Давыдов В.Н. [Давыдов В.Н. в Саратове] // Давыдов В.Н. Рассказ о прошлом: Театральные мемуары / Вступ. ст. и примеч. Э.Н. Белой. Л.; М., 1962. Гл. 3: Саратов. Зима 1870/71. Лето 1871 года. С. 77-89; Гл. 5: Саратов. Лето 1872 года. С. 109-116; Гл. 13: Саратов. Лето 1877 года. Казань. Зима 1877/78 года. С. 183-188.

 

<…>

Глава третья

Саратов. Зима 1870/71. Лето 1871 года

 

Саратов, хотя уже не был тем Саратовом, которым Фамусов пугает Софью, но все же он ничем не выдавался из общего типа провинциальных городов, а непролазною грязью мог похвастаться и перед другими городами. Осенью его улицы и площади совершенно превращались в реки и болота липкой грязи. Театральная площадь представляла сплошное озеро. Хороших мостовых не было, фонари ночью не горели, улицы никогда не убирались, и дохлые собаки и кошки украшали даже главнейшие улицы. Только в садике, около собора, обсаженного вокруг молодыми липами, можно было еще быть уверенным, что не потонешь. Но город был все же красивый. Много каменных зданий. Громадный базар с целыми горами арбузов и яблок. Хороший городской каменный театр. Держал его тогда Александр Елисеевич Воронков, человек приличный, образованный и, главное, любящий театр. Он был художник по образованию и окончил Академию художеств.1

Как город торговый, купеческий, Саратов, в театральном отношении стоявший высоко, требовал сильной труппы, интересного репертуара, хорошей слаженности спектаклей, приличной постановки.

Труппа подобралась большая, и были в ней незаурядные актеры. Помню Яковлева, поклонника Шекспира, трагика-крикуна,2 хорошо помню Трусова,3 замечательного в ролях добродушных стариков. Он был из крепостных и любил рассказывать про жестокие нравы своего барина. Не забыть никогда, как художественно передавал он роль старого адмирала, разбитого параличом, в наивнейшей пьесе «Управитель, или Эльвинская башня».4 Помню даровитую и почтенную старуху Сахарову,5 тоже из крепостных, и ее дочку Надежду Сахарову,6 актрису скромную, но очень симпатичную и правдивую актрису, на которой лежали все первые молодые роли и которую публика очень любила. Служила еще бойкая и игривая водевильная актриса Бельская,7 чудесная в «Кохинхинке»,8 Наталья Николаевна Кудрина,9 прекрасная артистка на народные характеры в «Ночном»,10 «Ямщиках»11 и тому подобных пьесах. Роли любовников играли Кастровский,12 изящный, красивый, но бездушный, как манекен, и Саша Погонин. Я числился как jeune premier comique, но играл все, что давали.13 Был еще актер Колосов,14 занимавший далеко не первое положение, но любимец райка. Кренделить любил страшно и ни к селу, ни к городу вставлял излюбленные им куплеты «Настоичка тра-та-та, восхитительно!» Бывало, скажет, притопнет ногой, — галерея завопит от восторга и вызывает! Товарищи упрашивали прекратить неуместные вставки и доказывали, что это неуважение к искусству, к автору. А он добродушно улыбался и постоянно отвечал:

— Странные вы, право, люди. Театр — кто? Публика! Зрители! А им нравится! Какое же тут неуважение?

Служил еще в труппе артист казенного московского балета Козлов,15 очень талантливый танцовщик, с которым я в Саратове близко сдружился и которому очень много обязан, так как брал у него уроки и проходил отдельно от сценических репетиций различные танцы и пляски. Человек он был с большим вкусом и интересно, талантливо ставил танцы в пьесах и антрактах. В городе же он давал уроки бальных танцев, и весь молодой Саратов учился у него изяществу и грации.

Тогда все драматические артисты не только играли, но и пели и танцевали. Отказываться под предлогом «не могу», «не умею» — было нельзя. Раз пошел на сцену, все уметь должен, и вверх ногами ходить! Не умеешь, учись! Дела провинциальной антрепризы подчас складывались так, что приходилось драматическому артисту участвовать и в операх, и в балетах, и в оперетках, и в дивертисменте... Так, у покойного Медведева в Казани, в балете «Два вора»,16 я изображал одного из воров, в опере «Жизнь за царя» танцевал мазурку и, не хвастаясь, скажу — каши не портил. В «антрактах», которые теперь вышли из моды, я являлся в самых различных ролях. Антракты в провинции были длинные, продолжительные, и, чтобы скрасить время, чтобы публика не томилась, принято было в антрактах давать на авансцене перед спущен­ною занавесью как бы своего рода интермедию, состоящую из чтения, пения, плясок, танцев и прочих номеров. Публика очень любила эти «антракты». Здесь она видела своих любимцев без грима, близко, притом видела их в самых различных жанрах. Антракты затягивались иногда до получаса, сорока минут, а в это время плотники устанавливали сложную декорацию, актеры репетировали слабые места, порой и весь акт. Я очень любил «антракты». И чего только я в них не делал! И анекдоты рассказывал, и романсы пел, и фокусы показывал, танцевал и польку, и канкан, и еврейский танец!.. И все проделывал с большим увлечением. По этой части я был большой специалист!

Савина17 долго стеснялась выступать в дивертисментах. Отчасти тут было влияние ее мужа, человека с большим гонором и вообще весьма неприятного. Я все уговаривал Марию Гавриловну: «Марья Николаевна! (Тогда ее называли «Николаевной», так как «Гавриловна» ее дураку мужу18 не нравилось, не благозвучно, не благородно!) Марья Николаевна! Неужели вас не соблазняет наша прыть! Смотрите! Ух! Как зажигательно!..»

Один раз смотрела она, смотрела,— артистическая жилка не выдержала, и, бросив руку своего мужа, она подбежала ко мне и схватила меня: «Давайте! — говорит.— Сам черт, глядя на вас, затанцует!»

Мы в полчаса, с помощью того же Козлова, победили все трудности и вечером танцевали «Венгерский» и имели успех. Молоденькая, грациозная, женственная, с лукавыми глазенками Савина была прелестна в танцах. Как молодой бесенок, хотя ни старого, ни молодого за свою жизнь никогда не видел, она с необычайным темпераментом отдавалась потом этому искусству. Как-то, незадолго до смерти артистки, я напомнил Марии Гавриловне наши «чудеса»...

— Какие же чудеса? — сказала Мария Гавриловна. — Вот если бы мы теперь так завесились, это были бы чу­деса! А тогда кровь кипела! Молодость! Блаженное время!..

Однако я изрядно забегаю вперед.

Репертуар в Саратове был грандиозный и самый разнообразный. Каждые два дня новая пьеса. Пьесы Островского сборов не давали, и потому играли их мало, а если и играли, то по настоянию актеров, но шли они всегда у нас очень недурно. Так, сыграли мы «Бешеные деньги», «Доходное место», «Василису»19 и «Сани»,20 в которой ваш покорнейший слуга играл Бородкина. С большим успехом шли «Виноватая»,21 пьесы Дьяченко22 «Гувернер» и «Блестящая партия», «Расточитель» Лескова,23, но любовью публики пользовались пьесы, вроде: «Железная маска»,24 «Пиковая дама»,25 «Ермак»,26 «Вечный жид»,27 «Денщик Петра Великого»,28 «Жидовка, или Казнь огнем и мечом»,29 «Иоанна Грей»30 и другие, которые принято называть мелодрамами, хотя это просто сценический хлам, рассчитанный на самые грубые, невзыскательные вкусы. Шумный успех, как всегда и везде, имели водевили «Званый вечер»,31 «Десять невест»32 и особенно «Ночное», в котором я любил играть пастуха Ваньку в дуэте с замечательной исполнительницей роли Дуньки — Кудриной, не сходили со сцены. Появлялся изредка и сам Шекспир, обычно в бенефисы трагиков. Но, положа руку на сердце, должно сказать, что играли его плохо, бестолково. Обстановка жалкая, вымарки вопиющие. Играли с двух-трех репетиций, словно водевиль. Что же могло при таких обстоятельствах получиться?.. Правда, старание сделать попышнее спектакль было, но все же дальше суетни не шло. Вообще постановочная часть в большинстве провин­циальных театров хромала, за исключением, конечно, крупнейших городов, вроде Казани, Одессы... Она поручалась декоратору, имевшемуся во всякой труппе, но средства были ограничены, да и времени и знаний не было. К тому же режиссеры по этой части были слабоваты. Теперь ударились в другую крайность, режиссер стал распоряжаться сценой всецело, стал грубой силой, не уравновешивающей, а нарушающей равноденствие всех элементов театра. В старое же время он являлся, как я называл, «разводящим», то есть разводящим актеров по местам на сцене. На постановку же внимания не обраща­лось. Первый П.М. Медведев взглянул на эту часть серьезнее. Хотя и в Саратове Воронков, как художник, старался дать пьесе правдивое и соответствующее укра­шение и сделать массовые сцены живыми. Но тут иногда тоже переходили границы в погоне за реальностью. Так, в «Хижине Дяди Тома»33 Воронков открыл такую стрельбу из военных штуцеров, поднял треск и шум такой невообразимый, что актеры не слышали друг друга, зрители не слышали актеров. Все в итоге оглохли, а актера Яковлева контузили в ногу. После этой постановки публика стала называть Воронкова «изобретателем»...

Из Шекспира чаще других играли «Гамлета», «Лира», «Отелло» и «Шейлока». В Саратове шли эти трагедии с Яковлевым, про которого рассказывали, что он удачно подражал Каратыгину,34 но если Каратыгин был актером такого типа, то никудышный актер он был. Старания у него, правда, было и много, но всем своим существом он походил на того артиста, про которого поэт сказал:

Главою потрясал,

Как некий древний магик,

И диким зверем завывал

Широкоплечий трагик.

Яковлев тоже безбожно и бессмысленно жестикулировал и выл, всю игру строя на голосе, на чередовании повышений и понижений. В конце концов это невероятно надоедало, и зрители уходили из театра с больными ушами.

Вся беда провинциальных актеров заключалась в том, что уж очень впитывали они театральную рутину. Конечно, есть рутина и рутина. Рутина, как сумма известных азбучных сценических условий, как тот фундамент, без которого далеко не уйдешь, — это одно. Но я говорю о рутине, как о сумме известных шаблонных сценических приемов, актерских технических штампов, слепо усваиваемых актерами по категориям амплуа: благородный отец, про­стак, любовник, кокет и так далее. Об изучении характера, психологии, индивидуальности, присущей тому или другому действующему лицу, думали, к сожалению, мало, и зачастую оригинальные приемы, своеобразное понима­ние роли ставили провинциальную публику и даже провинциальную критику в тупик.

Служила у нас в Саратове актриса Макарова.35 Приехала с шиком, с повышенными требованиями. Актеры и публика с нетерпением ждали ее появления, так как реклама предшествовала солидная. И что же?

На деле оказалась самой рутинной актрисой, хотя и под фирмой «императорских московских театров», актрисой, усвоившей все дурные стороны, весь трафарет амплуа героинь. Позировала в каждом положении роли, немилосердно визжала, то говорила шепотом, широко раскрывала зрачки, закидывала назад голову, ломала руки и т. п. И этим гостинцем она приехала угощать провинцию. Да таких актрис в провинции хоть пруд пруди!

Она позволила себе с такими приемами играть Татьяну в сценах из «Евгения Онегина»36 и, конечно, была дружно ошикана. Подобного кривлянья даже провинция не видела! Начала она свои выступления в Саратове, между прочим, со скандалом и со скандалом кончила. Она долго ломалась и не появлялась на сцене, числясь, однако, в труппе и бывая в театре, в ложе. Тогда и публика, и газеты стали задавать вопрос: почему Макарова не появляется на сцене, а драматические роли непосильно возложены на молодую Сахарову? Как раз в это время Сахарова справляла свой бенефис и получила ценный подарок от публики. Макарова, возмущенная отношением к ней публики и печати, решила все выместить на Сахаровой, собрала группу свистунов, которые, явившись на спектакль, пробовали ошикать бедную Сахарову, но партер единодушными криками заставил негодяев прекратить эту возмутительную историю. Тогда один из близких друзей Макаровой, подписавшись вымышленным именем какого-то барона, тогда в провинциальной прессе под псевдонимами писали всякую гадость, напечатал в «Саратовских губернских ведомостях» грязное письмо, в котором делал гнусные намеки, что подарок поднесен Сахаровой не от публики, а лично редактором «Саратовского справочного листка», неизвестно за какое искусство…37 Тогда редакция «Саратовского листка» ответила в печати, что барон мерзавец и негодяй первой категории, так как по подписному листу видно, что в подписке на подарок участвовало около полусотни человек, почтенных и известных всему Саратову общественных деятелей.38 Театралы были возмущены и заставили дирекцию дать Макаровой прощальный спектакль и уволить. Она сыграла при гробовом молчании всего театра и укатила из Саратова, вероятно, на всю жизнь сохранив о нем пренеприятные воспоминания.

На смену одной знаменитости явилась из столицы «пленять своим искусством» другая знаменитость, но уже в ином роде: «Цирк блох». По городу были развешаны громадные афиши с изображением блох, увеличенных в человеческую голову, и тут же были приведены «самые научные» и глупейшие сведения по анатомии и физиологии блохи. Драл антрепренер с публики безбожно. Многие видные семейства приглашали цирк на дом. Самое представление носило все сто процентов подлинного шарлатанства, и поединок двух блох, и катание экипажа, и карусель из блох — все это было основано на возмутительном обмане и наглости антрепренера. Но саратовцы бросились всем городом, стояли в очереди по часам, а театр опустел и сборы упали до двух-трех десятков рублей. Вообще бродячие цирки, различные музеи, в которых непременно показывали зуб мамонта, пилу-рыбу, палец фараона и другие диковины, всякие зверинцы, фокусники, Сморгонская академия39 отбивали публику от театра, который в мои годы нуждался в серьезной поддержке общества, так как только еще выходил из младенческого состояния...

В годы моей театральной юности стало исчезать балаганное устройство театров, города начали строить хорошие каменные театры, на манер столичных, жалкое освещение уходило в область преданий; ободранные от бесконечного употребления павильоны, хижины и дремучие леса, без толку употреблявшиеся во всех пьесах, стали заменяться декорациями, писанными к каждой постановке, или подбираться по характеру и эпохе пьесы; вымирали Несчастливцевы,40 Синичкины,41 Выходцевы,42 заговорили даже об артистических артелях взамен антрепренеров... Но, увы, общество мало поддерживало театр, мало содействовало его серьезному и бурному росту. Долгое время на моих глазах зритель оставался без всяких изменений. Его все еще тянуло к доброй старинке, к тому, что почудесней, пострашней, пожалостливей и посмешнее. Простой народ и совсем не ходил в театр, как и в столицах. Посещали его служилый элемент города, торговцы и учащиеся да бездельники дворяне, мотавшие последние гроши.

Были в Саратове и другие развлечения, пользовавшиеся популярностью, пожалуй, больше театра. Хорошо помню вокзал купца Григория Ивановича Барыкина на самом берегу Волги, откуда открывался чудеснейший вид на красавицу реку. Здание вокзала, украшенное разноцветными фонариками, тонуло в зелени. Здесь играл оркестр музыки, декольтированные певицы и в очень коротких юбочках, напевая не очень приличные куплеты, услаждали подвыпивших саратовцев, приходивших от их телодвижений в неописуемый восторг. На сцене вокзала пели два хора: хор цыган и народный хор Молчанова.43

По страсти к народной песне я частенько посещал барыкинский трактир, чтобы вдосталь наслушаться народных мотивов. Я потом ближе познакомился с Молчановым. Это был большой самородок. Он не знал ни одной ноты, но все песни, которые пел и пением которых руководил, были у него в голове. Уже не молодой, он имел чудный задушевный баритон, выразительную фразировку, и я не раз плакал, когда он пел с хором песню рекрута: «Ты прощай, моя родимая матушка!..» У него я почерпнул много мелодий, которыми потом по памяти воспользовался в некоторых пьесах, играя народные роли.

Был еще в Саратове прекрасный сад Аделаиды Сервье. Летом собиралась в нем так называемая чистая публика, без шума и пьянства. В саду Сервье играл оркестр местного полка, пел какой-то хор и процветал кафе-ресторан. Кроме того, Саратов, как торговый город, имел много трактиров, которые наполнялись преимущественно торговым сословием. Здесь была своя программа, гремел во всю оркестрион, так называли орган, пел женский хор и прочее. Простой народ не посещал ни одного из этих развлечений, не по средствам было, да и не по костюму. Он веселился под качелями. Уже давно ушло в область преданий это народное удовольствие. А зрелище было красивое! Я любил бывать на этих гуляньях! Часами, бывало, когда не занят в театре, толкаюсь в толпе. Песни, хороводы, пляски, гармонь, яркие сарафаны разрумянившихся девок, голубые рубахи парней, бусы, ленты, словно на лукутинских табакерках,44 а рядом перекидные качели, карусель составляли очаровательную, незабываемую картину старого народного быта, без похабщины, без развращающего налета вырождающегося города.

И здесь я бывал не без пользы. Помню, один парень с его залихватским характером особенно привлек мое внимание. И характерен он был, и живописен. Я потом некоторые черты его взял для ямщика Михаилы.45 Вообще я считаю, что актер должен постоянно наблюдать и, как губка, впитывать. Не искать, нет, а запечатлевать попутно в жизни. Потом в работе эти впечатления, независимо от желания их вызвать и извлечь из них пользу, сами скажутся на богатстве, сочности, силе и правде творчества. Как сновидения человека являются внезапным пробуждением каких-то отдаленных уголков мозга, когда-то запечатлевших случайно ту или другую картину, так и актерские наблюдения внезапно заявляют о себе, когда придется создавать тот или другой тип или характер.

Сезон в Саратове был для меня первым сезоном большой кипучей работы. Сколько ролей я переиграл и какие разнородные: и купчика Бородкина,46 и Шута в «Лире», и Шенгана,47 и мужика Филимона,48 и Ицека в «Маркитантке»,49 и Расторгуева в пьесе «Дока на доку нашел»,50 и фабричного в «Расточителе»,51 и генеральского сынка в «Гувернере»,52 и Василья в «Ямщиках», в котором пел «Травушку» и плясал русскую, и много-много других, всего не помню! Но над всем работал. Ни в одной роли не вышел, не зная текста, не обдумав, не отделав украшениями, без которых публику никогда не очаруешь. Не доедал, не досыпал, но зато и труд всегда оплачивался с лихвой успехом в театре. Саратовцы меня полюбили. Бенефис я составил сборный и включил «Жозефа» и какой-то водевиль с пением.53 Публика преподнесла мне серебряный портсигар с золотым вензелем. Кроме того, на масленице, перед окончанием сезона, я удостоился совершенно неожиданно самых горячих оваций и опять получил ценный подарок от публики, а дома подарок от Погонина, который во мне души не чаял и радовался моим успехам больше, чем своим. Где теперь такие люди?

Перед самым концом сезона проездом играла Линовская,54 с которой приехал Вейнберг.55 Первая играла какую-то драму и Дуньку в «Ночном», считавшуюся ее коронной ролью. Она имела немалый успех, но на следующий день Дуньку играла Кудрина и переиграла Линовскую, которая уже начала стариться. Вейнберг, как всегда, рассказывал сцены из еврейского быта и имел сногсшибательный успех, хотя еврейского в них было столько же, сколько во мне китайского. Постом я с Погониньгм дал в Дворянском собрании большой литературно-музыкальный вечер.56 Я читал «Фрак» Беранже, рассказы Горбунова,57 Успенского58 и пел романсы, вроде «Оседлаю коня» Варламова59 и другие. Погонин читал монолог Чацкого, пел комические куплеты «Невский проспект», Кудрина декламировала «Песнь о рубашке» Томаса Гуда.. ,60

Мы взяли битковый сбор, и это сносно устроило нашу Жизнь на пост. Поститься не пришлось.

На лето я остался в Саратове же, в летнем театре, в саду, принадлежавшем владелице модного магазина Аделаиде Сервье. Театр был небольшой, деревянный, наподобие тех, какими позже украсились все дачные местности. Труппа составилась очень приличная: талантливая актриса с пением — красавица Борисова,61 обладательница обаятельного по естественности  комического дарования, и Тулубина.62 Обе отличались в оперетке, которая быстро начала завоевывать репертуар провинциальной сцены и сшибла с ног весь остальной багаж русского театра. Среди мужчин выдавался Аркадий Алексеевич Большаков,63 совсем еще молодой актер, мило игравший комических стариков. Его сравнивали с московским Живокини и, действительно, у него был необыкновенно свободный и большой природный комический дар, позволявший ему безнаказанно амикошонствовать с публикой. Но при большой талантливости, увы, как и многие актеры, говоря словами Некрасова, «имел порок дурной и вредный», погубивший тысячи дарований. В конце концов Большаков быстро сошел на нет. Брать его антрепренеры боялись, так как ввести его в репертуар было невозможно, рискованно, и играл он случайные роли, и умер совершенно молодым. Был он большим любимцем публики, каждый уход его сопровождался аплодисментами, играть с ним было приятно, легко. Помню, с каким увлечением играл он Синичкина,64 Карнаухова в «Простушке»,65 Пел он в оперетке, купаясь в отсебятинах и в шарже. Человек он был в высшей степени добродушный, и до сих пор не могу простить себе, как я невольно оскорбил его, задев самое больное его место. Он любил меня и верил мне.

— Ты малый хороший! Из тебя толк будет, помяни мое слово! Только вот сюда, — показывая на горло, — ни-ни!

Видимо, он глубоко страдал сам, но, потеряв всякую волю, плыл уже по течению.

Пошли мы как-то втроем, Погонин, я и Большаков, к Барыкину. Большаков, уже до этого развеселивший себя, в ресторане повеселел окончательно. Мне стало его от души жалко, и я сказал:

— Аркадий Алексеевич, вы себя так губите на медленном огне. Лучше бы взяли револьвер, да разом. И концы в воду! По крайней мере, всякий сказал бы: «Какой талантливый человек погиб!» А ведь через пяток лет о вас никто и не вспомнит!

Он посмотрел на меня страдальческими глазами, упал ко мне на шею и зарыдал.

Служил еще даровитейший Александровский.66 Он явился бы украшением самой образцовой сцены, а пробивался в провинции. Как он играл Краснова в «Грех да беда»,67 — так никто не играл; сколько Красновых я за свою жизнь перевидал, а лучшего не могу назвать. Делал первые шаги Макшеев,68 актер старательный, замечательный гример. Я всегда стоял около него, когда он сидел у зеркала. Хорошо сохранились у меня в памяти его гримы Ладыжкина,69 Архипа,70 графа Зефирова в «Синичкине». Был еще в труппе Михаил Кузьмич Стрельский71 актер с приятным голосом, красивой наружности и страшный донжуан и скандалист. Встречая меня и зная мой скромный характер, он всегда старался сказать что-нибудь грубое и неприятное. Я первое время терялся, краснел.

— Какой же вы, батенька, к черту, актер! Вы должны были бы отмочить в ответ такую штуку, чтобы театр перевернулся, а вы краснеете! Вам надо замуж!..

Я сторонился его, но впоследствии мне пришлось с ним сильно посчитаться, когда я заступился за беременную Стрепетову,72 которая с ним жила и в которую он на почве глупейшей ревности запустил какой-то тяжелой вещью. Но, подальше от таких воспоминаний! Лучше говорить о тех, которые украшали жизнь и делали ее приятною.

К таким в первую очередь должен отнести незабвенную Александру Ивановну Шуберт,73 талантливую жен­щину и редкого по душевным качествам человека. Да будет ей вечная память в истории нашей сцены. Скольких она актеров и актрис сделала! Сколько вывела на хорошую дорогу! Меня она любила, как сына, и ее советам, ее большому и культурному опыту я обязан прочным развитием своего небольшого дарования. Общество, театралы, актеры, критика относились к ней с большим уважением. Она зорко следила за всею русскою жизнью, много читала, выросла среди лучшей части московской интеллигенции, была любимой ученицей Щепкина, вращалась среди известных литераторов, к искусству относилась серьезно и театр любила глубоко, как большое и важное культурное дело. Я не видел человека, который бы сказал о ней что-либо дурное. Умная от природы, она отличалась тонкостью воспитания, была уступчива, скромна и любвеобильна. Какое счастье жить бок о бок с такими людьми, да еще на сцене, где борьба за насущный кусок хлеба, хотя и под покровом раззолоченных мантий и напудренных париков принимает подчас весьма неприятный, отталкивающий характер!

С ней я прошел немало ролей. Показывала она мне Афоньку,74 учтя все советы Островского, которого она хорошо знала и которого она слышала, когда он сам читал пьесу и делал указания. В свой бенефис она ставила «Ревизора» и дала мне много дельных советов в Бобчинском.

Как в театре летнем, репертуар, конечно, строился на легком жанре, преимущественно на оперетке, против которой все страшно восставали, но которую все охотно посещали, лучшее доказательство человеческого лицемерия. На меня, как актера веселого, навалили целую кипу ролей. Играл я Ваньку Стикса в «Орфее в аду» и любимую роль Риголяра 75 и много других. Играл еще Емелю в водевиле «Простушка и воспитанная», молодого Хлыстикова в комедии «Прежде скончались»,76 Петю Костылькова в «Бедовой девушке»77 и десятки других, о разгаре лета приехала Пиунова-Шмидгоф 78 и выступала в ролях героинь, как-то: Марии Стюарт, Василисы, Адриенны Лекуврер, Катерины и других. Мне она не понравилась. В ней много было грубо театрального, рутинного, хотя и чистенько подано.

Приезжавшие же на гастроли Медведев и Стрепетова показались мне очень приятными. Медведев, милейший человек и нежный комик, сразу расположил меня к себе. Я внимательно всматривался в его игру, и она действовала на меня творчески-возбуждающе и неуловимо очаровательно какою-то своеобразною игривостью, мягкостью красок и манеры. Он играл Буку,79 Козыря,80 Густава в оперетке «Все мы жаждем любви», Дерюгина 81 и, конечно, городничего и Фамусова. Публике он очень нравился и имел солидный, горячий успех.

Стрепетова, тогда еще совсем молоденькая, почти девочка, играла «Фру-Фру»,82 Антуанетту в «Парижских нищих»,83 а в мой бенефис вместе с Медведевым играла оперетку «Жена всему делу вина».84 Вот какие далекие времена! Потом Стрепетова открещивалась от оперетки обеими руками, но в начале своей карьеры тоже пила из этого стакана. Она, между прочим, была уже знакома саратовцам, и публика относилась к ней сочувственно, хотя игра ее ничем, кроме душевной искренности, не отличалась. Она играла постоянно себя. Впрочем, требовать от молоденькой девушки, только начавшей свою карьеру, большого искусства было бы неразумно. Но, к сожалению, она его и впоследствии не показала в той мере, в какой ей следовало бы его показать при ее высокой профессиональной репутации. Никто не поверит, что она играла Софью и играла очень хорошо и интересно. Я играл Молчалина, и за сцену с Лизой, которую изображала Кудрина, мы были вызваны, не знаю заслуженно или просто по любви к нашим молодым дарованиям, но Петр Михайлович хвалил обоих.

После одного из спектаклей пришел Медведев к нам в уборную, где одевался я с Погониным, и стал звать к себе в Казань на зимний сезон. Я так был обрадован и польщен, что совершенно растерялся. Да и как было не растеряться двадцатилетнему начинающему актеру, когда его сам Медведев пришел приглашать, да еще в Казань!

— Я знаю, что зима у вас обоих уже обеспечена, но все это дело я улажу, — пояснил Медведев.

Оставалось согласиться, что мы и сделали с Погониным. Через пять минут весь театр знал, что и мы едем к Медведеву. Нас все поздравляли, особенно радовалась Шуберт.

— В Казани культурная публика, действующая на актера очень благоприятно, к тому же и Медведев человек в высшей степени порядочный и любит молодежь, — говорила Шуберт.

— Ну, Володя, ставьте штоф водки! Теперь вы можете сказать: «Да прийдет царствие твое! Медведев вас полюбит!» — поздравлял Большаков.

И, правда, Медведев полюбил мое дарование и носился несколько лет со мною, как с писаной торбой. Меня в Казани так и прозвали «фаворитом».

К концу лета приехала в Саратов какая-то еще Альфонсина с труппой парижского театра.85 Развязные французские артисты, вероятно, полагали, что русские дикари ничего не видели, и спустя рукава пели скабрезные куплеты, приправленные танцами, но никакого успеха не имели и принуждены были быстро оставить Саратов. Наши «антракты» были куда милее и талантливее, когда, бывало, Медведев запоет куплеты «Подарочек», Большаков — «Как яблочко румян» или Стрельский — романсы... Все они были куда талантливее и имели гораздо больший успех, чем французы, потому что как артисты были куда скромнее и знали свое место. Впрочем, скромность — это одна из самых располагающих сторон русского таланта вообще!<…>

 

Глава пятая

Саратов. Лето 1872 года

 

Саратов встретил меня как старого знакомца очень приветливо, да и вообще вся труппа Медведева была принята очень ласково и имела успех, особенно Савина.

Маленький деревянный театрик, весь спрятавшийся в зелени большого тенистого сада, находившегося за городом, принадлежал Эдуарду Федоровичу Сервье, человеку симпатичному, плохо говорившему по-русски, хотя и считавшему Россию своею второю родиной. Театрик совершенно не был приспособлен для сложных постановок, в нем не было даже приличных декораций, поэтому и репертуар летнего сезона Медведев построил на комедии, водевиле и оперетке, которую в Саратове, где было много торговой, купеческой публики, всегда расположенной к веселью, особенно полюбили.

Медведев изо всех сил старался угодить саратовцам. Лето было очень жаркое, и все с наслаждением после пыльного и палящего дня бросались в тенистый и чистенький сад. Были сделаны дорожки, беседки, скамейки. Сад усердно поливали водой, чтобы не было пыли. Вечером сад украшали цветными фонариками, и в праздники Медведев освещал его каким-то особенным прибором, дававшим необыкновенно сильный и яркий огонь, и все стекались любоваться на это нововведение.86 Здесь же можно было в ресторанчике сытно, вкусно и дешево закусить, а прекрасный оркестр услаждал музыкой — одним словом, это было премиленькое местечко, где приятно было отдохнуть. Частенько после спектакля всей труппой собирались мы в саду, на веранде ресторана и в дружной беседе за ужином, под звуки гитары, с песнями встречали утро.

Труппу составляли старые артисты медведевского дела: Савина, Медведева, Шуберт, Борисова, сам Медведев, Погонин, Большаков, Александровский, Стрельский, но уже без Стрепетовой, которая после одной из бурных сцен в Казани оставила его.

Драматические спектакли ставил Погонин, а по части опереток орудовал сам Медведев совместно с дирижером оркестра Шурмановым,87 милейшим человеком и очень даровитым музыкантом. Он иногда и сам сочинял музыку для песенок, куплетов и любил мотивы веселые, игривые, бравурные, жизнерадостные. С ним я разучивал вокальную часть своего репертуара.

Афиша летняя не отличалась скромностью и составлялась очень разнообразно, чтобы угодить всем, —тут были и драмы, и комедия, и оперетка, и водевиль, и «антракты», и «дивертисменты». Надо вам сказать, что афиша, особенно летом, играла в провинции большую роль. Это было вроде гарнира для закуски: надо было разукрасить, расцветить, чтобы возбудить аппетит к спектаклю. Да и психологию зрителя учитывали. Недаром в одном из ста­рых водевилей актер поет:

В афише — наш главнейший интерес,

И зрители афише только верят:

Достоинство актеров и пиес

Они всегда большой афишей мерят...

И что же? Приходилось и Медведеву делать афишу с аршин, на цветной бумаге с подробным расписыванием актов, картин и декораций. И не только так поступали с феерией и мелодрамой, но и с Шекспиром и с Островским. Например, «Не в свои сани не садись» имело такие подзаголовки: действие первое — «Аферист» (и непременно жирным шрифтом), действие второе — «Сватовство», действие третье — «Побег» (жирно, с восклицательными знаками по бокам) и действие четвертое — «Прощение»...

Играли мы с редким ансамблем, так как все служили друг с другом уже не первый сезон, успели хорошо спеться, да и притом на месте репетировали всегда тщательно, с любовью. Мы хорошо знали, что успех дела — это и наш успех. Публика оценила наши труды и, несмотря на то, что стояла невыносимая жара, наши спектакли имели большой художественный и материальный успех.

Центр тяжести, конечно, лежал в актере, так как внешнею стороною блеснуть летний театр не мог, труппа была небольшая, и каждый спектакль были заняты все, и один старался перещеголять другого. Такое соревнование было полезно для нас самих, так как заставляло много работать, и на руку было публике, так как она имела удовольствие видеть труппу старательную, дружную, честно относившуюся к делу.

Савина впервые появилась в Саратове и, к слову сказать, страшно трусила, зная, что Саратов город театральный и требовательный, но волнения были напрасны, и она обворожила саратовцев с первого выхода, быстро сделавшись любимицей. Здесь она царила и в драме, и в комедии. Соперницы не было. Это дало ей возможность спокойно работать, хотя она все лето страдала обмороками, так как плохо переносила жару, а эту жару еще вдобавок раскалял беспримерно скандальным поведением и возмутительным к ней отношением ее супруг, которого Медведев терпеть не мог и держал только из-за Савиной. Это был, действительно, только «муж знаменитости». В Саратове Савина как актриса окрепла и как-то выросла.

От опереток она стала отставать, критики и театралы уверяли ее, что она портит ими свое своеобразное дарование. Шуберт советовала ей давно их бросить, но Савина говорила, что оперетки сыграли для нее свою благотворную роль, развязав ее чрезмерную скромность и робость. Я вполне этому верю. Но в Саратове мы еще дурили с ней в «Орфее в аду», а в бенефис Марии Гавриловны откалывали вместе «трепака». Из Саратова пошла слава Савиной и, несмотря на двадцатилетний возраст, имя артистки было на устах всех антрепренеров, актрис и театралов.

Личная жизнь Савиной была очень тяжелой в это время. Она глубоко страдала, но делала вид, что счастлива. Много читала, постоянно посещала церковь, имела хороших знакомых, но из дома бежала. После одной грустной сцены, свидетелем которой была вся труппа, я и Шуберт, как хорошо к ней относившиеся, настаивали, чтобы она бросила мерзавца мужа и начала жить самостоятельно. Указывали ей на то, что он живет на ее средства, не считаясь нисколько с ее силами и слабым здоровьем, что он компрометирует ее своим поведением и просто ей мешает. Но, увы, это ни к чему не привело. Она сразу соглашалась, но сердце женщины постепенно смягчалось жалостью к гонимому всеми и нелюбимому мужу... и через некоторое время жизнь Савиной снова обращалась в ад. После нашего разговора с Савиной Савин категорически запретил жене разговаривать со мною, и мы весь остаток лета не разговаривали, не здоровались, но зато на сцене по-прежнему дружно играли, забывая про личные отношения у порога театра. С Шуберт Савин тоже заставил Марию Гавриловну порвать добрые отношения, и симпатичная Александра Ивановна никогда и ни с какими советами не подходила к Савиной. Однажды Савина во время репетиции спросила о чем-то Александру Иванову, но Шуберт спокойно ответила: «Манечка, вы знаете, что я только скромный учитель, а здесь находится «профессор», — и перевела при этом глаза на стоявшего в кулисах мужа Савиной. Мария Гавриловна как-то съежилась и сквозь слезы проговорила:

— Даже вы меня оставляете!

Репетиция пошла своим чередом, а после репетиции Шуберт раскаивалась в своих словах и говорила:

— Мне от души ее жаль! Она глубоко несчастна!

По части опереточной владычествовала Борисова, я тут Савина уже терялась. У Борисовой была та непринужденность, особого рода пикантность, игривая живость, развязность, сценический шик и апломб, которые необходимы для оперетки. К этому еще она имела сильный и приятный голос и большую музыкальность. Тонко играла она Периколу в «Птичках» и сцену охмеления вела увлекательно, без малейшего нажима и пересола. Она имела солидный успех, и Медведев очень дорожил ею, так как даровитых опереточных актрис, да еще с голосом, в провинции было очень мало. Раз, два и обчелся!

Но Борисовой мало было успехов в оперетке. Ее тянуло к драме, и она неоднократно пыталась пробовать свои силы и на этом пути. Публика и критика к таким пробам относится всегда очень строго и едва ли в этом отношении права. Публика и критика никак не хотят понять, что каждый артист стремится расширить круг своих ролей, углубить диапазон своего дарования, нащупать свою «сущность» со всех сторон. Для артиста это очень важно, а публика усматривает в этом всегда только излишнюю самонадеянность, забывая, что у серьезного художника попытка идти к новым ролям, к новым завоеваниям всегда продиктована вопросами искусства, накоплением известного материала, известных впечатлений. Для артиста высокое наслаждение составляет победа над новым материалом, преодоление трудностей, ранее не встречавшихся! Нередко таким путем артист открывает в себе дотоле спокойно спавшие новые стороны своего таланта. Несчастье же наше заключается в том, что такие эксперименты у нас, актеров, протекают на глазах публики и, когда бывают неудачны, всегда оставляют неизгладимо неприятное впечатление. Художник, скульптор, музыкант могут всяческие опыты проделывать у себя в студии, мы же можем только творить, когда горят огни рампы, ибо без публики нет театра.

В Саратове Медведев опять поставил сцену из «Бориса Годунова». Марину опять играла Борисова, а я — Самозванца. Критика смеялась над нами, что мы делаем не наше дело.88 А я, например, считал, что это мое дело, что я должен играть и то, что, может быть, с первого взгляда и не отвечает моему дарованию, но что помогает развиваться тем сторонам дарования, которые у меня развиты наименее, то есть дает то, что моему таланту недостает. Это, конечно, прежде всего ощущает сам художник, а публика ведь эгоистична, она нисколько не хочет считаться с художником. Да, наконец, для умного артиста всяческие поиски, опыты и ошибки уже одним тем хороши, что они поучительны. Я всегда был упорен в своих поисках и опытах. Не обращая внимания на карикатуры, на подсмеивание со стороны, я продолжал идти в облюбованном мною пути и добивался положительных результатов. Например, я любил в молодости роль Ваньки в «Ночном»: сколько раз я ее переиграл, трудно и сосчитать,— тысячи! Играл я всегда с большим увлечением, но критика первых представлений, первых моих выступлений единодушно советовала бросить, отказаться от народных ролей, от крестьянских парней, мужиков и прочее. Я читал, но продолжал играть. Кот Васька слушает, да ест. Мне во что бы то ни стало хотелось овладеть типом. Я присматривался к мужикам, к их манере говорить, петь, ходить, есть, сидеть, впитывал жизнь, старался претворить все это в творчестве. И что же? Я чувствовал, как с каждым разом нового исполнения народный характер удается мне все более и более, и потом та же критика свидетельствовала, что трудно представить себе более со­вершенное воспроизведение Ваньки. Я был рад, что победил и себя, и критику.

Но такое расширение и завоевание круга ролей мыслимо только при упорной, напряженной работе. К сожалению, к расширению амплуа стремится каждый актер, но работать любят очень и очень немногие. Особенно грустно смотреть на молодежь, которая упускает самое горячее время — молодость, время посева, а ведь известно — что посеешь, то и пожнешь. Про себя без хвастовства скажу, что молодость свою провел в большом труде, в ки­пучей работе. Ни один день для меня не проходил без пользы, и я каждый день откладывал что-нибудь в свою копилку, про запас. Все, что я имею, чем заслужил любовь и внимание общества, далось мне нелегко. Я завоевал свое место большим трудом, настойчивостью, школою, громадною внутреннею работою, может быть, и незаметною для окружавших меня. Перед моими глазами было много предостерегающих примеров. Я видел много талант­ливейших людей и видел, как благодаря лености, безалаберной жизни и пьянству они грустно сходили на нет. Я жалел их сначала, многих старался поддержать, но убедился потом, что «жаление» ни к чему.

— Ну, что вы все пьете мертвую, — скажешь, бывало, тому или другому из несчастных. — Ведь вы же гибнете, надо знать меру!

— Скажите, какой моралист выискался! И какую же это меру? Где про нее напечатано? И Ломоносов пил без просыпа, а это, однако, не помешало ему быть большим ученым! — ответил мне однажды известный артист, кончивший вскоре свою жизнь в сумасшедшем доме.

Конечно, после таких доводов говорить было очень трудно!

Сезон в Саратове был для меня, сравнительно, отдыхом, так как большинство ролей у меня было играно раньше, хотя играть приходилось почти каждый вечер. Публика относилась ко мне прямо восторженно, и два моих бенефиса прошли с аншлагами. В один из них я поставил известную драму «Отец семейства» и сыграл деспота Турбина 89 Этот несимпатичный характер прельщал меня тем, что в нем не было абсолютно комического элемента. Таких ролей мне играть еще не приходилось. Суровые, мрачные краски я впервые положил на свою палитру. Не мне судить о своей работе, но публике мое исполнение понравилось. Талантливый критик Гусев,90 писавший тогда в «Саратовском листке», при встрече со мною с большим восторгом передавал мне свои впечатления и говорил, что ему я напомнил Мартынова, которого он видел в дни своей юности. Такое сравнение мне было глубоко по сердцу, так как, когда я начинал, то все актеры с благоговением вспоминали Мартынова как гениального артиста, для творчества которого не было предела. О нем рассказывали прямо легенды, и имя Мартынова я свято хранил в своих театральных святцах.

В свободное время я с Погониным любил отдохнуть на берегу Волги, в вокзале Барыкина. Отсюда открывался прекрасный вид, и можно было часами сидеть, любуясь на замечательную природу. Кроме того, к услугам гуляющих было немало «премилых» удовольствий. Пел хор осипших девиц, полуобнаженных и зело перезрелых, танцевали канкан и играл необыкновенный духовой оркестр, весь состоявший из женщин-музыкантов.

В конце июля мы простились с саратовцами. Было много подарков, еще больше громких приветствий и аплодисментов. Шла оперетка «Птички певчие». В одном из актов, во время действия, неожиданно заснул в суфлерской будке наш шептун Наумыч. Мы решили, что он «переложил», так как выпить был не прочь. Акт закончили без сучка, без задоринки, так как оперетку играли уже десятки раз. Раздались бурные аплодисменты, но они не разбудили нашего доброго старика. Не разбудили и мы, когда принесли его в уборную. Это печальное событие, однако, должно было отойти на второй план, так как нам предстояло закончить оперетку и распрощаться с публикой. Такова уж доля актера! Что поделаешь!

Наумыч был добрейший человек. Он суфлировал Мартынову, Щепкину и гордился тем, что получал от них благодарности. А про покойного Шуйского рассказывал, что тот особенно прочитывал с ним суфлерский экземпляр, сравнивая свою роль, и всегда приплачивал ему за старание.

Искусство свое знал превосходно, и никто из публики не знал об его существовании, и только мы, актеры, видели и знали его добродушное лицо и слышали его тихий, почти беззвучный голос. На репетиции он не сердился, не нервничал, как большинство суфлеров, и знал только одну фразу: «Так... так!..» и разводил при этом синим карандашом затейливые узоры по суфлерскому экземпляру.

Приехавший на похороны Медведев, у которого он послужил много лет, забрал нас, и в первых числах ав­густа наш караван двинулся в Орел на зимнюю стоянку.

<…>

Глава тринадцатая

Саратов. Лето 1877 года. Казань. Зима 1877/78 года

 

Тяжелый был сезон. Безденежье было общее. На войну ушли многие театралы, поддерживавшие театр. Оставшиеся театром почти не интересовались, многие семьи были в трауре. Сборы катастрофически падали. Антрепренеры были в панике. Артисты метались из города в город в поисках верного заработка. Газеты перестали о театре писать, как будто он перестал существовать, и все внимание отдавали военным событиям, телеграммам. Жил театр в тот сезон, словно птица небесная, — сыт и слава богу!

Наше саратовское Товарищество состояло из превосходных артистов, и все работали не покладая рук. Тут были Андреев-Бурлак,91 Далматов, на драматические молодые роли Александрова-Дубровина,92 замечательная комическая старуха Дубровина,93 опереточная Райчева и доугие. Но публика к театру все-таки относилась холодно. Много портила дело и плохая погода — дождь, ветер, слякоть. Лето было скверное. Изнервничавшись, многие актеры стали сеять в Товариществе раздоры, но все же с горем пополам мы дотянули до середины сезона.

В начале лета приехало Оперное Товарищество и изрядно подорвало наши дела.94 По его отъезде мы сейчас же заарендовали приволжский Барыкинский театр и стали играть в двух театрах — в театре Сервье и в саду Барыкина. Но и это не спасало. Приходилось прибегать к «сильно действующим» средствам, сочинять фальшивые бенефисы, устраивать большие дивертисменты, до которых публика была большая охотница, выписывать гастролеров. Декоратор Майоров, большой выдумщик и изобретатель, показывал военные живые картины, вроде «Взрыв турецкого монитора на Дунае» и т. п. Приезжавший на гастроли П.М. Медведев за малую толику очень удачно поставил феерию «Вокруг света в 80 дней». Костюмы для этой постановки по моей просьбе дал Медведев, и их пришлось выписывать из Казани. Афишу сочинили такую, что только мертвец не заинтересовался бы. Повторили феерию с десяток раз, публика любит зрелище, и это дало нам возможность вздохнуть и подкормиться.

Очень мучили нас благотворительные спектакли, которые, по условию, мы должны были давать периодически в пользу больных и раненых воинов, и другие военные поборы.

Репертуар был очень разнообразный, и определенной линии в нем не было решительно никакой, кроме разве одной: всем сестрам по серьгам. Чтобы брать сборы, важно было кланяться и серьезной части общества, и кивать легкомысленной публике, в театре развлекающейся. Тут были и оперетки: «Рыцарь без страха и упрека», «Птички певчие», «Дочь второго полка», «Прекрасная Елена», «Фауст наизнанку», в которых отличалась Райчева; были тут и «Ревизор» при участии Медведева, «Горе от ума» и «Гамлет» с Далматовым, дивертисменты с участием Андреева-Бурлака.

В один из своих бенефисов я поставил оперетку Лекока «Жирофле-Жирофля» с замечательным составом: Жирофле — Райчева, Мараскин — Мариус Петипа,95 дон Болеро — Аркадий Большаков, старый дядя — Андреев-Бурлак. Я играл Мурзука.

Вас может удивить то, что Бурлак играл оперетку, но тогда, во-первых, оперетку играли все артисты, во-вторых, Андреев-Бурлак в то время серьезных ролей не создавал и играл вообще мало, так как не всегда мог быть «употреблен в дело». Человек в высшей степени одаренный, он вел непозволительный образ жизни и нередко тормозил дело отсутствием малейшей самодисциплины, ролей никогда не знал, и только его громадная находчивость да большой сценический опыт выручали из беды. Когда ему, бывало, скажешь:

— Ну, что бы вам, Василий Николаевич, роль-то покрепче знать! Ведь вы меня как партнера в неловкое положение ставите!

— Друг мой, в гимназии ничего не зубрил. С детских лет к этому ремеслу питаю отвращение. Это уж у меня в крови. Да и нужно ли это? Что такое текст автора для актера? Эскиз! Я сживусь с ним, что подходит мне, возьму, а где автор сам заблудился, я от себя наговорю!

— Но позвольте, Василий Николаевич, ведь за пьесу-то автор отвечает?

— За пьесу напечатанную, а за пьесу представленную отвечают актеры и театр. Мало ли автор какой ерунды нагородит. Все это публике и докладывай!

Тогда с ним, конечно, никто не соглашался и говорили, что он просто оправдывает свою лень.

Надо отдать справедливость Бурлаку, импровизатор он был замечательный. Даже играя Шекспира, делал вставки и отсебятины.

— Что вы говорите? У Шекспира ничего подобного нет! — горячился Далматов — Гамлет.

— Совершенно верно! — спокойно отвечал Бурлак, игравший короля. — Но, друг мой Вася: ведь мы не Шекспира играем, а Полевого!96

Позже он сделался замечательным Счастливцевым, но, несмотря на то что роль эту переиграл сотни, если не тысячу раз, текста не знал и вставлял немало удачных отсебятин. Например, во втором акте, в разговоре с Несчастлив-цевым, на слова «Ну и гнали же тебя целых две версты» отвечал придуманную им фразу: «И вовсе не две, а только до рощи!» А кто не помнит его выразительнейший жест, обозначавший виселицу, при словах: «Ну, Геннадий Демьянович, если бы не бежал — беда!» Тут публика неизменно приветствовала его аплодисментами. Наконец, его знаменитое: «Пренебреги!» на слова Несчастливцева: «Аркашка! Нас гонят!» — сделавшееся нарицательным.

Добродушный и снисходительный Островский говорил, что следовало бы фразы Бурлака внести в текст пьесы, и считал исполнение роли Аркашки Бурлаком замечательным.

В антрактах и дивертисментах Бурлак постоянно выступал с чтением рассказов из народной жизни, собственного сочинения. Рассказы эти, к сожалению, пропали, так как Бурлак не записывал их, не напечатал, а из окружающих его никто их не сберег.97 Человек в высшей степени наблюдательный, в рассказы свои он вносил только жизненную правду, без прикрас, и потому они особенно ценны. У него были всегда при себе записные книжки, в них он вносил разные словечки, выражения, кое-что зарисовывал. Рисовальщик он был недурной и, когда, бывало, ставил пьесу, всегда рисовал план декораций и ход постановки.

Наивный и сердечный купец Григорий Иванович Барыкин, владелец летнего сада и театра, в котором мы играли, с особенной любовью относился к Бурлаку и старался всячески оберечь его от поклонников-собутыльников, но это приводило в итоге только к грандиозным скандалам, которые устраивал Бурлак. Барыкин тогда отступался от него и не разговаривал. Бурлак пьяный приходил к Барыкину в буфет, бросался к купцу на шею и просил прощения, а в заключение тоном Аркашки требовал стакан водки. Говорил, что пить он стал с тех пор, как его бросила любимая женщина, но я мало этому верю. Русский безвольный человек пьет и от горя, и от радости, и на родинах, и на крестинах, и на похоронах. Не разберешь!

Вспомнив Барыкина, не могу не рассказать любопытной и комической истории, которую сыграли с ним поизголодавшиеся актеры.

По обычаю, содержатель театрального буфета обязан был давать на сцену все необходимое для пьесы, то есть кушанье, обед, ужин, закуску, вина. Перед началом одного из спектаклей злополучного сезона приходит к Григорию Ивановичу реквизитор и требует на сцену десять порций котлет, десять рябчиков, десять порций мороженого, два графина водки, двенадцать бутылок пива, шесть бутылок шампанского и пр. и пр.

— Что это за напасть! Ведь такую уйму в течение всей пьесы не съесть! Этакая пропасть! — роптал Барыкин.

— Ничего не знаю! Требуется! Вот и требование, подписанное режиссером! — оправдывался реквизитор.

Барыкин почесал затылок, крякнул, но дал записку повару и в погреб.

Начался спектакль. Барыкин оставил буфет и с первого акта засел в кресло, чтобы лично убедиться в необходимости такой уймы вина и закуски.

— А, и вы нынче пожаловали посмотреть на нас! — сказал Бурлак, подсаживаясь к Барыкину.

— Нет, батюшка! Я пришел полюбоваться, как эти актеры поедят столько провизии. Ведь на полсотни! Шутка сказать!

— Если реквизитор потребовал, значит, необходимо! — пояснил Бурлак.

Пьеса подходила к концу.

— Помилуйте, вот уже пятое действие! А никто еще ничего не кушал! — волновался Барыкин.

— Вероятно, в конце пьесы! — успокаивал Бурлак. В это время вошел на сцену актер, исполнявший роль лакея, и доложил: «Пожалуйте кушать!»

— Вот когда они пошли кушать, Григорий Иванович! — пояснил Бурлак.

Этой шутки долго не мог забыть бедный Барыкин. Через несколько лет ему в качестве уже гласного пришлось присутствовать в думе на заседании по вопросу о сдаче театра. И в то время, когда читали перечень статей расхода и дошли до «реквизитора», что жалованья ему столько-то, Барыкин не выдержал, встал и, обратясь к гласным, сказал:

— Нет, господа гласные, нельзя ли без этого инквизитора!

И тут же при общем смехе рассказал в общем собрании про историю у него с реквизитором. Кто-то тиснул про это в печати и потом долго в Саратове трунили над доверчивостью и простотою Барыкина.

Несколько поднимали наши сборы и гастролеры. Приезжал Медведев и сыграл свои любимые роли Фамусова, городничего, Чемерицына в «Омуте»,98 губернатора в «Птичках певчих».

В средине лета приезжали Петипа, Большаков и переиграли целый ряд опереток.

Красавец Петипа в роли Париса, Фауста, Синей бороды, Дюнуа и других пользовался громадным успехом, особенно у женской половины. Поклонницы ни на минуту не оставляли его в покое. Встречали у гостиницы, провожали в театр и обратно, даже в баню он ходил под женским конвоем. Изящный, с замечательными глубокими, ласкающими глазами, с красивой манерой говорить и держаться, всегда нарядный, праздничный, он действительно являлся желанным на амплуа любовника. Но ни в искусстве, ни в любви долго не засиживался.

— Постоянство старит и холодит! — говорил он.

Дожил он до глубокой старости, не переставая появляться на сцене, разъезжать по городам и влюбляться.

Про него ходило стихотворение, которое пели девицы во всех городах, где он появлялся. Имя его в этом стихотворении склонялось во всех падежах:

Громко охала толпа:

Что за прелесть Петипа!

По какой же мы тропе

Подберемся к Петипе!

И вздыхала дев толпа:

Что за душка Петипа!..

Ему дарили на память уйму различных подарков: подушки шелковые и бархатные, вышитые серебром туфли, бисерные сапожки для часов и прочие рукоделия. Всего этого у него было в изобилии, и он с любовью одаривал ими своих знакомых.

Все это носило, конечно, следы далеко не платонического обожания, следы тайной страсти, влюбленности. Вообще этот вопрос не относится к области искусства, а скорее к области психопатологии. Ведь любопытно: ни резонеры, ни комические старухи не имеют той толпы безумных поклонниц и поклонников, которую имеют любовники и любовницы, то есть актеры, изо дня в день изображающие радости и печали великой страсти.

Бенефисы наши подняли интерес к театру. Последним был бенефис Погонина, который сорвал битковый сбор. Он поставил фарс: «Ба, знакомые все лица!»99 В этой пьесе бенефициант играл Червонного Валета, а я — Струсберга. Теперь это имя ничего не говорит, а тогда оно гремело.10 Это было громкое дело Струсберга, коммерческого банка, шайки мошенников, называвшей себя клубом червонных валетов. Мне был приготовлен специальный парик, и я гри­мировался Струсбергом. Местный журналист Гусев упрекал нас, что в бенефисы мы ставим всякую чушь, но на это в тот несчастный сезон был у нас только один ответ: «Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет!»

В Саратове я познакомился с знаменитым Лишиным,101 который приехал с Оперным Товариществом и под фамилией Нивлянского выступал как дирижер оркестра. Совсем еще молодой, он поражал обилием знаний в своей области, и надо дивиться, когда он успел их приобресть.

 

Примечания

 

1. Воронков Александр Елисеевич — провинциальный антрепренер. Пресса отрицательно отзывалась о его стремлении потакать вкусам отсталой части зрителей.

2. Яковлев — провинциальный трагик.

3. Трусов Владимир Максимович (1816 — 1879) — провинциальный драматический артист и режиссер. Сценическую деятельность начал на амплуа любовников, затем прошел на роли резонеров и характерных.

4. «Управитель», комедия Октава Фелье.

5. Сахарова (урожденная Пиунова) Серафима Александровна (1814 — 1894) — провинциальная драматическая актриса. Прославилась исполнением ролей комических старух. Сцену оставила в 1889 году.

6. Сахарова Надежда Степановна (? — 1921) — драматическая актриса. Сценическую деятельность начала в 1867 году в Нижнем Новгороде у Смолькова, с 1881 года играла в Петербурге в театрах Общества попечительства о народной трезвости.

7. Бельская Юлия Христиановна — провинциальная актриса. Наиболее удачно исполняла роли с пением.

8. «Кохинхинка», комедия Н.И. Беляева.

9. Кудрина Наталья Николаевна — драматическая актриса, с ус­пехом исполняла бытовые роли. Выступала также в водевилях и опереттах.

10. «Ночное», летняя сцена из русского быта, М.А. Стаховича. Давыдов играл в ней роль пастуха Ваньки.

11. «Ямщики, или Как гуляет староста Семен Иванович», русский «народный водевиль» П.Г. Григорьева.

12. Кастровский (настоящая фамилия Истомин) Владимир Иванович (1840 — 1886) — артист, позднее режиссер Общедоступного театра в Москве (1873 — 1877).

13. Jeune premier comique — молодой комик.

Давыдов сыграл в Саратове в сезоне 1870/71 года следующие роли: Молчалин («Горе от ума»), Нелькин («Свадьба Кречинского»), Бобчинский («Ревизор»), шут («Король Лир»), Афоня («Грех да беда на кого не живет»), Кудряш («Гроза»), Бородкин («Не в свои сани не садись»), Федор Иванович Бородавкин («Виноватая» А.А. Потехина), Чибисов («Говоруны» И.А. Манна), граф Томский («Пиковая дама» — переделка А.А. Шаховского), мастеровой П. Челночков («Расточитель» М. Стебницкого), Денев («Институтка» В.А. Дьяченко), Ваня («Ночное» М.А. Стаховича), Филимон («Мельник колдун, обманщик и сват»), режиссер Налимов («Лев Гурыч Синичкин»), артист Труссель («Ревнивый муж и храбрый любовник» А.М. Сабурова), Вася («Семейные тайны» И. Ознобишина), золотильщик Маллуар («Граф-литограф» Д.Т. Ленского), капитан Дюбрейль («Записная книжка» П.И. Зуброва), суконник Золотой («Матери-соперницы» И.И. Лажечникова), П. Расторгуев («Дока на доку нашел» Н.А. Потехина), поручик Голубцов («Кохинхинка» Н.И. Беляева), Агриколь («Вечный жид» М.П. Федорова и С.Н. Худякова), Ганс Доорен («Дочь Карла Смелого» В.Р. Зотова), лакей Ганзль («Одно слово министру»), студент Исидор Шапо («Взаимное обучение» К.П. Тарновского и Руднева), капитан Сакс («Денщик Петра Великого» Н.В. Кукольника), матрос Симон («Симон-сиротинка» С. П. Соловьева), Шенган («Десять невест и ни одного же­ниха», оперетта Зуппе), Емеля («Простушка и воспитанная» Д.Т. Ленского), Моисей («Влюбленный жид» А.А. Шаховского), Биго («Парижские нищие» Ф.А. Бурдина), Линокс («Иоанна Грей» пер. М.В. Шиловской), Минский («Дамский вагон» С.С. Бойкова) и др.

Всего установлено по афишам и другим источникам 38 ролей за сезон.

14. Колосса — драматический артист.

15. Козлов Павел Николаевич (? — 1903) — драматург, артист балета Московского императорского театра.

16. «Роберт и Бертрам, или Два вора», комический балет Оге. В.Н. Давыдов исполнял роль Бертрама (сезон 1871/72 года).

17. Савина (урожденная Подраменцева) Мария Гавриловна (1854 — 1915) — драматическая актриса. Сценическую деятельность начала в провинции в 1869 году. С 1874 года до конца жизни — артистка Александрийского театра. Обладала высокой техникой, владела искусством перевоплощения. Создавала типичные образы даже в бесцветном репертуаре. Но наиболее полно ее талант раскрылся в драматургии. А.Н. Островского.

18. Савин (Славич) Николай Николаевич (1840 — 1906) — провинциальный артист и антрепренер.

19. «Василиса Мелентьева», драма А.Н. Островского и С.А. Гедеонова.

20. «Не в свои сани не садись» — комедия А.Н. Островского, поставленная в Саратове 27 октября 1870 года в бенефис Александровой.

21. «Виноватая», комедия А.А. Потехина.

22. Пьесы В.А. Дьяченко, затрагивавшие вопросы семьи и брака, волновали современное общество.

23. «Расточитель», драма М. Стебницкого (псевдоним Н.С. Лескова).

24. «Железная маска», псевдоисторическая драма, перевод с французского Ф.А. Бурдина.

25. «Пиковая дама, или Тайна графа Сен-Жермена» — романтическая драма А.А. Шаховского, сценическая переделка повести А.С. Пушкина.

26. «Ермак Тимофеевич», драма Н.А. Полевого.

27. «Вечный жид», драма М.П. Федорова и С.Н. Худякова, инсценировка романа Э. Сю.

28. «Денщик Петра Великого», драма Н. В. Кукольника.

29. «Жидовка, жертва инквизиции XV века» («Жидовка, или Казнь огнем и мечом»), драма Скриба, переделка оперы Галеви «Жидовка».

30. «Иоанна Грей», драма, перевод М.В. Шиловской.

31. «Званый вечер с итальянцами», оперетта Оффенбаха, перевод Н. Вильде.

32. «Десять невест и ни одного жениха», комическая оперетта Зуппе.

33. «Хижина дяди Тома», драматическая переделка романа Бичер-Стоу. Перевод с французского М. Федорова.

34. Каратыгин Василий Андреевич (1802 - 1853) — драматический артист-трагик. С 1820 года играл в петербургском Большом театр; с 1832 года до конца жизни — в Александрийском. Актер виртуозной техники, утверждал на сцене искусство представления, не свойственное основной линии развития русской актерской школы.

35. Макарова — драматическая актриса.

36. «Евгений Онегин», драматическое представление в стихах Г.В. Кугушева, переделка романа А.С. Пушкина.

37. Письмо барона фон-дер-Визе // Саратовские губернские ведомости. 1870. № 243.

38. Ответ барону фон-дер-Визе // Саратовский справочный листок. 1870. № 266. Барон назван «нахалом, лгуном и клеветником».

39 «Сморгонской  академией» называлась школа дрессировки медведей в местечке Сморгонь Виленской губернии. Прозвище это стало обозначать и показ дрессированных медведей.

40. Геннадий Несчастливцев — провинциальный трагик, герой комедии А.Н. Островского «Лес».

41. Провинциальный комик Синичкин — герой водевиля Д.Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин».

42. Выходцев Григорий Алексеевич (? — 1886) — провинциальный комик; плохо зная роли, часто прибегал к отсебятинам.

43. Молчанов Иван Евстратович (1809 — 1881) — ярославский крестьянин, организатор народного хора, автор песни «Было дело под Полтавой».

44. Лукутин Александр Петрович (1819 — 1888) — изобретатель особого рода папье-маше, из которого выделывались расписанные в стиле народного искусства мелкие предметы домашнего обихода и безделушки.

45. Роль в драме «Чужое добро впрок не идет» А.А. Потехина.

46. В комедии А.Н. Островского «Не в свои сани не садись».

47. В оперетте Зуппе «Десять невест и ни одного жениха».

48. В комической опере А.А. Аблесимова «Мельник колдун, обманщик и сват».

49. «Маркитантка», драма Н.В. Кукольника.

50. «Дока на доку нашел», комедия в 4 действиях Н.А. Потехина.

51. В драме М. Стебницкого (Н.С. Лескова) «Расточитель» Давыдов исполнял роль мастерового Челночкова.

52. В комедии В.А. Дьяченко «Гувернер» Давыдов исполнял роль Владимира.

53. Бенефис состоялся 3 ноября 1870 года. Были исполнены «Жозеф, парижский мальчик», комедия-водевиль в 2 действиях Байара и Вандербух, перевод с французского П. Федорова, «Война с тещей, или Насилу за ум взялись», комедия в 3 действиях Байара и Вальи, перевод с французского Д. Ленского и «Рай Магомета», водевиль, в котором Давыдов играл роль Оскара. Кроме того, после первой пьесы был исполнен «Антракт».

54. Линовская Елена Дмитриевна (? — 1898) — провинциальная актриса, исполнительница характерных ролей.

55. Вейнберг Павел Исаевич (1846 — 1904) — артист Александрийского театра (1876 — 1891). Выступал и в качестве рассказчика.

56. Вечер состоялся 14 февраля 1871 года. Кроме перечисленных Давыдовым участников, в концерте пела сестра артиста Александра Николаевна Давыдова.

57. Горбунов Иван Федорович (1831 — 1895) — драматический артист, писатель, рассказчик. Сценическую деятельность начал в Москве в 1853/54 году. С 1856 года до конца жизни — артист Александрийского театра. Наиболее удавались Горбунову роли «простонародные» и мелкого купечества. Литературную деятельность начал в 1855 году. Автор сборника «Сцены из народной жизни». Прославился как автор и исполнитель с эстрады устных юмористических рассказов, проникнутых демократическим духом.

58. Успенский Глеб Иванович (1840 — 1902) — писатель, автор рассказов, отражающих жизнь русского крестьянства второй половины XIX века. Давыдов отмечал, что чтение рассказов Успенского с эстрады успеха не имело.

59. Варламов Александр Егорович (1801 — 1848) — композитор и педагог, автор многочисленных романсов.

60. «Песнь о рубашке» Томаса Гуда — стихотворение, изображающее быт работниц-швей. В свое время дало толчок целому движению против эксплуатации женского труда. По словам Давыдова. Кудрина «проникновенно» исполняла это произведение (перевод М.Л. Михайлова).

61. Борисова (по мужу Анненская) Татьяна Борисовна (? — 1908) — провинциальная опереточная актриса.

62. Тулубина А.И. — провинциальная актриса, преимущественно на опереточные роли.

63. Большаков Аркадий Алексеевич (1842 — 1878) — провинциальный драматический артист. Определенного амплуа не имел. Выступал в ролях комика-буффа, серьезного комика, простака и резонера.

64. В водевиле Д.Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин».

65. Комический старик в водевиле Д.Т. Ленского «Простушка и воспитанная», в котором Давыдов исполнял роль молодого весельчака Емели.

66. Александровский Иван Николаевич — провинциальный драма­тический артист на бытовые роли, режиссер.

67. «Грех да беда на кого не живет», драма А.Н. Островского.

68. Макшеев (Мамонтов) Владимир Александрович (1843 — 1901) — комический артист и драматург. С 1874 года — артист Малого театра.

69. В комедии И.Е. Чернышева «Жених из долгового отделения».

70. В драме А.Н. Островского «Грех да беда на кого не живет».

71. Стрельский (Третьяков) Михаил Кузьмич (1844 — 1902) — провинциальный артист (с 1864 года); в молодости — на амплуа драматического любовника, а затем — выступал в ролях резонеров и характерных. Играл в оперетте, иногда пел в опере (баритон).

72. Стрепетова Пелагея (Полина) Антипьевна (1850 — 1903) — драматическая актриса. Сценическую деятельность начала в 1865 году в провинции. С 1876 по 1900 год (с небольшим перерывом) служила в Александрийском театре. Прославилась в трагедийных ролях — Лизаветы («Горькая судьбина» А.Ф. Писемского), Катерины («Гроза» А.Н. Островского) и других. Своим творчеством выступала на защиту угнетенного крестьянства, пропагандировала идеи народничества.

73. Шуберт (Куликова) Александра Ивановна (1827 — 1909) — драматическая актриса на амплуа инженю, а в зрелые годы — исполнительница характерных ролей; педагог. Играла в провинции, в Александрийском и Малом театрах. Ее советы высоко ценили также К.А. Варламов, М.Г. Савина, П.А. Стрепетова.

74. В драме А.Н. Островского «Грех да беда на кого не живет».

75. В оперетте «Все мы жаждем любви».

76. Комедия-водевиль Г.М. Максимова «Прежде скончались, потом повенчались».

77. «Бедовая девушка», водевиль Н.И. Куликова.

78. Пиунова-Шмидгоф Екатерина Борисовна (1843 — 1909) — провинциальная драматическая актриса. На сцене — с 1853 года.

79. «Андрей Степанович Бука, или Кто не плясал по женской дудке» — комедия-водевиль П.И. Григорьева.

80. В пьесе В.Р. Щигрова «Помолвка в Галерной гавани».

81. В шутке Оникса (Н.И. Ольховского) «Незнакомые знакомцы».

82. «Фру-Фру» («Ветерок»), комедия Мельяка и Галеви.

83. «Парижские нищие», переводная драма Ф.А. Бурдина,

84. Водевиль П.С. Федорова называется «Жена — всему вина». Медведев выступал в роли Пьера Куку, Стрепетова — Жаннеты.

85. Труппа парижского театра «Буфф». Выступала с отдельными опереточными сценами, ариями и шансонетками во время антрактов. Альфонсина играла в 60 — 70-х годах в Петербурге.

86. Это был особый вид мощного газового фонаря, изобретение Штейгера.

87. Шурманов Матвей Андреевич. В течение 25 лет дирижировал опереточным оркестром в труппе Медведева.

88. «Саратовский справочный листок» (1872. № 111) обвинил Давыдова в том, что в его Самозванце «просвечивает постоянно водевильный герой», и делал общий вывод, что серьезные драматические роли ему вообще, по-видимому, не по силам.

89. «Отец семейства», драма И.Е. Чернышева.

90. Гусев Сергей Сергеевич (1854 — 1922) — театральный критик и фельетонист.

91. Андреев-Бурлак Василий Николаевич (1843 — 1888) — драматический артист-комик, прославился в роли Аркашки («Лес» А.Н. Островского), чтец и писатель.

92. Александрова-Дубровина Любовь Александровна (1839 — 1915) — провинциальная драматическая актриса на амплуа героинь и grande dame.

93. Дубровина Александра Антиповна — провинциальная актриса, мать Л.А. Александровой-Дубровиной. Сценическую деятельность начала в 1838 году.

94. В апреле — мае 1877 года в приволжском театре Барыкина давало сцены из опер «Первое общество артистов» (дирижер Г.А. Нивлянский).

95. Петипа Мариус Мариусович ([1853] — 1919) — провинциальный актер на роли первых любовников и резонеров. В Александрийском театре с 1874 по 1886 год.

96. Трагедию Шекспира в переводе Полевого исполняли: Гамлет — Далматов, король — Андреев-Бурлак, королева — Александрова-Дубровина, Полоний — Давыдов, Офелия — Майерова.

97. По словам критики, эти рассказы в основном сводились к удачному, не лишенному юмора копированию крестьянской манеры говора, жестикуляции и т.д. В них было больше пренебрежительного зубоскальства и внешнего правдоподобия, чем подлинной художественной правды.

98. «Омут», комедия М.Н. Владыкина. Впоследствии роль Чемерицына играл В.Н. Давыдов.

99. «Ба, знакомые все лица», пьеса А.3. Бураковского.

100. Бетель Генри Струсберг — Псевдоним Боруха Гирша Штраус-берга (1823 — 1889). Это был крупный аферист, депутат берлинского парламента, известный железнодорожный предприниматель. В 1875 году был арестован в Москве в связи с делом о крахе Московского коммерческого банка.

101. Лишин Григорий Андреевич (1854 — 1888) — композитор, музыкальный критик, поэт, либреттист.