Чернышевский Н.Г. Мысли о будущности Саратова / Подгот. текста, публ. и примеч. М.Н. Чернышевского // Н.Г. Чернышевский: Сборник. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926. С. 38-39.

Мысли о будущности Саратова[1].

Для объяснения характера этой статьи находим полезным поместить письмо, при котором получили ее. Ред.

Письмо к редактору.

Милостивый государь.

Автор повести, о которой говорили мы, при нашем свидании, возвратился в Тамбов третьего дня. Это причина того, что я целой неделей запоздал в исполнении своего обещания Вам.

Старушка, у которой живет он, немедленно известила меня, как я просил, о его приезде. Я в тот же вечер поехал к нему.

Зачем же это нужна вам моя повесть о Саше! — сказал он:

— Вы уже читали ее. Я принужден был сознаться в намерении передать ее вам: — Напечатать? Что ж, прекрасно; я очень рад. Только одно: я не хочу видеть мою фамилию в печати. Неприлично летам. Надобно придумать псевдоним.— Он помолчал с минуту. — Лесников; А.П. Лесников.

— А.П. Лесников, — повторил я, и записал в свою памятную книжку. — Давайте ж вашу повесть.

— Вот она, сказал он, выдвигая один из ящиков правого шкапчика рабочего стола. — Что за чудеса! Тут она лежала, под этой связкой. Куда ж это я переложил ее?

— Он "стал перебирать бумаги в том ящике, потом и в других. — Стойте! Я отдал ее Ивану Степановичу. А он, должно быть, взял с собой. Так и есть, взял: он писал мне, что взял.

— Телеграфирую ему от вашего имени, чтобы прислал. Адрес: Пятигорск и довольно? Или надобно прибавить гостиницу? Какую?

— Пятигорск! захотели! Письмо его было из Варшавы; писал, что свернул из Ростова, рассудил поехать в Париж.

— Так телеграфирую в Париж; в посольство, — там у него двое ли, трое ли приятелей.

— Да полноте, что вы! Мог ли он доехать до Парижа? Наверное, он теперь, если не в Румынии то в Норвегии.

— Правда. Как же мне быть?

— Приедет, привезет.

— Да когда ж он приедет?

— Когда-нибудь приедет.

— В неприятное положение поставил я себя. Только что началось знакомство, надобно было показать себя человеком основательным — и должен оказаться пустословом.

— Согласен, что ваше положение неприятно. Душевно сожалею, что поставил вас в него.

— Как? Вы поставили меня в него?

— А кто же, как не я? Кто отдал ее Ивану Степановичу?

— Да разве вы не имели права отдать?

— Не о праве речь, а о том, что из этого вышла неприятность вам.

— Но в том, что попал в неприятность, виноват я.

— Это почему же?

— Да потому, что обещал чужое, не спросив хозяина.

— А, да! Вообще говоря, так делать нельзя; не спорю. Но я — совсем другое дело; у меня для чего вам было спрашивать, соглашусь ли? Вы знали: спорить не стану. И не ошиблись. А вы рассудите лучше вот что: попали вы через меня в неприятное положение; то как вам выйти из него?

— Дайте мне другую повесть!

— Да у меня только в этой одной место действия, хоть отчасти, Саратов. А если нет ничего относящегося к Саратову, то какой же интерес для саратовской газеты в моей повести?

— Правда, это большая разница. Так напишите.

— Другую повесть? Нет, уж извините.

— Да разве трудно придумать?

— Не трудно, согласен. Но неприлично моим летам. Лет двадцать пять, даже двадцать тому назад, было еще извинительно. А теперь — нет, увольте: совершенно неприлично летам.

— Неприлично писать повесть, то напишите что-нибудь другое, приличное летам.

— Статью? Что ж, это можно. Я пожалуй обещаюсь. Но когда напишу? Возьму перо, через четверть часа спина устанет, целый день ноет. Скоро этак напишешь?

— Этого, действительно, не принял я в расчет. Но можно и не делать труда вашей спине. Вы диктуйте, а я буду писать.

— Когда так, я с удовольствием. Надобно только подумать, какой вопрос взять.

— Он замолчал, но лишь на минуту. — Вот чудак-то я! О чем тут раздумывать? Разумеется, надобно взять вопрос о будущности Саратова. Это всего интереснее для саратовской публики.

— Да, саратовская публика сильно озабочена тем, что Саратов падает.

— Ну, вот и не мешает объяснить ей, что она ошибается.

— Как? Вы отрицаете то, что видят саратовцы?

— Натурально, отрицаю их пустую фантазию. Не только не падает Саратов, но и не может упасть, пока не произойдет какой-нибудь геологический переворот.

— Однако, я вижу, мне придется спорить много с вами.

— Что же спорьте.

— Возражая вам, я должен буду часто называть вас по имени и отчеству.

— Разумеется.

— Этот оборот речи должен перейти и в статью.

—- Натурально.

— То как же ваше имя и отчество для печати? А. П. сказали вы; как произносить вполне?

— Александр Петрович.

— И так, начинаем, Александр Петрович. Вы приляжете?

— Натурально.

Я сел к его рабочему столу. Он поправил на диване подушку, прилег на локоть, и начал диктовать.

Н.Г. Чернышевский

МЫСЛИ О БУДУЩНОСТИ САРАТОВА.

Лет пятьдесят тому назад, мне привелось больше года прожить в Саратове. С балкона дома, в котором жил, я была видна вся Волга, до самого берега и даже окраина летнего берега. Направо, верстах в двух ниже места, с которого смотрел я, тянулся высокий, поросший тальником остров. Тогда его называли: Зеленая коса. Три года тому назад, я видел его таким же, каким он был тогда. Верстах в трех выше этой косы была другая. Не помню, соединялась ли она тогда с берегом. Но когда я лет через восемь, опять жил в Саратове, то часто ходил по берегу в ту сторону, к Соколовой горе, потому хорошо помню: она в это время—то есть слишком сорок лет тому назад, соединялась с берегом несколько повыше Троицкого взвоза. Вниз она тянулась ниже взвоза, идущего от Покровской церкви. Три года тому назад соединение верхней части ее с берегом я нашел в прежнем виде. Но нижний конец ее исчез. Вместо него, я увидел косу, которой не было пятьдесят лет тому назад, и которая во второй мой приезд, сорок два года тому назад, была еще только отменно, едва выступившей в самое мелководное время маленьким островом между Покровским и Сергиевскими взвозами. Три года тому назад, она была большая, тянулась от Покровского взвоза до того, на котором поставлены Триумфальные ворота. Это много больше версты. Перемена значительная. Но в чем собственно состоит она? Что такое эта новая коса, отделяющая среднюю, лучшую, надобнейшую часть городского берега от русла Волги? — Дело ясное: это нижний конец старой верхней косы, мало помалу срезываемый течением и передвигающийся вниз. Его нынешнее положение очень неудобно для города, это так. Но я говорю вот что это не прибавка к прежней массе песка против саратовского берега, это лишь часть прежней массы, передвинутая течением версты на полторы вниз по сравнению с местом, на котором лежала пятьдесят лет тому назад.

Не ошибаюсь ли я?—Может быть. Я не делал чертежей; я не умею делать их, я не производил измерений, потому что не был особенно заинтересован Саратовом в те мои приезды, пятьдесят лет и сорок два года тому назад. В оба раза я знал, что буду проводить жизнь не в Саратове, а в родном городе, что в Саратове я лишь приезжий на время, не очень продолжительное. Очень возможно, что мои воспоминания имеют некоторую неточность. Но возможные крайние пределы неточности не велики. Существенные черты дела достоверны: пятьдесят лет тому назад, было против Саратова две огромные косы, верхняя и нижняя; нижняя коса верхним своим концом лежала против берега ниже Ильинской церкви; так это и теперь; верхняя коса тянулась нижним своим концом дальше, чем видел я три года тому назад. Ниже исчезнувшего нижнего конца старой верхней косы появилась новая коса. Новая ли масса песку эта новая коса? — Я полагаю, нет; я думаю, что это лишь передвинувшаяся к низу часть старой верхней косы. Могу ошибаться в этом; не имею измерений, не делая их. Но кто их делал?