Лебедев А.А. Николай Гаврилович Чернышевский: (Наброски по неизданным материалам) // Русская Старина. СПб., 1912. Т. 149, кн. 1. С. 91-95.

<…>

Когда родился Н.Г., о. Гавриил записал в метрике своей церкви.

Часть первая о рождающихся.

№	Число рождения.	У кого кто родился.	Число крещения	Кто восприемники
	Июль 12	Сей церкви Протоиерея Гавриила Ивановича Чернышевского сын Николай.	14	Протоиерей Феодор Стефанович Вязовский, Пензенской Семинарии Профессор Г. Ма-гистр Василий Сергеевич Воронцов, вдова пратоиерейша Пелагея Иванова Голубева.

Крестил вышеозначенный протоиерей Вязовский с причтом сей церкви

(Метрическая книга г. Саратова за 1828 год, Саратовской Нерукотворенно-Спасской церкви) [арх. Саратовск. духовн. консистории].

Большое влияние на Николая Гавриловича имела его двоюродная сестра Любовь Николаевна. Она играла на фортепьяно; Н. Г. увлекся игрой, и занимался в детстве музыкой до тех пор, пока Любовь Николаевна не вышла замуж, а вместе с нею исчезло из дома и фортепьяно.

“Николай Гаврилович”, говорил дьякон Сергиевской церкви, Я. Ф. Алфионов-Подольский, “вышел весь в отца. Г. И. дал ему во всем полную волю: что хотел Николай, то и делал; знал отец, что ничего дурного он не сделает, и точно, не делал. Обычно в других семействах, что как отец из дома,— и дети вместо того, чтобы учиться, пойдут играть. А Н. Г. все сидит над книгой или за газетой.

Бывало, придешь и скажешь: “Верно, занятная книжка, что читаете?”

— “Занятная, говорит, отец дьякон”.

— “Вы бы поиграли”. — “Да, я и поиграю””.

Другие товарищи столько времени играют, сколько он читает. Вот, он какой был маленьким.

Играть тоже лютый какой был! Да, разве это зазорно? Тут не от кого было набраться дурных примеров: товарищи-то все — хорошие, да сановные. К.П. Трудкин мог бы быть впоследствии губернатором, Аргамаковы, Александр, Иван и Тимофей Умновы, В. Д. Чесноков—самый закадычный друг Николая Гавриловича, — все вышли в хорошие люди. И в играх-то он необыкновенный был. Другие-то шалят, мешают другим, а он во время игры никого не обидит.

Раз Н. Г. гонялся за павлином по двору, чтобы перо из хвоста выдернуть. Тот осердился, да клювом так хватил его, что выхватил мясо. А то катался он по двору, да накатился на кол,—ему и распороло подбородок. Шрам на подбородке остался у Чернышевского на всю жизнь. А раз у портного Бердникова вывеску с гвоздей сорвал и бросил на землю; хотел было разломать ее, да Александр Николаевич (Пыпин) остановил. Озорник был!

По наружности он тщедушный был, волосы рыжие, золотистого цвета, лицо белое.

А как к отцу—матери почтителен был! Но и они не как другие обращались с ним: пальцем никогда не трогали, да и не за что было. Между собой это были настоящие друзья. Поэтому, очень хотелось потом родителям, чтобы сын поступил на службу в Саратове, когда кончит ученье в Петербурге. И впоследствии Н. Г. сделал это для них.

Я ходил к нему и, как старший, пил чай в отдельной комнате”.

Ближайшими родственниками Чернышевских были Пыпины. Это семейство было прекрасное, особенно мать, преумная, практичная и рассудительная особа. Здесь каждый член семьи знал и исполнял свое дело. Отец добывал деньги; жена его, Александра Егоровна, заботилась о муже и детях, при чем своего мужа она не допускали до хозяйства, находя это обременительным для мужа. Они старалась возможно лучше обставить ему жизнь. В ее же руках. Спало и все хозяйство Чернышевских; оба семейства даже опадали имеете, хотя и жили в разных домах.

Александра Егоровна со всеми обращалась в высшей степени гуманно. Но особенно бросалось в глаза воспитание детей. Никогда “с нитрила она при детях того, что бы могло оказать на них вредное влияние. Когда дети учились в гимназии, — там много такого, что заставляло о себе говорить, и А. Е. иногда с жаромЬ рассуждала с знакомыми о гимназической жизни. Если Во времи такого разговора входил сын-гимназист,—разговор немедленно переводился на другую тему.

“При детях нельзя говорить. Они меня так любят, что каждое мое мнение о людях для них не допускаете ни малейшего сомнения. Они могут пересказать другим, могут смотреть моими глинами на этих лиц, а этого — не дай Боже” говорили она!

Имея много своих детей, учившихся в гимназии, и принимая участие в детях своих родственников и знакомых, которые (дети) учились в разных учебных заведениях Саратова, она знала порядки почти всех учебных заведений города в продолжении нескольких десятков лет. На ее глазах открылись почти все эти заведения, она пережила многих начальников их; поэтому, Александра Егоровна вполне могла судить о них, тем более, что дети ее, всегда находя у ней чисто-материнский прием, передавали ей свои горести и находили в ней свою постоянную утешительницу. По большей части, горе детей сводилось к тому, что “наказали больно”.

“За что!” спросить мать.

И мальчик рассказывал часто целую историю, иногда очень не рекомендующую начальствующих лиц в учебных заведениях.

Саратовское духовенство, знавшее Александру Егоровну, относилось к ней с почтением и уважением за ее природный ум и доброе, сердечное отношение к тем, которые чем-нибудь себя запятнали. Она почти всегда умела находить извинение тому или другому проступку.

Добрыми же качествами отличались и остальные члены этого семейства.

Отец, Николай Дмитриевичу человек простой, чиновник, постоянно занятый службой, отличался остроумием. Гавриил Иванович особенно ценил в этой семье ее религиозность, религиозность не фарисейскую, которой отличаются многие, а истинную. Сергиевскую церковь, где служил Г. И., они называли нашей. Каждый праздник в приделах этой церкви был праздником и Пышшых. Поэтому, время многих событий в семье определялось (и определяется, писал Ф.В. Духовников в 1890-х гг.) этими престольными праздниками. Н. Д., отец семейства неизменно потенциал эту церковь и в глубокой старости (в 1890-х годах ему было около 90 лет), хотя и при посредстве других.

Дети особенно любили играть в учителя. В игре принимали участие Умновы, Аргамаковы, Пыпины и Николай Гаврилович. Директором бывал обычно Н. Г., который и руководить играми. Дети постарше изображали из себя инспектора и учителей, а помладше—учеников. На этих играх дети изощряли свое остроумие, здесь же учились читать и писать. Дети все выучились читать сами: азбук у них в руках не бывало. В то время, как их, старшая сестра, Любовь Николаевна, училась читать,— другие дети прислушивались к чтению и присматривались к письму, а иногда обращались к ней за разъяснениями. Так незаметно для родителей выучились читать и писать все дети Пыпиных, а с ними и Николай Гавриловича.

Дети любили складывать слова и находить буквы по “Московским Ведомостям”.

— “Мамочка, так эта буква читается? А это такая буква? А все слово так-ли читается?

— “Мамочка! Послушайте, как я прочел слово”, обращается раз сын при гостях.

— “Будет читать, Петя, положи газету и играй”, говорить мать. Мальчуган неохотно исполняет приказание.

— “Что вы, Александра Егоровна, не покажете ему? Видите, как ему хочется читать?” обращаются к ней знакомые.

— Для детей чтение теперь тоже лакомство или игра. Но если их не останавливать, то они будут читать до утомления, и тогда охота к чтению у них пропадет. Вот, почему я и запрещаю им долго читать”

У детей Пыпиных был своеобразный метод взаимного обучения—тот самый ланкастерский метод, который господствовал в школах того времени, с тем только отличием, что в школе этот, метод вводил учитель, а в семействе Пыпиных к нему привела детская любознательность.

Большим удивлением для родителей было, когда их сын, Саша, лег вниз животом на пол и написал мелом: Пыпин. Но ни одним словом не высказали они своего удивления при детях, хотя после и порадовались за сына.

В своих играх дети любили острить и рассуждать, напр., о том, сколько бы процентов можно получать в год, если бы Адам положил в банк копейку.

Старший сын, напуганный кем-то в детстве, на всю жизнь остался ненормальным; он пользовался особенным вниманием и уходом в семье.

А.А. Лебедев.