Чернышевская Н.М. Николай Гаврилович и Ольга Сократовна // Чернышевская Н.М. Семья Н.Г. Чернышевского. Саратов, 1988. С. 3-7, 34-35.

НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ И ОЛЬГА СОКРАТОВНА

Зимой 1853 года молодой учитель Саратовской гимназии Николай Чернышевский впервые увидел на вечеринке Оленьку Васильеву. Встреча с ней не была безразличной для него, потому что об этой девушке он уже ранее много слышал. Ее называли красавицей, про нее рассказывали необыкновенные вещи. Например, однажды за ужином она провозгласила тост: "3а демократию!"

Это привлекло внимание Чернышевского, приехавшего в Саратов по окончании университета с пламенной мечтой посвятить свою жизнь борьбе с крепостничеством и самодержавием. В родном городе он нашел еще не разбуженную провинцию; в гимназии его окружали учителя — чиновники царской России; молодежь, с которой пришлось встречаться на вечеринках, состояла из тех же чиновников присутственных мест и неразвитых, жеманных провинциальных барышень.

Ольга Сократовна Васильева, дочь саратовского врача, резко выделялась среди этих девиц с потупленными глазками, обменивавшихся сплетнями и погруженных в мечты о выгодном женихе.

Чернышевский увидел перед собой черноволосую девушку со смугло-розовым лицом, на котором как звезды сияли огромные черные глаза, светившиеся радостью жизни; ослепительная улыбка, обнажавшая ряд жемчужных зубов, и звонкий смех говорили о любви к веселью, ко всему живому и красивому в мире. При появлении Ольги Сократовны все общество оживлялось, скучавшие гости как бы пробуждались ото сна, завязывались игры в веревочку, в почту, в фанты; сама музыка начинала звучать мелодичнее, старинная кадриль становилась менее чопорной и натянутой.

Впоследствии Чернышевский, отмечая влияние внешнего облика Ольги Сократовны на поэзию Некрасова, писал: «Катерина в «Коробейниках», Саша, княгиня Трубецкая — это все твои портреты». Действительно, это как будто говорилось о ней, «смуглой Саше», росшей где-то в глуши, «как цветок полевой»:

Бегает живо; горит, как алмаз,

Черный и влажный, смеющийся глаз,

Щеки румяны, и полны, и смуглы,

Брови так тонки, а плечи так круглы...

Выспится Саша, поднимется рано,

Черные косы завяжет у стана

И убежит, и в просторе полей

Сладко и вольно так дышится ей...

Так же, как у Саши, сознание Ольги Сократозны было заполнено образами русской поэзии. Она любила нянины сказки, песни,, гадания, верила в сны и сама любила «предсказывать» судьбу людям. У нее был меткий и зоркий глаз, она сразу умела узнать человека и не ошибиться в нем, могла уловить самое существенное в его характере и сейчас же дать ему кличку.

Ольга Сократовна страстно любила природу, Волгу и впоследствии рассказывала внукам, что в родном городе ее в молодости называли в шутку не «Ольга Сократовна», а «Волга Саратовна».

Особенно любила Ольга Сократовна поэзию. Сохранилась целая связка ее девических тетрадей с аккуратно переписанными изящным мелким почерком стихотворениями Пушкина, Жуковского, Батюшкова, Кольцова.

Полным отсутствием пошлости, обаянием молодости и красоты веяло от всего ее существа, что не могло не захватить Чернышевского, сразу уловившего оригинальность и самобытность этой натуры.

Но не только веселость и жизнерадостность привлекли в Ольге Сократовне молодого учителя. Он разглядел в ней такие черты, которые пленили его как революционера. Он убедился, что это девушка смелая, отважная, мужественная, что она умеет со смехом глядеть в глаза опасности. Это доказало происшествие, случившееся вскоре после их знакомства.

Была масленица. Молодежь собралась в доме Чесноковых. Сначала угощались блинами, а потом, по старому русскому обычаю, поехали кататься. Николай Гаврилович остался, а Ольга Сократовна со своими подругами изъявила желание прокатиться с гимназической горы на Волгу. Совершенно неожиданно случилось, несчастье: лошади понесли, бешено помчавшись вниз, к Волге. Сани зацепились за ухаб при повороте, опрокинулись, и девушки выпали на лед, получив серьезные ушибы. Сбежались люди, подняли их и развезли по домам, где они были уложены в постели. Одна Ольга Сократовна отказалась ехать домой, а вернулась к Чесноковым и со смехом стала рассказывать о случившемся происшествии:

— Мы проскакали на Волгу, там сани опрокинулись и разбились. Если бы одна лошадь не упала, нас решительно раздавило бы, убило бы санями. Я упала под низ, другие на меня. Все кричат, охают, я хохочу. Хотят поднять меня. «Я сама встану». Я ушибла правый бок и всю правую сторону. Теперь несколько болит, но я скрываю это, нарочно смеясь.

Через полчаса Ольга Сократовна сказала, что у нее «все прошло». Чернышевский слушал ее с увлечением. В нем «разгоралось восхищение ею». Он видел ее блестевшие глаза, раскрасневшиеся щеки и подумал: «Красавица! Первая красавица на свете!» Эти слова он записал у себя в дневнике в тот вечер и так называл Ольгу Сократовиу всю жизнь, хотя она и не была красавицей в полном смысле этого слова. Но Чернышевский сумел разглядеть в ней большую внутреннюю красоту. Именно такой должна быть его избранница, спутница его жизни: правдивая, смелая, гордая, сильная духом.

И в этот вечер сердце Чернышевского безраздельно было отдано этой девушке навсегда.

«У нее именно такой характер, какой нужен для моего счастья и радости. Это одна из главнейших причин, по которой я хочу иметь своею женою именно ее», — записал он в дневнике.

Любовь была для Н.Г. Чернышевского источником высоких побуждений, она вдохновляла его в идейной борьбе за благо народа, укрепляла его силы для служения родине. Он сам так определял свое чувство к Ольге Сократовне: «Это восторг, какой является у меня при мысли о будущем социальном порядке, при мысли о будущем равенстве и радостной жизни людей, — спокойный, сильный, никогда не ослабевающий восторг. Это не блеск молнии, это равно не волнующее сияние солнца. Это не знойный июльский день в Саратове, это вечная сладостная весна Хиоса».

Свое личное счастье Чернышевский не мыслил без счастья народного, в то же время им владела мечта о большой и единственной любви.

«Я хочу любить только одну во всю жизнь, — писал Чернышевский в дневнике 5 марта 1853 года, — я хочу, чтобы мое сердце не только после брака, но и раньше брака не принадлежало никому, кроме той, которая будет моей женой... Пусть у меня будет одна любовь. Второй любви я не хочу».

Эти слова оказались пророческими: высокое, чистое чувство Чернышевского было отдано только одной женщине, ставшей его женой.

Но, полюбив Ольгу Сократовну, Николай Гаврилович пережил немало мучительных раздумий и бессонных ночей. Он решал для себя вопрос: имеет ли он право на личное счастье? Ведь он — революционер. Перед ним впереди — тяжелая и трудная дорога, путь лишений и борьбы. «А чем кончится это? Каторгою или виселицею... Довольно и того уже, что с моей судьбой связана судьба маменьки, которая не переживет подобных событий... А какая участь может грозить жене подобного человека?» — пишет он в дневнике. И Чернышевский решает наконец объясниться с Ольгой Сократовной. Это объяснение совершенно не похоже на обычные признания женихов. «Выслушайте искренние мои слова,— говорит он Девушке,— я должен ехать в Петербург. Приехавши туда, я должен буду много хлопотать, много работать, чтобы устроить свои дела...» И со всей прямотой и честностью революционера Чернышевский признается любимой девушке, что, несмотря на глубокое и сильное чувство к ней, он не имеет права связывать ее жизнь со своею. «У меня такой образ мыслей, — говорит он ей, — что я должен с минуты на минуту ждать, что вот явятся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в крепость, бог знает, на сколько времени. Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут каторгою — я такие вещи говорю в классе».

Это уже было известно Ольге Сократовне: ее брат был учеником Чернышевского в Саратовской гимназии и много рассказывал ей о нем. Она слушала дальше в глубоком молчании. «Я не могу отказаться от этого образа мыслей, потому что он лежит в моем характере, ожесточенном и не довольном ничем, что я вижу кругом себя... Крйме того, у нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем... Это непременно будет. Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это... Я приму участие». И Чернышевский предложил Ольге Сократовне отказаться от него, как от «опасного человека». Когда он прибавил, что его не испугает бунт, Ольга Сократовна просто ответила ему: «Не испугает и меня».

Когда потом он извинялся перед Ольгой Сократовной за этот разговор, потому что «не так должен говорить жених, предлагающий свою руку», она опять искренно и серьезно сказала: «Вы говорили как должно».

«Тяжело было для меня говорить так, как я говорил с нею, — признавался самому себе Чернышевский. — Вместо любви, вместо восторга, вместо языка жениха — язык человека, который говорит: пожалуйста, не решайтесь выходить за меня замуж! Чем бы это могло кончиться? Этот разговор мог бы быть смертельным приговором для моего счастья. Но я все-таки начал этот разговор и высказал все, что должен был высказать. Я поступил как честный человек. И она выслушала и поняла мои речи в их истинном смысле... Она поняла, что я не ломаюсь, что я говорю искренно, по чувству обязанности сказать все, а не потому, что б хотел отказаться от ее руки. Кто б понял это? Она поняла! Кто б не оскорбился этим? Она не оскорбилась! О, как это возвысило мое уважение к ней! О, как это возвысило мою уверенность, что я буду счастлив с нею и что она не будет несчастна со мною!» И на страницах дневника он дает обет невесте: «Насколько твое счастие зависит от меня, от моих сил, от моей безграничной преданности, ты будешь счастлива!»

Разговор с Ольгой Сократовной решил личную судьбу Чернышевского. 29 апреля 1853 года состоялась свадьба Николая Гавриловича и Ольги Сократовны. В начале мая они уехали в Петербург.

<...>

Только на двадцатом году ссылки Н.Г. Чернышевский получил освобождение, явившееся итогом борьбы целого поколения революционеров и передовых людей России.

Моя мать, ставшая невестой как раз в то время, когда ожидалось возвращение Чернышевского из Сибири, рассказывала, что Ольга Сократовна готовилась к встрече с ним, как к празднику, и шила себе новое платье. Это было очень скромное платье, черное с мелкими белыми цветочками — пусть старушечье, но Ольга Сократовна хотела встретить Николая Гавриловича обязательно в новом платье.

Еще в июне 1883 года, когда родные находились в напряженном ожидании, жена Чернышевского обратилась в министерство внутренних дел с просьбой разрешить ей встретить Николая Гавриловича «по приезде его в пределы Европейской России, чтобы вместе с ним совершить остальной путь до назначения ему места пребывания», а также просила о разрешении Чернышевскому остановиться хотя бы на несколько дней в Саратове для свидания с детьми и родственниками. Первая просьба осталась без ответа. На вторую было отвечено, что разрешение Чернышевскому увидеться с ближайшими родственниками в Саратове будет дано, «хотя ввиду вероятной непродолжительности остановки Чернышевского в Саратове едва ли возможно будет дать этому свиданию форму несколько дневного пребывания».

8 октября 1883 года сыновья Чернышевского, наводившие постоянно справки в департаменте полиции, получили весть о выезде Чернышевского на родину.

Ольга Сократовна сейчас же написала в Саратов престарелой тетке мужа — А.Е. Пыпиной: «Сообщаю Вам радостное известие... Едет. Уже в Иркутске. Крепко Вас целую. Смотрите же, не хворайте. Встретьте его бодрой старушкой. Я от радости совсем с ума сошла; и так не помнила, что делаю и что надобно еще делать, а теперь — и подавно! Вот так бы и полетела к нему навстречу!.. Вот и расплакалась... Ничего не вижу. Ваша О. Чернышевская».

Вскоре после этого Ольга Сократовна выехала в Саратов. Здесь, на квартире жандармского полковника, 22 октября 1883 года и произошла встреча Чернышевского с женой после 17-летней разлуки. Читая письма Ольги Сократовны, рассказывающие об этом моменте, нельзя не поразиться стойкости этой женщины. «Я встретила его молодцом, — писала она родным в Петербург 24 октября 1883 года, — но что чувствовала тогда — того и не перескажешь. А Варенька страшно разрыдалась. Насилу уняли ее. А это на него могло подействовать нехорошо. Я все время старалась быть веселой. Пусть люди опять говорят, что я бесчувственная. Делаю так потому, что так нужно».

Варвара Николаевна Пыпина, также присутствовавшая при свидании, рассказывала, что Николай Гаврилович, оставшись с ней, начал спрашивать ее о родных и об отношениях их с Ольгой Сократовной. «Странное дело любовь, — сказал он, — вот я уже старик, а по-прежнему люблю ее сильно».

В тот же вечер Николай Гаврилович отправился в казенном экипаже под присмотром двух жандармов в Астрахань, а Ольга Сократовна выехала туда же на одном из последних пароходов.