Письмо в р е д в к ц 1 ю

Духовников Ф.В. Письмо в редакцию // Русская Старина. СПб., 1890. Кн. 9. С. 564-568.

Письмо в редакцию.

В № 4 «Русского Архива», изд. 1890 г., появилась статья г. Палимсестова о Н.Г. Чернышевском. И.У. Палимсестов был учителем саратовского духовного училища, затем, кажется в 1843 г., поступил в Горигорецкую земледельческую школу, по окончании курса в которой он был несколько лет преподавателем сельского хозяйства в саратовской семинарии, и в конце сороковых годов перешел на службу в Одессу, а оттуда, выслуживши пенсию, переехал на житье в Москву. Он мог знать Чернышевских только тогда, когда Николай Гаврилович учился в семинарии, но и то лишь вскользь; поэтому большая часть статьи, составленная со слов лиц, не стоявших близко к семейству Чернышевских, состоит из заверений и предположений, которые, как говорить сам г. Палимсестов в одном месте, «основаны на одном воображении» и которые он делает с двоякою целью: доказать, как из Николая Гавриловича готовился падший ангел, и обелить саратовскую семинарию, в чем она вовсе не нуждается.

Автор находит в характере Николая Гавриловича не сообщительность, но это неправда. Когда Николай Гаврилович учился в семинарии, то он занимался уже самостоятельно н весь был погружен в умственные занятия, и если он говорил с товарищами, то о чем-нибудь дельном или серьезном, и не с каждым, а с таким, который чем-нибудь нравился ему; о пустяках ни он, ни отец его не любили говорить. Но это-то нежелание Николая Гавриловича болтать всякий вздор с каждым учеником и принято автором за его не сообщительность.

Хотя автор совершенно не знаком с домашнею жизнью Николая Гавриловича, но он считает возможным говорить об его воспитании и совершенно выдумывает факты. Исправляю его неверности.

Сергиевская церковь до преобразования приходов при графе Д.А. Толстом была не одно-штатная, а двух-штатная; в ней священниками были Гавриил Иванович Чернышевский и Снежницкий.

Николай Гаврилович посещал храм так, как и другие его сверстники, дети соседей-помещиков. Предположение же автора, что «частое посещение храма послужило к развитию в детских летах Николая Гавриловича замкнутости его в самом себе и робкой застенчивости, а непонимание того, что читается и поется в церкви, оставило в детской душе следы холодности к церкви», — есть чистейший абсурд. «Это частое пребывание в церкви, говорит автор, — не послужило ли к устранению резвости, столь свойственной этому возрасту». Очевидно, Палимсестов уверен, что Николай Гаврилович в детские годы не был резвым, и старается объяснить это; но напрасно он это делает: Николай Гаврилович в пору детства был очень резвый и бойкий мальчик среди своих сверстников, которые живы и теперь, о чем я выше рассказал.

Замкнутость Николая Гавриловича в самом себе автор объясняет "домашнею обстановкою: «отец был занят служебными обязанностями, а мать была существо болезненное и, как слышно, страдала меланхолиею, и потому Николай Гаврилович видел людское общество, можно сказать, издали». Из этого можно сделать заключение, что Николай Гаврилович жил только в обществе отца, постоянно занятого своими делами, и матери, болезненной женщины; но это неправда. Мать его была, действительно, болезненная женщина, но не страдала меланхолиею, а была от природы нервная в высшей степени, и потому часто лежала в постели. В доме Чернышевских постоянно жили другие родственники[1], так что он рос в больном обществе, кроме того, у него было много сверстников — детей помещиков и чиновников, с которыми он часто играл.

Предположение автора, что брат его, «Федор Иванович Палимсестов был едва ли ни единственным близким товарищем Николая Гавриловича по семинарии», тоже ни на чем не основано. Из всех учеников семинарии Николай Гаврилович был в близких отношениях только к Левицкому и в хороших —к Мансветову, но положительно известно, что в семинарИи у него не было «закадычного» друга; может быть, Николай Гаврилович говорил с Федором Палимсе-стовым, как и с многими дельными или хорошими учениками, и «заходил к нему, как говорит автор, — после классов», но это не дает ему права заключить о близости его к Николаю Гавриловичу.

Известно, что со всеми близкими товарищами своего детства Николай Гаврилович поддерживал дружеския отношения не только тогда, когда он был учителем, но и до конца жизни, Федор Иванович Палимсестов во время учительства Николая Гавриловича в Саратове тоже служил смотрителем саратовской губернской типографии, и затем — акцизным чиновником, но они не бывали друг у друга, хотя и были попытки со стороны Палимсестова быть в дружеских отношениях к Николаю Гавриловичу. Причина этого та, что Федор Палимсестов был тогда «крайний либерал», так что вся сцена, которую он теперь приписывает мнимому своему знакомому, должна быть отнесена к нему... Н. Г. не любил таких либералов.

Г. Палимсестов не знал Николая Гавриловича и никогда, очевидно, не говорил с ним. Это незнание Николая Гавриловича и уличает автора в измышленности всего рассказа. Г. Палпмсестов изобразил Николая Гавриловича человеком, нисколько не уважавшим отца своего, и предполагает, что Николай Гаврилович «тяготился кровом своего набожного отца, преданного священным заветам родной старины». Говорить так о Н. Г. может только человек, не знавший его. Н. Г. был к отцу в самых дружеских отношениях; об этом же свидетельствует и Н.И. Костомаров[2], хороший знакомый Чернышевских, живший в Саратове с 1848 по 1858 г. Кому же после таких противоположных отзывов об отношениях Николая Гавриловича к отцу поверить, И.У. Палимсестову, который не бывал у Чернышевских и не жил в Саратове, кажется, с 1849 г., или Н.И. Костомарову, который знал Чернышевских не по наслышке, как г. Палимсестов, а бывал у них в доме, видел отношения отца к сыну и был с ними в дружеских отношениях, — об этом предоставляю судить другим.

Хотя автор, как сказано выше, и не жил в Саратове с 1849 г., но он считает нужным говорить о той душевной скорби отца, которую будто вызывал сын своею литературною деятельностью; но это выдумка, прикрытая риторикою во вкусе старых времен; ничего этого не было и не могло быть. Даже цензора пропускали в печать произведения Чернышевского, не находя в них ничего опасного и вредного. Чернышевский, как свидетельствует автор книги «Наши государственные и общественные деятели», «искусно обходил цензуру. Статьи весьма умеренный, но говорившие об осуществлении практических и полезных желаний, не пропускались цензурою, тогда как проповедь самых радикальных воззрений теоретических, ловко и талантливо проведенная, находила одобрение в той же цензуре».

Последние годы жизни своей протоиерей Г.И. Чернышевский действительно «походил на живого мертвеца», страдая болезнью сердца. Но чтобы причиною болезненного состояния отца была «скорбь о заблуждениях сына», то это или выдумано самим г. Палимсестовым, или написано со слов лиц, не знавших всех обстоятельств дела (в Саратове старожилы передают многие обстоятельства жизни Чернышевских совершенно неверно, так что надо проверять факты, рассказываемые лицами, не близко стоявшими к Чернышевским).

Хотя А.Н. Пыпин и опроверг рассказ о том, что отец Н. Г. умер, читая письмо об аресте сына[3], но г. Палимсестов опять рассказывает об этом. Считаю необходимым сказать, что Гавриил Иванович уже потому не мог «скорбеть о заблуждениях сына», что, вероятно, о них и не знал.

За неделю до смерти Гавриил Иванович пригласил для исповеди своего духовника Ивана Ивановича Позднева[4], которому после исповеди высказал: «Моя совесть была неспокойна, теперь я спокоен и за себя, и за сына, который человек верующий».

Вообще статья И. У. Палимсестова без надлежащей проверки не может служить материалом для будущего биографа Н.Г. Чернышевского.

Ф.В. Духовников.

Саратов. 23 мая 1890 года.