Шаблиовский Е.С. "Имеющий честный образ мысли" // Саратовские друзья Чернышевского: Сб. историко-биографических очерков / Сост. Г.П. Муренина; Под общ. ред. И.В. Пороха. Саратов, 1985. С. 29-33.

Е.С. Шаблиовский

«ИМЕЮЩИЙ ЧЕСТНЫЙ ОБРАЗ МЫСЛЕЙ»

Молодой талантливый ученый — историк Николай Иванович Костомаров — в 1846 году поселился в Киеве. Совет университета единогласно избрал его на кафедру русской истории. В том же году весной он знакомится с Тарасом Шевченко. Влияние поэта-революционера на Костомарова в 40-х годах было очень значительным, хотя, конечно, Костомаров никогда не поднимался до революционно-демократических взглядов Шевченко.

Костомаров становится одним из организаторов Кирилло-Мефодиевского общества и автором ряда программных его документов. В апреле 1847 года Шевченко, Гулак, Костомаров, Кулиш и другие участники киевского подполья были арестованы и под охраной жандармов направлены в Петербург, в III отделение. Им было предъявлено обвинение в заговоре против правительства, в попытке «соединить славянские племена и ввести у них народное правление»[1]. Приговор был жестокий.

По отбытии годичного срока заключения в Петропавловской крепости Костомаров в июне 1848 года ссылается в Саратов (Вятка была заменена ему на Саратов ввиду плохого состояния здоровья). Здесь ученый «был определен» в канцелярию губернатора на скромную должность чиновника-статистика. По свидетельству современников, «местное общество чуждалось ссыльного», «избегали с ним знакомства»[2].

В апреле 1851 года в родной Саратов по окончании Петербургского университета возвратился Н.Г. Чернышевский, получив назначение на должность учителя словесности в местной гимназии. К этому времени и относится знакомство Чернышевского с Костомаровым. В письме к своему приятелю профессору Петербургского университета И.И. Срезневскому Чернышевский сообщал: «Вы, Измаил Иванович, в таких выражениях говорили об уме и характере Николая Ивановича, что я тот час же по приезде своем в Саратов поспешил быть у него; я нашел в нем человека, к которому не мог не привязаться»[3]. Это и было началом дружбы двух незаурядных людей.

Вспоминая о своих саратовских отношениях с Н.И. Костомаровым, Чернышевский писал: «Мы виделись очень часто; временами по целым месяцам каждый-день, и почти каждый день просиживали вместе долго. И однако же ни одного раза не встретилось мне никакого повода к личному неудовольствию против него».

Основное, что сближало Костомарова с Чернышевским, — это живой интерес к событиям тогдашней общественной и политической жизни, к вопросам философии, истории, литературы.

«Мое знакомство с ним, — вспоминал Чернышевский, — было знакомство человека, любящего говорить об ученых и тому подобных не личных, а общих вопросах, с человеком ученым и имеющим честный образ мыслей». И далее: «Мой образ мыслей был в начале моего знакомства с ним (Костомаровым — Е. Ш.) уж довольно давно установившимся. И его образ мыслей я нашел тоже уж твердым. Потому, если мы думали о каком-нибудь вопросе неодинаково, то спор мог идти бесконечно, не приводя к соглашению... Но в те времена в России было между учеными мало людей, в образ мыслей которых входили бы элементы, симпатичные мне. А в образе мыслей Костомарова они были. На этом было основано мое расположение к нему»[4]. Так, говоря об идее федерации славянских племен (которой Чернышевский не сочувствовал и которую горячо поддерживал Костомаров), Чернышевский отмечал «отсутствие малорусских или каких других... племенных эгоистических мотивов в мыслях Костомарова», что «было симпатично мне». Это составляло разницу между его идеями и идеями славянофилов.

Чернышевскому импонировало то, что Костомаров одним из первых ученых России обратился к изучению истории простого народа, пытался осмыслить ее посредством познания духовной жизни трудового люда. Николай Гаврилович подчеркивал: «Обо многом судил он (Костомаров — Е. Ш.), по моему мнению, или совершенно правильно, или несравненно правильнее, чем большинство тогдашних русских ученых».

Костомаров входит в кружок Чернышевского, вокруг них группируется молодежь. «Не довольствуясь классными занятиями, — писал Ф.В. Духовников, — Николай Гаврилович приглашал учеников старших классов к себе на квартиру, в дом отца, где совместно с знаменитым впоследствии историком Н.И. Костомаровым развивал путем чтения и бесед с ними»[5]. О чем были эти беседы? Об «Отечественных записках», о Великой французской революции 1789—1793 годов, о Л. Фейербахе; обсуждались вопросы естествознания.

В Саратове, в атмосфере непосредственной близости и общения с Чернышевским, Костомаров завершает монографию о Богдане Хмельницком, выступает с большим исследованием о Степане Разине, подготавливает материалы о Емельяне Пугачеве, о Смутном времени, обдумывает работу о Тадеуше Костюшко и революции 1794 года, пишет историко-беллетристические произведения; повесть «Сын», драматическую поэму «На развалинах Пантикапея», выступает в «Малорусском литературном сборнике» Д.Л. Мордовцева со стихами и фольклористическими публикациями.

А.Н. Пыпин, вспоминая о своих беседах с Н.Г. Чернышевским в Саратове, отмечает, что ему «случилось слышать о великих надеждах (Чернышевского— Е. Ш.) от будущих исторических работ Костомарова». Николай Гаврилович высоко ставил труды Костомарова и сравнивал их с произведениями Огюстена Тьерри, которого считал «одним из замечательнейших историков». Ознакомившись с рукописью Костомарова о Богдане Хмельницком, Чернышевский сообщал И.И. Срезневскому: «Писал он историю Богдана Хмельницкого — цензура обрезала ее до бессмыслия; он не захотел портить своего труда и оставил его у себя в бюро. А история эта разливала новый свет на положение Малороссии в XVII веке и присоединение ее к России».

По выходе в свет этого труда, который был опубликован в журнале «Отечественные записки» за 1857 год. Чернышевский писал в «Современнике»: «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России» — обширное историческое сочинение, которое должно упрочить за ученым автором одно из первых мест между нашими историками... он очистил историю времен Богдана Хмельницкого от множества ошибочных взглядов и ложных рассказов. ... Ученые оценят в его сочинении ученость, беспристрастие, проницательность и верность взгляда[6].

Много содействовал Чернышевский Костомарову при написании им другого капитального исследования «Бунт Стеньки Разина». Первый вариант этого труда был опубликован в «Саратовских губернских ведомостях» за 1853 год под заглавием: «Стенька Разин и удалые молодцы XVII века». Ученый решительно расходился в оценке действий С. Разина с тогдашней официальной историографией. Он пытался обосновать народную точку зрения на движение разинцев: «Мы не воры, не разбойнички — мы удалые добрые молодцы...». Историк говорил о настроениях и чаяниях порабощенного народа, его социальных требованиях. Удалые молодцы — это народные мстители; они выражают то, к чему стремились массы — «истребить весь род злодеев».

Разинское движение XVII века, по характеристике Костомарова, было «реальным проявлением жизненных устремлений порабощенных масс». «Это было, — писал историк, — состояние брожения, с виду бессмысленное, но деятельное и кипучее, разрушительное, но со стремлением к воссозданию...»

Острота и глубокая актуальность темы, содержание «Бунта Стеньки Разина», оценка действий народного героя — во всем этом, без сомнения, сказалось влияние Н.Г. Чернышевского. Дружба Чернышевского и Костомарова в Саратове была исключительно плодотворной. Очевидно, именно Чернышевский увлек Костомарова такой важной исторической темой, как движение народных масс под предводительством Степана Разина. В саратовской ссылке была написана историком и повесть «Сын» (также из эпохи Разина). В Саратове же Костомаров собрал большой материал по истории Пугачева; намеревался писать специальное исследование, но труд этот не был завершен. «Я отдал материалы Д.Л. Мордовцеву, — вспоминал Костомаров,— а сам не решился писать Пугачева, так как мне объявили, что не дадут в архиве нужных бумаг...»

Костомаров совместно с Д.Л. Мордовцевым изучает губернский архив, пытается подготовить сборник о крестьянском движении. Выявлен был, по утверждению А.Н. Пыпина, целый ряд дел о крестьянских бунтах. Однако правительство, как и следовало ожидать, запретило публикацию этих материалов. Поэтому замысел так и остался замыслом.

26 августа 1856 года Костомаров по коронационному манифесту был амнистирован и получил право на выезд из Саратова. Однако это не было полной реабилитацией. «Меня, — вспоминал он, — позвали в канцелярию губернатора и объявили, что с меня снят полицейский надзор, а дня через два пришла ко мне и официальная бумага. Но вместе с тем объявили, что прежнее распоряжение о запрещении мне служить по ученой части остается в силе».