоинству. На его уроках зазвучали страницы из произведений Гоголя, Салтыкова, Гончарова, Тургенева, Некрасова. Делались смелые комментарии к статьям «неистового Виссариона» и что особенно встревожило гимназического директора, к строкам запретного письма Белинского к Гоголю — манифеста антикрепостнической России, клеймившего рабство и призывавшего введение по возможности строгого исполнения «хотя тех законов, которые уже есть». В дружеском окружении Николая Гавриловича тогда были историк Н.И. Костомаров, коллега по гимназии Е.А. Белов, поэтесса и собирательница фольклора А.Н. Пасхалова. В провинциальном Саратове пятидесятых годов они составляли кружок высокообразованных людей, увлеченных исторической и поэтической сторонами жизни народа, искренно работавших для просвещения и социальных улучшений.

В ту пору Николай Гаврилович женился на Ольге Сократовне, дочери местного врача. Он готовится к магистерским экзаменам для получения ученой степени и в последующем университетской кафедры. Ему не терпится также попробовать себя на поприще писателя-публициста.

Уезжая из Саратова в Петербург, Чернышевский еще не знал, какое бурное десятилетие ожидает его впереди. Пройдет совсем мало времени, и его как талантливого публициста, авторитетного литературного критика, философа и социолога, глубокого экономиста, узнает вся Россия, и он станет идейным руководителем целого поколения людей, вошедших в историю общественной мысли под именем «шестидесятников».

Из Петербурга Чернышевский часто шлет письма в Саратов. В одном из них читаем: «...Как и всегда, как и каждый час, я буду мыслями в Саратове, которого, можно сказать, никогда не оставляли они — разве только в минуты сна без сновидений». Живя в столице, Чернышевский дважды побывал на родине — в летние месяцы 1859 и 1861 годах, навещая отца, который умер на восемь лет позже матери Николая Гавриловича.

Статьями Чернышевского зачитывается молодежь. «Репутация его растет не по дням, а по часам — ход ее напоминает Белинского, только в больших размерах», — писал Некрасов Добролюбову в 1861 году. С непримиримой решительностью Чернышевский обрушился на половинчатость проводимых правительством Александра II реформ.

Особенно резко он выступил с критикой действий правительства в «Письмах без адреса», запрещенных цензурой в 1862 году. Содержание крепостного вопроса Чернышевский поставил в связь с общими принципами, составлявшими сущность самодержавного государственного устройства в России. Без вовлечения народа в реформы, по мнению публициста, не могло быть и речи о прогрессивных преобразованиях.

Чернышевский объяснял основные причины неудачи реформы тем, что Александр II отменил крепостное право «силою старого порядка», при помощи старой бюрократии, не заинтересованной в общественной пользе.

Подогреваемые демократической журналистикой забурлили политические страсти. Резкая критика действий правительства и царя сделала имя Чернышевского символом надвигавшейся революции. Захваченная полицией анонимная прокламация «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», где содержались призывы собирать силы для будущих выступлений, послужили поводом для ареста публициста. В июле 1862 года Чернышевский оказался в Петропавловской крепости.

В ожидании суда Николай Гаврилович вспоминал и делал записи о своем детстве, о родном городе: «Горы огибают Волгу полукругом. Саратов лежит в этом амфитеатре на предгорьи северной стороны; местность живописна. Соколова гора, — так называется та часть стены амфитеатра, к которой прилегает Саратов, — видна со всех улиц города. Она подходит полною своею высотою к самому берегу реки, — отвесным обрывом... Противоположный конец амфитеатра синеет далеко мысом, врезывающимся в Волгу... Амфитеатр гор прекрасен... Множество лощин, буераков, — и диких, и светлых, веселых, — иные из них прелестны... В очень многих лощинах и ущельях гор — сады; и по предгорью внутри амфитеатра много садов... Верстах в 3-4 от берега Соколова гора спускается в глубину амфитеатра довольно отлого, весенняя вода с северного края амфитеатра, нашедши небольшой перегиб в отлогости спуска, обратила его в глубокий овраг... Вдоль оврага подъем от берега в глубину амфитеатра ровный, пологий; но дальше к югу предгорье падает к берегу террасою; между террасою и берегом весенней воды идет полоса с полверсты шириною.

Эта прибрежная полоса, крутой спуск террасы, вся терраса заняты городом; еще дальше вниз по Волге, к югу, терраса опять незаметно переходит в дно амфитеатра, — зато само дно поднимается довольно высоким берегом, — и это все застроено, отчасти уж на моих глазах; еще дальше начинаются поемные луга, с небольшими озерами или большими плоскими блюдечками воды, остающимися от разлива». Эти описания до сих пор остаются одними из самых поэтичных.

В тюремной камере Чернышевский написал выдающийся роман «Что делать?», где создал идеал социалистического устройства общества, нарисовал привлекательные образы «новых людей», противостоящих пошлости и отсталости современной жизни. Роман этот просочился на волю, взбудоражив все слои общества и принеся автору литературную славу.

Попытки властей связать имя Чернышевского с анонимной прокламацией и тем самым придать следствию и суду над ним вид законности оказались несостоятельными. Фальсификация и подтасовки в его деле были известны уже современникам, а ныне доказаны документально. Тем не менее в 1864 году Чернышевский был осужден на бессрочную ссылку с лишением всех прав и имущества, затем подвергнут публичному оскорблению — «гражданской казни».

Призывал ли писатель народ «к топору» на самом деле? Привычно отвечать на этот вопрос утвердительно. Действительно, Николай Гаврилович в «Письмах без адреса» открыто предупреждал Александра II об «ожидаемой развязке» — революции. Но при этом говорил: «Не вы один, а также и мы желали бы избежать ее». Чернышевский предвидел, что справедливо негодующий народ, не удовлетворенный начавшейся крестьянской реформой, в своей слепой ненависти «не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию». Убежденный демократ и социалист не мог призывать к кровавой анархии, а лишь прозорливо предвидел такую развязку...

Почти двадцать лет провел Николай Гаврилович в сибирской ссылке. Письма от него к родным поступали нечасто. Они были адресованы жене, сыновьям Саше и Мише, двоюродному брату Александру Пыпину. В этих длинных, наполненных сибирским одиночеством письмах, содержится множество неспешных строк-воспоминаний о родном городе и дорогих его памяти людях.

Только в августе 1883 года Чернышевскому разрешили переехать в Европейскую Россию — поначалу в Астрахань. Спустя шесть лет ему разрешили вернуться в Саратов. Этот последний период жизни писателя оказался самым кратким — четыре месяца. Основной работой, дававшей средства к жизни воссоединившейся семьи, стал перевод с немецкого двенадцати книг многотомной «Всеобщей истории» Г. Вебера. Николай Гаврилович успел подготовить к печати объемистый том «Материалов для биографии Н.А. Добролюбова», которые увидели свет уже после смерти автора, в 1890 году. Чернышевский намеревался написать биографическую монографию о Добролюбове, издать свое собрание сочинений, подготовить издание сочинений А.Я. Панаевой, составить обзор литературного движения 1870-х годов, но не успел. В октябре 1889 года его не стало.

Жене Чернышевского писали в скорбные дни: «Вы похоронили то, что было смертного в Николае Гавриловиче, но слава его не умрет, пока живы в русском обществе любовь к народу и стремление к справедливости, пока не угасла в нем вера в лучшие идеалы человечества».

«Нравственное качество его души было испытано великим испытанием и оказалось полновесным, — отозвался о Чернышевском далекий от его воззрений религиозный мыслитель и поэт Владимир Соловьев. — Над развалинами беспощадно разбитого существования встает тихий, грустный и благородный образ мудрого и справедливого человека».