Мацкин А

Мацкин А.П. [Орленев П.Н. на гастролях в Саратове] // Мацкин А.П. Орленев. М., 1977. C. 327-328.

<...>

В числе немногих ярких впечатлений этих месяцев жизни Орленева — от бесед с Л.Н. Толстым в начале лета 1910 года и до второй поездки в Америку в конце 1911 года — следует назвать встречу с молодой актрисой В.Н. Поповой. Еще во время первых заграничных гастролей он несколько раз вместе с Назимовой сыграл «Строителя Сольнеса» и потом, вернувшись в Россию, пытался возобновить эту пьесу Ибсена, но не мог найти подходящей партнерши. Помните, как он обрадовался, увидев в воронежской гостинице Павлову, и закричал: «Гильда, Гильда! Выше голову!» Но «Сольнеса» тогда почему-то не поставил. Теперь, в Саратове, роль Гильды поручили Поповой, и ее игра с первых же сцен, по словам Орленева, заставила его забыть Назимову.

В роли Сольнеса его равно привлекал как бунт, так и смятение. Он не соглашался с современной критикой, называвшей этого «ибсеновского эгоиста» великим дерзателем. Несомненно, что Сольнес как личность подымается над средним уровнем, но как далек он от брандовского титанизма. Более того, в тот момент, когда он появляется в пьесе, его снедают страхи. Уже в первом разговоре с доктором немолодой годами Сольнес признается, что его преследует мысль о будущем, о юности, которая придет и «постучит в дверь», вырвет почву из-под ног и «все перевернет», — разговор, в котором, как полагал Орленев, скрыт смысл драмы. Он не мог тогда знать, что Блок возьмет для эпиграфа к своему «Возмездию» слова Ибсена: «Юность — это возмездие». Чувство же у него было такое, блоковское.

Как всегда, в его толковании роли был и личный мотив: все чаще он задумывается о гнете времени и упущенных возможностях («грызет тоска мученья от невыполненных планов»[1]. Не повторяет ли он себя, не кончился ли его цикл? Усталый и немолодой человек хочет встряхнуться и вновь обрести себя; встреча с юностью — это ведь не только возмездие, это еще и великий стимул обновления. Юность в образе Гильды — Поповой была такой вдохновляющей. Может быть, у нее, как и у Комиссаржевской в роли Гильды, не было «жестокости идеализма», предписанной Ибсеном, ее задумчивая лирика не уживалась с фанатизмом. Но в характере этой Гильды была твердость, и она с таким самозабвением верила в будущее, в возрождение Сольнеса, в «чудо из чудес», что нельзя было не поддаться этой вере и тем, кто пал духом.

Попова выступала в ансамбле с Орленевым очень недолго, потом их пути разошлись, но до конца жизни он с восхищением отзывался о ней. Когда во второй половине двадцатых годов в Москву приехал известный нью-йоркский антрепренер и спросил у него, с какой актрисой он согласился бы теперь поехать в Америку, он ответил — с Поповой, потому что выше ее никого не знает в современном русском театре. Мысль о поездке с ней в Америку возникла у него еще в момент их саратовской встречи, но Попова, видимо, отказалась от этого предложения, и он стал подыскивать других партнеров. В тот момент он плохо справлялся с очередной депрессией и знал, что отдых, морские купания, моционы, рассчитанный по часам распорядок дня с обязательными паузами ему не помогут — его случай не типичный, ему нужен не щадящий режим, а перегрузки, темп, выматывающий душу и тело, новые впечатления и новые задачи. В обстановке дела и напряжения всегда брали верх здоровые силы его натуры.