Глинский Б.Б. Литературная деятельность Д.Л. Мордовцева: (По поводу его пятидесятилетия) // Исторический Вестник. СПб., 1905. Т. 98, кн. 2. С. 583-590.

<…>

Род Мордовцевых — древний украинский. У нашего романиста имеется фотографический снимок с фамильной иконы, хранящейся и поныне у его старшего брата, где значится: “сей образ сооружен тщанием и трудами бывшего малороссийских войск сотника Иоанна Власьева Слепченко, он же и Мордовцев, 1719 года...”. Сначала предки его обитали: правобережную Украину, потом в силу известной исторической необходимости перекочевали на левый берег и, наконец, в силу того же исторического передвижения украинцев очутились на берегу синего Дона, где в 1830 году в слободе Даниловке, у реки Медведицы в верхней части земли войска Донского, и родился наш уважаемый писатель. Отец его был хохол старого закала, начетчик, любитель древней письменности и обладатель обширной старинной библиотеки. Матушка его была женщина простая и добрая. Всех сыновей в семье было четверо да еще одна дочь. В живых в настоящее время имеется именно последняя, старший сын и наш рома-нист, который в семье был самым младшим.

Получив первые уроки грамоты в родительском доме, он вслед за сим был определен в Усть-Медведицкое окружное четырехклассное училище, по прохождении которого был помещен в Саратовскую губернскую гимназию, которую и окончил в I860 году одним из лучших. Из моей статьи, посвященной покойному академику А.Н. Пыпину, читатели уже имеют некоторые сведения о г. Мордовцеве, как гимназисте и молодом представителе той саратовской интеллигенции, из которой вышло столько выдающихся деятелей нашей литературы и науки. Литературные природные дарования его стали обнаруживаться еще в очень раннем возрасте. По личным воспоминаниям Даниила Лукича, он начал слагать стихи лет 7—8 от роду, а как заправский поэт был уже признан товарищами в гимназии, где отличался стихами не только на малороссийском и русском, но даже латинском языках. Нам уже известно, как Пыпин добивался от него стихотворного перевода на “хохлацкий язык” Краледворской рукописи, при чем неизменно подчеркивал в своих письмах к казанскому другу его несомненное призвание к литературе. В своей юбилейной ответной речи наш известный слависта В.И. Ламанский отметил обширный лингвистические способности молодого Д.Л. Мордовцева, а также рассказал о той легкости, с которой его юный друг по университету перекладывал в свое время на латинский язык произведения русского народного творчества. По окончании гимназии, г. Мордовцев сначала поступил в Казанский университета, а потом перешел по настояниям своего любимого товарища, А.Н. Пыпина, в Петербургский, откуда и вышел кандидатом историко-филологического факультета в 1864 году, получив, при окончании курса, золотую медаль за сочинение по кафедре славянских наречий “О языке Русской Правды”.

Перед кандидатом университета расстилалась в перспективе широкая научная дорога, но он ею пренебречь, покинув столицу и переселившись в родной Саратов, где в том же году вступил в брак с овдовевшей к тому времени Анной Никаноровной Пасхаловой, урожденной Залетаевой. Молодая супруга Даниила Лукича была женщиною образованною, энергичною, оставившею после себя след и в литературе. Ею в свое время совместно с Н.И. Костомаровым были собраны и изданы Поволжский народные песни и предания, а также издан в пользу осиротевших малюток-девочек Черногории сборник собственных стихов под общим заглавием “Отзвуки жизни” и под литерами А. Б—зъ. Почти одновременно с женитьбою г. Мордовцев вступил на государственную службу в Саратовское губернское правление редактором местных губернских ведомостей и начальником газетного стола с исполнением обязанностей переводчика того же правления. Послужной список государственной службы нашего писателя слагается из следующих главнейших моментов. В 1861 году он был назначен старшим чиновником особых поручений при начальнике Саратовской губернии и в том же году назначен членом и делопроизводителем во временную комиссию, учрежденную по предписанию министра внутренних дел для составления соображений для преобразования общественного городского управления и городского хозяйства, а в 1862 году назначен членом во временнюю комиссию, учрежденную, по предписанию министра внутренних дел, для разсмотрения по-ложения о доходах и расходах города Саратова. В губернских учреждениях Даниил Лукич прослужил до 1864 года, когда вышел в отставку, но через полгода с небольшим он определяется младшим столоначальником хозяйственного департамента и участвуете в трудах комиссии, учрежденной при ми-нистерствах внутренних дел и финансов о пособии, получаемом городами из казны, взамен дохода с нитей. Через два года он снова покинул государственную службу, но в том же году опять поселяется в Саратове и поступает чиновником при канцелярии губернатора. Сначала он получает место правителя дел при канцелярии комиссии народного продовольствия, затем назначается цензором издававшейся в Саратове частной газеты “Справочный Листок”, потом младшим помощником правителя канцелярии губернатора для заведывания производством дел как по особому о земских повинностях присутствию, так и по делам земских учреждений, а в 1869 году назначается и правителем канцетиярии губернатора, каковое место и занимает до 1871 года, когда вновь выходит в отставку с тем, чтобы через несколько месяцев причислиться к ведомству путей сообщения, где остается на службе до 1886 года, когда в чине действительного статского советника окончательно выходит в отставку с незначительной по размерам пенсией. Состоя на службе по министерству путей сообщения, г. Мордовцев преимущественно работал в статистическом отделе, а также состоял редактором журнала министерства, участвуя в нем и личными своими литературными трудами, преимущественно статистического характера. Я привел намеренно полный послужной список нашего писателя, ибо он очень характерен и сам по себе, как показатель некоторого непостоянства и как жизненный материал, имеющий непосредственное отношение к его разнообразной литературной деятельности и к его судьбе беспокойного журналиста, у которого государственная служба мешала литературной профессии, а последняя ставила препоны благополучному прохождению первой, в роде того, как другому деятелю нашей литературы, согласно его собственному признанию.

. . . борьба мешала быть поэтом,

Песни . . . мешали быть борцом.

Bсе перипетии государственной службы у нашего писателя были тесно связаны именно с его журналистикой, на которой, в свою очередь, до некоторой степени отражалась эта служба, ибо часто не позволяла ему быть вполне откровенным и появляться в журнале за полною подписью, а вынуждала надевать маску и забрало, во избежание слишком нескромных, но властных взоров. Вместе с тем эта же государственная служба, как в провинции, так и в столице, дала ему возможность ознакомиться с такими ценными архивными материалами, доступ к которым партикулярному человеку был немыслим. Его исторические изыскания, его экономические и статистические труды вышли целиком из деятельности его, как чиновника сначала ведомства министерства внутренних дел, а потом путей сообщения. В этом отношении в жизненном поприще Даниила Лукича наблюдается некоторая аналогия с тем, что нам известно о жизни и литературной деятельности покойного П.И. Мельникова-Печерского.

Ш.

Литературная деятельность г. Мордовцева по содержанию тем и характеру работ так разнообразна и пестра, до того не приведена до сих пор в полную известность, что всего лучше проследить ее, соблюдая, с одной стороны, хоть некоторую хронологическую периодичность, с другой—придерживаясь главнейших категорий его журнальных работ.

В 1864 году мы видим его чиновником в канцелярии саратовского губернатора, и к тому же времени относится появление первого его литературного произведения, написанного на родном ему малороссийском языке. Произведение это — стихотворная поэма “Казаки и море”¹, напечатанная им потом (в 1859 г.) в “Малороссийском литературном сборнике”, изданном автором поэмы совместно с Н.И. Костомаровым в г. Саратове. Затем некоторое время мы не встречаем никаких его мало-мальски крупных и ценных произведений. Его время поглощается, во-первых, государственной службой и, во-вторых, деятельностью по редактированию “Саратовских Губернских Ведомостей”, которых он в пятилетие с 1854 по 1859 год является не только деятельным руководителем, но и щедрым литературным вкладчиком. Тут печатается ряд его статей экономических и статистических, материал для которых почерпается из дел губернского правления, а также тут же впервые читающая провинциальная публика знакомится с ним, как с даровитым фельетонистом обличительного пошиба. Один из таких фельетонов, посвященный местному военному сословию, навлек и на молодого писателя, и на начальника губернии, А. Игнатьева, гнев высшей петербургской власти. Губернатору был сделан по этому поводу высочайший выговор, со внесением его в формуляр, а от редактора “Ведомостей” потребовано объяснение и обнаружение имени автора преступная) фельетона. Игнатьев был человек снисходительный и порядочный, не отнесся к проступку своего беспокойного чиновника слишком строго, но предложил ему прокатиться в столицу для личных объяснений по начальству, которому по долгу службы, однако, ответил, что автор фельетона и редактор “Ведомостей” одно и то же лицо.

История эта для молодого литератора не имела грустных последствий, и нависшая было грозная туча рассеялась благополучно. В главе министерства внутренних дел стоял Валуев, а товарищем его был Тройницкий, оба занятые в то время вопросами организации земской статистики и выяснением хозяйственных нужд провинции. Приезд в столицу местного сведущего человека был для них как нельзя кстати, и последний в конце концов из ожидаемой роли подсудимого обратился в желанного гостя и помощника по некоторым очередным вопросам государственной жизни. Результатом приезда Даниила Лукича был милостивый о нем доклад Валуева императору Александру II-му и отпущение его с миром в Саратов. Он не понес никакой кары, но высочайший выговор в формуляре Игнатьева остался памятником фельетонного инцидента.

К 1859 году относится появление его исторического рассказа “Медведицкий бурлак”, вошедшего впоследствии в известную хрестоматию Перевлесского, и вслед за сим — его первой исторической монографии “Самозванец Богомолов”, могущей быть рассматриваемой, как первый шаг в разработке вопросов о понизовой вольнице, о самозванцах и бунтах русского народа, — вопросов, которые именно г. Мордовцеву больше, чем кому либо из наших отечественных писателей, обязаны разъяснением и освещением. “Самозванец Богомолов” был напечатан в Аксаковском “Парусе” и обратил на себя общее внимание и читателей и критики, которые сразу отметили появление на русском литературном горизонте свежего и выдающегося таланта. Старик М.П. Погодин первый заметил это дарование и проездом через Саратов поспешил познакомиться с Даниилом Лукичем, приветствовать его и благословить на дальнейший литературный труд. Вслед за названными произведениями автор печатает и несколько других в том же роде, помещая их преимущественно в “Русском Слове”, “Русском Вестнике”, “Вестнике Европы” и “Всемирном Труде”. Если Погодин сумел признать талант в авторе по его первому произведению, то последующий обратили на себя внимание и действующей тогда ученой корпорации, так что в Петербургском университете на историко-филологическом факультете был поднята даже вопрос о предоставлении молодому саратовскому ученому кафедры по русской истории. Об этом особенно хлопотали Н.И. Костомаров, А.Н. Пыпин и В.И. Ламанский, оба последние, и как мы знаем, товарищи его по студенческой скамье.

В.И. Ламанский по этому предмету писал ему в 1860 году ²: “С новым годом желаю тебе всего хорошего и, главное, перемены твоего положения, что, кажется, от тебя зависит. Выслушай меня, как доброго своего старого товарища, который хотя и непростительно небрежен в переписке, но искренно любит тебя и уважает со старине. В университете нашем вскоре будет предлагаться кандидата на кафедру русской истории, именно новой. Костомаров и Пыпин хотят предложить тебя; ты знаешь Николая Ивановича, его рассеянность и прочее. Надо тебе написать ему, объявить свое желание и согласие и, конечно, с известными условиями, т.е. представить к известному времени магистерскую диссертацию или, главное, заявить о ней. У тебя есть материалы, даже готовые статьи. Не отказывайся ради Бога и верь мне, что я говорю тебе от души. Ты все равно собирался к нам весною — вот тебе и время, и случай окончить свою диссертацию. После вакансий ты можешь и сдать экзамен (если не хочешь раньше), и иметь диспут. Впрочем, обо всем этом тебе лучше списаться с Пыпиным, который уже говорил мне, что собирается тебе писать о профессуре. Говорю тебе, чтобы толкнуть тебя. Попроси, пожалуйста, от меня Анну Никаноровну. чтобы она погоняла тебя”. На призыв друга Д. Л. Мордовцев, однако, не отозвался. В то время Саратов, семейная устроенная здесь жизнь, обеспеченное служебное положение и захватывающая работа в провинциальных архивах крепко приковывали его на месте, почему и заманчивость неведомой профессуры, сопряженной притом с приготовлением диссертации, с диспутом и прочими хлопотами, его не соблазнила. Не откликнулся он и во второй раз, когда в 1864 году кафедра по русской истории в Петербургском университете за уходом оттуда Н. И. Костомарова пустовала, и ему снова его друзья предлагали о ней начать хлопоты. Историко-филологический факультета для замещения вакантной кафедры намечал двух кандидатов: К.Н. Бестужева-Рюмина и Даниила Лукича, которым обоим и сделал соответствующие предложения. Но оба сначала отказались, при чем, однако, Бестужев-Рюмин впоследствии выразил свое согласие, Д.Л. Мордовцев же остался при первоначальном решети. Вторичному отказу содействовало то обстоятельство, что как раз в то время он был занят подготовлением себя к коммерческой деятельности по настоянию братьев, имевших крупные торговый сношения с заграничными рынками по экспорту сырья; когда же надобность в этом миновала, и задуманное дело не состоялось, то помехою послужила дружба с Н.И. Костомаровым вновь поселившимся тогда в Саратове, и с которым ему трудно было расстаться. Таким образом видам на научную карьеру не суждено было сбыться; да, по моему искреннему убеждению, таковая была бы и не по характеру нашему писателю: он был слишком уж живой, отзывчивый и беспокойный человек по всему складу своего ума, чтобы быть в состоянии сосредоточиться на специальности и уйти въ узкую ученую раковину, как и неспособным он оказался для торговых целей и коммерческих замыслов братьев.

IV

О переезде Даниила Лукича в Петербург хлопотали не только Н.И. Костомаров, В.И. Ламанский и А.Н. Пыпин, но и редактор “Русскаго Слова”, Григорий Евлампиевич Благосветлов, которому саратовский молодой писатель приходился, как никто из прочих сотрудников, по вкусу, и которому тот нужен был, как всегда находящийся под рукою помощник, боевой публицист и журналист, могущий сделать по любому вопросу оригинальной и ценный вклад в журнал. В письме от 4-го августа 1860 г. Благосветлов пишет своему провинциальному сотруднику: “Не будет ли у вас доброго желания переселиться в Петербург? Здесь все натянуто и глупо до пошлости, но по сравнению с саратовскими степями все же есть кое-какая жизнь и, пожалуй, мысль. Со временем, когда я приобрету больше доверенности у графа Кушелева, и “Русское Слово” будетъ независимо от конторы издателя, мне будет приятно обеспечить, ваш переезд и жизнь на финских болотах. Здесь Н. И. Костомаров и, вообще, круг людей, не совсем оскотинившихся, мог бы украсить и согреть приятными минутами вашу жизнь. В настоящее время не смею обещать, но в будущем, и недалеком, могъ бы поручиться за успех моего предложения”. К этой же теме Благосветлов возвращался неоднократно и в последующих письмах. Так, например, в 1861 г. он уже точнее определял те условия, на которых хотел бы переманить г. Мордовцева в Петербург, и писал ему: “Я давно уже просил графа, чтоб он обезпечил вам на каждый месяц 150 рублей, если вы согласитесь переехать в Петербург. Извините, что я хлопотал о том, что, может быть, и но по вкусу вам. Граф уполномочил меня назначить эту сумму из приходов редакции, от продажи наших изданий, но вслед за этим я получил его письмо — отложить все распоряжения до его приезда”. К этим материальным условиям работы в “Русском Слове” Благосветлов возвращался впоследствии неоднократно, но все эти прельщения успеха не имели, и Д.Л. Мордовцев остался верен Саратову.<…>