Жак
Л. Александр Богданов - человек и поэт // Звезда. Л., 1960. № 8. С. 213-219.
Это было летом 1931 года. Мне, как представителю
Профиздата, тогда занимавшегося организацией рабочих-авторов и выпускавшего их
небольшие книжки, довелось присутствовать на занятиях литературного кружка
одного из крупнейших московских заводов. Читались стихи. Обсуждали их горячо,
но беспорядочно. Молодые рабочие-поэты спорили о том, нужна ли любовная лирика.
Почти все ораторы высказывались против нее. Вдруг в углу комнаты поднялся
прежде не замеченный мной человек. Он был высок ростом, худ, смугл, с густой
копной седых, слегка вьющихся волос. Человек этот, одетый в серую холщовую
блузу, подошел к столу и стал говорить о том, как в годы его ранней юности он и
его товарищи тоже считали любовь несовместимой с выполнением общественного
долга, служением народу, требовали отречения от любви и даже писали об этом в
стихах.
Как бы улыбаясь своим воспоминаниям, оратор сказал:
— Лет через пятнадцать после того, как такие стихи
мною были написаны, я был делегатом Таммерфорсской партийной конференции. И вот
однажды, во время перерыва, я читал свои старые и новые стихи Ленину и еще
нескольким товарищам. — И далее он рассказал о том, как отозвался об этих
стихах Владимир Ильич.
Со времени, когда я слушала этот рассказ поэта,
прошло почти три десятилетия, и я не берусь поэтому воспроизвести переданный им
тогда отзыв В.И. Ленина. Но так как он процитировал эти ленинские слова в своих
воспоминаниях о Владимире Ильиче, то я приведу их: «К стихам моим Владимир
Ильич в общем отнесся одобрительно, но когда я прочел одно, написанное в годы
юности, стихотворение, в котором утверждалось, что революционер не имеет права
на личное счастье, — он сказал о том, что в этом стихотворении не чувствуется
марксистского подхода к жизни. Марксизм не отрицает, а, наоборот, утверждает
здоровую радость жизни, даваемую природой, любовью».[1]
Я тихонько спросила руководителя литературного
кружка — кто это? «Поэт-правдист Александр Алексеевич Богданов», — услышала я в
ответ.
С заседания кружка мы шли вместе с Александром
Алексеевичем. Он расспрашивал меня о нашей работе, интересовался кабинетом
рабочего-автора, существовавшим при Профиздате, книжками, которые выпускало это
издательство. С А.А. Богдановым я затем встречалась довольно часто, и мне
всегда казалось, что этот человек — живая страница пережитого отцами, «старик»,
но какой-то особый, «молодой» старик, во всю меру чувств живущий жизнью советской
молодежи.
***
Во время войны я жила в Саратове, работала в
Пединституте. Среди сотрудников института была старая большевичка Елизавета
Никифоровна Богданова. У нее была дочь Нина Александровна, которая уже после
смерти матери рассказала мне историю ее мужественной жизни, биографию своего
отца — поэта и революционера, много сидевшего в тюрьмах и ряд лет проведшего в
подполье.
Я читала переписку Богданова с Елизаветой
Никифоровной, первые письма которой датированы 1899 годом, рассматривала альбом
юношеских стихотворений, бережно сохраненный женой поэта-революционера, слушала
рассказы его дочери, и личность А.А. Богданова заинтересовывала меня все
больше. Многое открыли мне документы, хранящиеся в саратовских архивах, у некоторых
частных лиц в Москве и в архиве Института мировой литературы имени Горького.
Постепенно я накопила большое количество выписок, у
меня появилось несколько «богдановских» тетрадей. Недавно, перечитывая их, я
убедилась в том, что содержащийся в них материал имеет прямое отношение к нашим
сегодняшним разговорам о моральном облике советского человека, об этике и эстетике,
о связях искусства с жизнью, и мне захотелось о давнем своем знакомом рассказать
читателям.
***
Молодой человек, уже отбывший заключение в
саратовской тюрьме за пропаганду среди крестьян, выйдя из больницы, в которую
попал из тюрьмы, поставил перед собой вопрос — как жить дальше? Это было в
декабре 1898 года. За плечами — работа в деревне, разочарование в
народничестве, горячие беседы с молодым марксистом Н.Э. Бауманом и... альбом,
тетрадки, листки со стихами, первыми рассказами и набросками разных
прозаических и поэтических произведений. Он хотел быть борцом и поэтом, он
раздумывал над тем, как сочетать борьбу, поэзию и любовь. Богданов полюбил
девушку, работавшую в больнице, где он находился на излечении более года. Е.Н.
Заварина стала его другом, а затем и женой, и переписка этих двух молодых людей
дает представление о моральном облике, об эстетических вкусах лучших
представителей русской молодежи, вскоре нашедшей свой путь в революционной
пролетарской борьбе.
Обстоятельства сложились так, что первые несколько
месяцев по выходе из больницы Богданов был принужден жить неподалеку от
Саратова, в имении, где он служил домашним учителем. Оттуда он почти ежедневно
писал Е.Н. Завариной. Дадим же слово письмам, живому свидетельству времени. Для
Богданова его любовь была одновременно дружбой, силой, вдохновляющей на творчество:
«...Нет, не надо мне той кукольной, маленькой любви, которую иногда видишь
вокруг. Не надо!» — писал он невесте 8 февраля 1899 года. А за три дня до
этого, 5 февраля, он раскрывал перед нею свое представление о настоящей,
большой любви: «Любовь есть великая сила. Она может поставить высоко человека,
служить толчками и к его нравственной самодеятельности. Бывают, конечно, и
обратные положения (очень часто), когда человек опускается ниже обыденного
нормального уровня, но бывает и иначе, когда человек во имя любви способен даже
на геройство». «...Да, скажу тебе, ты права, — отвечал он на одно из писем
невесты, — чем шире жизнь, чем больше захватывает своим интересом, тем более
дает она содержания для личного чувства... Когда ослабевает струна общественной
жизни, личная делается тусклой, бесцветной, невыносимой!»
Красоту жизни, ее смысл молодой поэт видел прежде
всего в общественной борьбе. Он считал, что счастье в любви может быть полным
только в том случае, если любящие — единомышленники, идущие в жизни одной
дорогой. «Помнишь, Лиза, мы с тобой говорили на тему о счастье, — писал он. —
Это очень важный для меня вопрос... Счастьем, как ты знаешь, я называю полноту
жизни, меркою счастья является интенсивность чувствований... Ах, с какою радостью
я мечтаю о работе вместе с тобою, — ты, наверное, голубка моя, тех же мыслей,
потому что в возможность других я не верю и не хочу верить...» И Богданов писал
Завариной о том, какую радость познал он, читая «Капитал» Маркса, делился с нею
впечатлением от повести Горького «Фома Гордеев».
В январе 1899 года, страница за страницей впитывая в
себя «Капитал», Богданов писал: «Освежительно хорошо действует на мозги. Право!
Понимаешь, — такая точная, последовательная логика». Все более глубокое
проникновение в теорию марксизма помогало молодому поэту разобраться в
действительности, увидеть в ней те живые силы, которые способны содействовать
ее преобразованию. Уже в следующем письме он пишет о лучшем будущем родной страны:
«...хочется верить всем сердцем, всей душой в возможность недалекого лучшего
будущего... Чувствуешь, что есть люди, готовые приносить жертвы для своего
дела, что не иссяк в жизни родник животворных стремлений, не угасла в сердцах
человеческих святая правда и любовь. Отрадно, поистине отрадно такое сознание.
Жив русский народ, жива Россия, живо человечество!»
Жажда революционного дела, борьбы на новых,
марксистских путях рождает у Богданова желание уехать в Петербург, который в
эти годы был центром, объединявшим первые марксистские организации в России,
«...с осени 99 года я намереваюсь поселиться в Питере», — сообщает он
Завариной. Поездка в Питер была связана и со стремлением молодого человека
выступить в печати. А пока в письмах к невесте он делился с нею своими мыслями
об искусстве. «Что такое, в сущности, литература? — писал он. — Она дает
понимание, освещение жизни, уясняет взгляды, создает идеалы и т. д...
Литература существует не сама по себе, а для людей, для жизни». «Нельзя быть
поэтом, не будучи человеком в лучшем смысле этого слова. Нельзя рисовать не
пережитого, не перечувствованного, не переиспытанного. Вот почему
мертворожденная поэзия есть признак декадентства, мелочности натуры». Так в сознании
Богданова объединялись нравственные и эстетические понятия, формировавшиеся в
направлении, враждебном модернизму, декадентству.
«Я понимаю под художественностью красоту содержания.
И потому-то великий художник должен прежде осмыслить явление, а потом уже
набросать его в виде образа», — писал Богданов. «Не знаю, придаешь ли ты
значение художественности и как понимаешь ее? — спрашивал он Е.Н. Заварину. —
Может быть, ты отождествляешь ее со слогом... Тогда ты думаешь неверно. Художественность
есть тон и степень выражения чувств и мыслей в произведении...» «Высшая степень
художественности — это смелая попытка фантазии нарисовать картину, возможную в
действительности».
С начала 90-х годов А.А. Богданов работал над
стихами и рассказами, в которых с горячим сочувствием изображал тяжкую жизнь
народа. Одним из лучших его произведений было стихотворение «В деревне»,
написанное в 1894 году и впервые — без заключительных строк — напечатанное в
журнале «Жизнь» (1899, № 11). Оно заканчивалось четверостишием, так и не
попавшим в печать по вине цензуры:
Осень дождливая, осень ненастная,
Скоро ль туман твой холодный развеется,
Скоро ль очнется деревня несчастная,
Солнышком вешнего счастья согреется?
Нарисовав печальную картину разорения деревни, поэт
выразил мечту о времени, когда деревня «очнется» и выйдет на борьбу.
Перечитывая произведения, написанные А.А. Богдановым
в 90-х годах, ощущаешь, что творчество его еще отставало от зрелых мыслей о
задачах искусства, которые он высказывал в своих письмах к Е.Н. Завариной. И это
чувствовала его корреспондентка. В письме от 1 марта 1899 года она писала жениху:
«Я тебе скажу — да, твои стихи все хороши, они вызывают хорошее чувство. Но
если ты меня спросишь, остановиться ли на этом, я скажу нет и нет. Мало только
хорошего чувства. Вызывай желание действовать, бороться, подчеркивай резче
дурные и хорошие черты, пусть каждый человек увидит, что ему еще многое нужно
сделать, чтобы сказать — я человек.
Помни, мой дорогой, я хочу от тебя глубины,
определенности и стойкости. Если ты не создашь ничего сильного, меня это
огорчит, как всякая неудавшаяся попытка человека, и только. Ты же для меня
останешься все тем же. Но мне будет очень больно, если у тебя не будет желания
смотреть вглубь». Так писала поэту простая русская девушка, служившая тогда
бельевщицей в больнице. Какие высокие требования предъявляла она к жизни, как
глубоко понимала задачи, стоявшие перед поколением, и как сильна, действенна,
по-умному требовательна была ее любовь к своему избраннику! «Лиза, голубушка, —
писал ей Богданов, получив это письмо, — ты говоришь, что стихотворения мои
действуют на чувство, но в идейном отношении слабы... Приму к сведению это
обстоятельство и на идейную сторону обращу большее внимание».
Надо думать, что не без влияния писем Е.Н. Завариной
Богданов приходит ко все более настойчивому стремлению «нарисовать идеал
совершенного человека в действии». Только что закончив рассказ «Пожарный», он
пишет 4 марта 1899 года: «Теперь в контраст типу пожарного-старика я думаю
вывести человека с богатыми душевными силами, который борется с жизнью, не
падает духом ни перед какими ударами». От картин и образов, через которые А.А.
Богданов выражал свое сочувствие народу, для него настала пора перейти к
изображению тех, кто идет в первых рядах борцов за интересы народа. Он обрел
политическую определённость, нашел свою дорогу и в жизни и в творчестве.
***
Мучимый тяжким сознанием
своего бессилия, типичный восьмидесятник поэт Надсон с болью душевной писал:
И давит сердце мне сознанье,
Что я — я раб, а не пророк.
Новые настроения, новые стремления все более и более
властно овладевали юношами и девушками на пороге XX века. Крепла их вера в
светлое будущее, в плодотворность решительной и бесстрашной борьбы масс.
Требовательнее они становились друг к другу, иным виделся им человек. И поэтому
естественно, что Е.Н. Заварина мечтала о том, чтобы в жизни вообще, а в
поведении и в творчестве любимого ею человека в первую очередь, проявил себя
«...широкий размах... вольный дух, дух
человека, а не раба». Читаешь эти строки ее письма и особенно остро ощущаешь, в
какой мере созвучными умонастроению передовой молодежи окапались в это время
такие произведения А.М. Горького, как «Песня о Соколе», «Старуха Изергиль» и
провозглашенный им лозунг «Человек — это звучит гордо». Лиза Заварина и ее
единомышленники хотели быть гордыми, сильными, смелыми. Они горячо верили в то,
что восторжествуют самые яркие их мечты, мечты о счастье людей, борьбе за
которое эти юноши и девушки бесстрашно отдавали свои молодые жизни.
В автобиографии Богданов писал:
«В октябре 1899 г. приехал в Петербург. Занимался
литературным и педагогическим трудом. Вступил в «Союз борьбы за освобождение
рабочего класса». В апреле 1901 г. был арестован и после нескольких месяцев
заключения выслан в г. Саратов». Однако до нас дошли не только скупые анкетные
данные. Сохранились документы, свидетельства современников, стихи, помогающие
воссоздать картину жизни четы Богдановых в Петербурге. Именно здесь оба они получили
настоящее боевое крещение, приобщившись к революционной борьбе пролетариата,
примкнув к той части марксистской интеллигенции, которая возглавила эту борьбу.
В Петербурге же Богданов впервые выступил в
«большой» печати. В ноябрьском номере журнала «Жизнь» за 1889 год появились его
стихи. О том, как началось его сотрудничество в «Жизни», Богданов впоследствии
рассказал в статье «М. Горький и начинающие писатели» и в различных вариантах
своих воспоминаний о Горьком, которые хранятся в архиве А.М. Горького при
Институте мировой литературы.
Богданов писал: «У Некрасова есть стихи о начинающем
писатели: думал бедняга в храм славы попасть, рад, что попал и в больницу. Я
приехал » Петербург также с тетрадками стихов и рассказов. Но мне
посчастливилось больше, чем некрасовскому юноше. Стихи были оставлены в
редакции «Жизни». И йот через несколько дней получаю письмо от Горького с
приглашением зайти для беседы. С трепетом сердца иду в назначенный день и час
на Надеждинскую, где редакция. Был серенький петербургский день. Алексей
Максимович встретил очень приветливо... Тихим баском, с выговором на «о», он
коротко и деловито, почти скупо, побеседовал со мной о стихах, товарищески
подбодрил и лаконически заключил: «Ничего, ничего, валяйте, продолжайте
работать. А стихи мы ваши, я и Поссе, будем печатать». Кроме стихов у меня была
беллетристика. Секретарь редакции С.С. Штейнберг послал А.М. Горькому в Нижний
рассказ «Страничка счастья». Очень быстро Алексей Максимович прислал рукопись.
Видно было, что он прочел ее со вниманием, какое только можно было уделить
близкому товарищу. Были отмечены удачные места, против неудачных выражений
стояли крыжики, а в ряде мест Алексей Максимович внес поправки своим прямым и
четким бисерным почерком. В письме к С.С. Штейнбергу он дал и общий отзыв о
моем творчестве... Так Горький помог мне войти в большую литературу».
В архиве А.А. Богданова сохранились его
неопубликованные воспоминания о петербургской социал-демократической
организации на пороге нового века. «Революционное предгрозье начала 1900-х гг.
застало меня в Петербурге, — писал он. — Изживались кружковщина и экономизм,
крепло брожение среди рабочих масс, рушились народнические иллюзии, и часть
интеллигенции уже осознавала необходимость связать свои пути с делом
пролетарской борьбы. Сходки, летучки, собрания — полулегальные и нелегальные...
На пороховых заводах в рабочем поселке собирались с исключительной
конспирацией, — в деревянный особнячок явились накануне по одному, по двое, —
заночевали; утром подошли остальные, собрание растянулось, таким образом, на
два дня. Зато рассеялись в один миг, так как получили сообщение, что отряд
казаков сделал налет на поселок с намерением арестовать нас... От Вадима
Андреевича Ионова, бывшего сотрудника журнала «Начало», и Александры Михайловны
Калмыковой... я слышал о посещении Петербурга Владимиром Ильичом, но
встретиться тогда с ним мне не пришлось... Я входил в соц.-демократическую
«группу литераторов». Собирались у врача М.Я. Лукомского за Невской заставой, в
селе Александровском. Нелегальная «Рабочая мысль», издававшаяся «Союзом борьбы
за освобождение рабочего класса», нас не удовлетворяла. В газете не было
политической зарядки: жизнь вокруг начинала бурно кипеть, а газета продолжала
старую жвачку, застыв на узко экономических позициях. Наша группа, связанная с
рабочими организациями, имела одной из задач перестроить газету, изменить ее
лицо... Наша «литературная группа» обсуждала и другие вопросы: о выпуске
прокламаций, студенческом движении, тактике борьбы...»
Во всем этом молодой, энергичный Богданов принимал
самое горячее участие. Средоточием, пафосом его жизни стало участие в работе
социал-демократических организаций, создание произведений на злобу дня, являвшихся
средством революционной борьбы. Богданов свидетельствует о том, что именно в
это время он «написал ряд нелегальных стихотворений». «Художник-революционер,
выражаясь языком прошлого, — вспоминал он впоследствии, — неизбежно должен был
менять «лиру» на «меч»... Мы, участники пролетарского движения, становились в
это время солдатами боевой армии, думали только о «расширении» и «углублении»
революционного движения».[2]
Активное участие в революционной борьбе привело к
рождению лучших нелегальных произведений А.А. Богданова, которые и определили
его место в истории пролетарской литературы. О том, как появилось на свет одно
из таких стихотворений — «Песнь пролетариев», он рассказывал следующее: «Приблизительно
в 1900 г. от известной общественной деятельницы А.М. Калмыковой я получил, так
сказать, «социальный заказ» написать для рабочих стихи, отвечающие запросам
политического момента. Стихи должны были удовлетворить следующим требованиям:
1) быть правдиво-художественными, 2) доступными для масс и 3)
агитационно-политическими, подчеркивая необходимость борьбы с царизмом. Для
облегчения работы у меня имелся подстрочный перевод песни польских пролетариев.
В кабинете Александры Михайловны, за строгим письменным столом, среди
друзей-книг мы устанавливали окончательную редакцию стихотворения, которое
далеко отступало от подстрочного перевода и было написано заново».
Революционные стихотворения Богданова распространялись
в списках среди рабочих и учащейся молодежи. В начале девятисотых годов они
были, пожалуй, не менее популярными, чем «Варшавянка» и «Красное знамя» Г.
Кржижановского или «Смело, товарищи, в ногу» Л. Радина.
В петербургских студенческих волнениях 1900—1901
годов А.А. Богданов принимал активное участие. Его стихотворение «Узник»,
написанное еще в 1897 году в саратовской тюрьме, прозвучало теперь в большой,
революционно настроенной студенческой аудитории в Петербурге. «В связи со
студенческим движением в Петербурге, — вспоминал Богданов, — было организовано
первое грандиозное полулегальное собрание студентов (несколько тысяч человек) в
так называемый «Татьянин день». Собрание было открыто чтением этих стихов.
После того стихи стали распространяться в списках». В списках же распространялась
и написанная Богдановым «Студенческая марсельеза», которая получила столь
широкую известность, что жандармы приписали ее Горькому, обнаружив у него во
время обыска в Нижнем-Новгороде в 1901 году список этого стихотворения. В
пространном письме А.Л. Дымшицу (оставшемся неотправленным) Богданов
воспроизвел обстоятельства появления «Студенческой марсельезы»: «Я писал
стихотворение под влиянием студенческих волнений, закончившихся известными
событиями 4 марта 1901 года, писал, как говорится, в один присест, чтобы спешно
передать его в забастовочный комитет... Стихи были немедленно же напечатаны
студентами на гектографе и расклеены в стенах университета. Стихи получили
широкое распространение, пелись студентами, я сам слышал пение их даже в 1908
году в Казани». «Студенческая марсельеза», как и многие другие произведения
подпольной поэзии, жила без имени автора вплоть до революции 1917 года.
В 1901 году, как один из участников подготовки
первомайской рабочей демонстрации (он несколько раз выступал перед рабочими в
Выборгском районе), Богданов был арестован и посажен в «Кресты». Первомайский
праздник (18 апреля по ст. стилю) он встретил за решеткой. Там он написал
стихотворение «18 апреля (1 мая) 1901 года». Верной помощницей поэта-революционера
была Елизавета Никифоровна. Через нее арестованный А.А. Богданов сносился с волей.
Это она вынесла из тюрьмы в папиросе его первомайское стихотворение и передала
его в газету «Рабочая мысль», где оно и было напечатано.
В Петербурге А.А. Богданов стал поэтом-борцом. В
заметках, сделанных им для выступления на Первом Всесоюзном съезде советских
писателей, обращаясь к давнему прошлому, он так характеризовал свои стихи и
стихи своих товарищей по пролетарской борьбе: «Подпольные наши революционные
песни заучивались наизусть, передавались из рук в руки, сохранялись с большим
риском. Они отвечали на самые животрепещущие вопросы борьбы, и мы писали их,
можно сказать, кровью сердца. Это было время, когда прокламации писались как
стихи, а стихи становились прокламациями».
***
«После непродолжительного сидения в «Крестах» и
«Предварилке», — писал Богданов в неопубликованных воспоминаниях, — я был
выслан... в Саратов».
Несмотря на то, что с первого дня своего появления в
этом городе Богдановы были взяты «в тиски» жандармским наблюдением, они не
сложили оружия. О Саратовском, вернее — поволжском периоде своей жизни и
социал-демократической работы сообщал Богданов крайне бегло, в сохранившейся в
его архиве статье «Творческие пути». «1901—1904 гг. работал служащим в городском
самоуправлении и участвовал в местной социал-демократической организации
(фракции большевиков). Работал в местных газетах. 1905—1907 гг. работал как
партиец-профессионал в Саратове и Самаре. Был делегатом от Поволжья на
общероссийских Таммерфорсской (1906) и Гельсингфорсской конференциях. От Самары
в 1907 г. был делегирован на Лондонский съезд, но на пути арестован». Ему, как
свидетельствовал поэт, «пришлось бросить литературу и уйти в повседневную
революционную практику».
Последние 10—15 лет своей жизни Богданов работал над
многочисленными статьями и набросками мемуарного характера. Большая часть его
воспоминаний: «Революционная кустарщина», «Зеленый остров», «Кровавые дни», «Моменты
участия с.-д. партии в крестьянском движении пятого года в Самарской губернии»
и другие — еще и сейчас ждет опубликования. Читаешь их, и перед глазами встает
обстановка, в которой работали поволжские революционеры начала 900-х годов.
Хорошо представляешь себе и саратовскую конспиративную квартиру «Тетки Марсельезы»,
и собрание на «Зеленом острове», задачей которого была подготовка к
первомайской демонстрации 1902 года, и события 1905 года в Саратове и губернии,
и картину расправы с народом на Институтской площади, где на митинге с горячей
речью выступил и А.А. Богданов, только что освобожденный из тюрьмы. Из
воспоминаний поэта мы узнаём и о митингах за Волгой, в Самаре, и о людях,
работавших в 1906 — 1907 годах в самарской социал-демократической организации,
и о газете «Самарская лука», и о выборной кампании во Вторую государственную
думу. Поволжские революционеры хорошо знали Богданова как «товарища Антона».
История смелого побега «Антона» от преследовавших его саратовских жандармов
была в свое время описана в американских газетах.
Для ареста Богданова и А.П. Скляренко были
направлены в дачную местность неподалеку от города 75 казаков и 14 извозчичьих
подвод с агентами, чинами уездной полиции и жандармерии. И это — для поимки
двух революционеров! Власти ожидали от них вооруженного сопротивления, у них,
по доносу провокаторов, искали склад оружия. Скляренко арестовали ни квартире.
А.А. Богданову удалось убежать в лес. В течение нескольких часов за ним
гонялись казаки. Они «прочесывали» лес выстрелами, но найти отважного беглеца
не смогли. Он спасся благодаря знанию гористой и изрезанной оврагами местности.
В 1907 году Богданова арестовали вновь. При аресте у
него отобрали рукопись нелегального сборника его стихов, который должен был
быть напечатан на Урале с одобрения Ленина. Жандармы пытались сфабриковать
обвинение против Богданова только на основании конфискованной рукописи. Они
составили обвинительный акт из его стихов. Несмотря на то, что жандармский «проект»
провалился, - как вспоминал впоследствии Богданов, — он был приговорен «к
крепости другие деяния». А «стихотворный» обвинительный акт, когда-то
предъявлявшийся Богданову царскими властями, в течение долгого времени считался
пропавшим, и только несколько лет тому назад его обнаружила в архиве
саратовского жандармского управления племянница и биограф поэта Р. Попова.
В годы первой русской революции Богданов не выступал
как профессионал-литератор, но стихи продолжал писать. Темы стихов подсказывала
сама жизнь, работа, которой он отдавал столько сил. К его собственным
стихотворениям в полной мере может быть отнесено обращение поэта к «подпольному
слову»:
В безвременьи черном, подстреленной птицей,
Мы тяжко влачили неволи оковы,
И только — как молот — звучало в темнице
Подпольное слово, рабочее слово.
Из стихотворений Богданова, родившихся в огне первой
русской революции, наиболее известны «В подполье», «Песни пятого года»,
«Девушка в белом». Многочисленные встречи, богатая событиями жизнь дали
материал для таких рассказов писателя, как «Федор Шуруп», «Смерти нет»,
«Василий Петрович Маркс» и другие. В этих рассказах оживают события давно
прошедших лет, в некоторых из них легко обнаружить и автобиографические черты.
Творчество А.А. Богданова—зеркало его души. Но,
пожалуй, еще более ярко облик его как человека определенных политических
убеждений и моральных устоев раскрывается в переписке с разными лицами и в
воспоминаниях товарищей, лично общавшихся с писателем.
Условия жизни, подпольная работа разлучили надолго
А.А. Богданова с семьей. Но духовное единство с Елизаветой Никифоровной не
рушилось, а крепло в эти тяжелые для обоих годы. Из писем А.А. Богданова к
жене, написанных в годы первой русской революции, явственно вырисовывается не
только внутренний мир автора этих писем, но и духовный облик той, которая смело
и решительно шла вместе с ним по дороге жизни. Вот одно из писем его к жене
(судя по содержанию, оно написано вскоре после вынужденного отъезда писателя из
Саратова в Самару в 1906 году): «Начинаю работать в «Самарской луке». Вчера
вышел первый номер и уже конфискован. Ты вообще, видно, расстроена. Ну, ничего,
дорогая. Будет, может быть, и на нашей улице праздник, может быть, уцелею до
конца революции, тогда жизнь войдет в более нормальную колею. Ты отдохнешь
душой... Вообще смотри смелее и бодрее вперед... Мы духовно все-таки вместе...
Духовно, мысленно ты всегда со мной».
Мужество молодой женщины помогало А.А. Богданову
переносить тяготы тюрьмы. Вот что он писал ей: «Лизочка, родная. Я силен, горд
и счастлив сознанием, что ты человек с сильной и твердой волей, что ты
действительно в трудную минуту жизни не пасуешь, не гнешься под тяжестью
обстоятельств... Я говорю, что я горд тобой. Я верю в тебя, как верю во все
доброе, хорошее. Эта вера окрыляет меня... В моей душе — как ночная звездочка
горишь и мерцаешь ты... Вместе с тобой — и для тебя в моей душе горит еще целый
мир мыслей, ощущений, сознание того, что живешь не бесплодно и что даже каменные
стены тюрьмы не в силах подавить работу твоей мысли... Хорошо верить в грядущую
свободу, видеть перед собой зарю восходящего солнца».
В самарской тюрьме А.А. Богданов рассказывал юному
партийному работнику Андрею Стакену о том, какая у него хорошая жена, какой она
ему близкий и необходимый друг. На примере своей семьи он разбивал когда-то и
ему самому не чуждые юношеские представления своего собеседника о том, что выполнение
революционного долга требует отказа от личного счастья, от любви.
Сохранилась переписка А. Богданова с Андреем
Стакеном и его будущей женой Ольгой, а также воспоминания Ольги Юнеевой-Стакен
о нем. В письмах, адресованных юной девушке, открытыми глазами смотревшей на
мир и только что вступившей на путь пролетарской борьбы, он писал о разном: о радости
борьбы за светлое будущее Родины и о том, что идеи пролетариата самые
справедливые и они обязательно победят, о красоте человека, которая должна
восторжествовать во что бы то ни стало, о силе юности, воплощающей в себе
прекрасное начало жизни, и о многом, многом другом. Впоследствии Ольга
Юнеева-Стакен писала об А.А. Богданове: «Это был чуткий, внимательный товарищ и
ярый большевик».
***
На революционной работе А.А. Богданову довелось
встречаться с видными деятелями большевистской партии — М. Елизаровым, В.
Бонч-Бруевичем, К. Самойловой и другими. Огромнейшее впечатление на него
произвели встречи с В.И. Лениным на Таммерфорсской и Гельсингфорсской
конференциях. Только что возвратившись из Таммерфорса, он писал жене о том, что
«впечатлений масса». Как делегат конференции от Поволжья, Богданов подписал
«особое мнение» большевиков по вопросу о задачах партии в связи с кампанией по
выборам во Вторую государственную думу. Текст этот «особого мнения» был написан
В.И. Лениным.
Речь В.И. Ленина, произнесенная на одном из
заседаний конференции, осталась в памяти Богданова на всю жизнь, стала
путеводной нитью в дальнейшей работе «товарища Антона». В воспоминаниях о В.И. Ленине
он писал об этой речи вождя: «Ничего недосказанного, ничего неясного. До
осязаемости четкая линия, зоркий орлиный взгляд, подводящий итоги прошлого. А
главное, Ильич в своей речи вскрыл и осветил то основное, что сразу давало
осознать самое существо нашей работы. Словно кто сверху сильным прожектором
осветил путь. Руководящая роль пролетариата, союз с крестьянством в
революционной работе — вот главное, а все остальное — это лучи, расходящиеся от
центра»[3].
Рассказал Богданов в своих воспоминаниях и о том, как В.И. Ленин расспрашивал
его о настроениях и работе поволжских большевиков, как указал на одну из слабых
сторон их работы—недостаточную связь с центральными организациями партии и
нерегулярную информацию о своей работе.
По заданию В.И. Ленина Богданов написал отчет о
работе Гельсингфорсской конференции. Этот отчет был напечатан в большевистской
газете «Пролетарий» (1907 г., № 20 от 19 ноября, псевдоним А. Волжский).
Центральным местом отчета явилось изложение доклада В.И. Ленина, направленного
против бойкота Третьей государственной думы. Содержание доклада Владимира Ильича
в записи Богданова вошло в собрание его сочинений.
***
Много трудностей, но и много радостей выпало на долю
Богданова. Он был участником борьбы за Советскую власть в Сибири и на Дальнем
Востоке. В центральной печати даже появилось сообщение о его гибели. Во
Владивостоке, временно попавшем под власть белогвардейцев и японских
интервентов, Богданов жил и работал то на нелегальном положении, то
полулегально. Он поддерживал связи с дальневосточными партизанами и помогал им
налаживать партизанские газеты. Большую политическую пропагандистскую работу
Богданов вел среди китайцев и секретарствовал в Русско-китайском обществе. Уже
тогда, в годы гражданской войны, он вложил свою долю в дело укрепления
русско-китайской дружбы. О годах гражданской войны ни Дальнем Востоке и об
участии в ней китайцев Богданов написал позднее поэму «Ван Юн-чан».
...Давно уже нет в живых ни А.А. Богданова,
скончавшегося в 1939 году, ни Елизаветы Никифоровны, ни многих старых
большевиков, вместе с которыми они мужественно бились за победу народи и
строили молодую Советскую Республику. Но о том, как жили и боролись, какими
людьми были эти скромные, рядовые представители первого поколения большевиков,
надо знать советским людям, свято берегущим традиции старой ленинской гвардии.