Боголюбов Н.Н. [Гастроли Сальвини в Саратове] //
Боголюбов Н.Н. Шестьдесят лет в оперном театре. М., 1967. С. 7-8.
<…>
В тогдашней художественной жизни России произошло событие огромной важности. В Москву на гастроли приехал великий итальянский трагик Томмазо Сальвини. Триумфы Сальвини в Москве были грандиозны, каких, как писали в газетах, Москва не знавала со времен великого русского трагика Мочалова.
Городское
управление Саратова командировало Сальви в Москву, чтобы он уговорил своего
великого соотечественника приехать на гастроли в саратовский театр. Сальвини
согласился. Трудно передать то волнение, которое царило в городе у афиш, у
театральной кассы и особенно в театре, когда были объявлены гастроли Сальвини:
«Отелло», «Семья преступника» и «Король Лир».
В
торжественном, почти религиозном молчании встретила труппа великого артиста.
Сальвини был огромного роста, имел высокий и открытый лоб, голубые ласковые
глаза и сероватые большие усы, которые так не вязались с обычным обликом артиста.
Сальвини
мягким и грудным голосом — точно он пел какую-то дивную арию — поблагодарил
театр и артистов и сказал, что счастлив вдыхать воздух великой русской реки
Волги, о которой он до сих пор имел представление только по карте. Речь
Сальвини переводил на русский язык Сальви.
Триумф
Сальвини в театре очень трудно описать словами. Хотя великий артист говорил на
непонятном аудитории языке, публика угадывала по интонации, мимике и позе то,
что было заключено в итальянских словах и фразах. В театре стоял стон от криков
восторженной молодежи. Керосиновые лампы «пульсировали» — то вспыхивали, то
гасли от акустической силы взрыва криков и аплодисментов переполненного
зрительного зала.
Сальви
поставил меня около уборной Сальвини для мелких услуг и отрекомендовал моей
кличкой «Мазаччио».
—
«Художник?» — улыбаясь, спросил Сальвини.
—
Нет, это просто славный парнишка, — ответил Сальви.
Так
состоялось мое знакомство с гениальным артистом.
Как-то
во время спектакля «Король Лир», после сцены, в которой он выносил полумертвую
Корделию на вытянутых руках, и зрительный зал неистовствовал, великий артист
вошел в свою уборную и опустил усталую руку, как он опустил бы, вероятно, ее на
тумбу или на косяк двери, машинально на мое плечо.
И я
невольно поцеловал эту руку.
Шестьдесят
лет прошло с тех пор и волжский мальчик, ставший уже стариком, до сих пор не
может забыть того гальванического тока, который от прикосновения дрожащей руки
великого трагика пронизал все его существо.
Сальвини
не актерствовал — он переживал!
Он
уехал из Саратова, провожаемый театром и чуть ли не всем городом; он, если
можно так выразиться, канонизировал любовь саратовцев к Шекспиру, которую
согревали до этого своими огромными дарованиями Иванов-Козельский и Любский.
<…>