Ветрова Г. Дар Боголюбова // Памятники Отечества: Альманах. М., 1998. № 39 (1/2). С. 116-124.

Галина Ветрова

ДАР БОГОЛЮБОВА

«Как странна судьба людей, и как они не ведают, что будет после с их помышлениями и деятельностью. По роду я саратовец, ибо эта губерния дала России Радищева. Он был отцом моей матери. Не думал я тогда, что сделаюсь почетным гражданином этот города и что свяжу навеки радищевскими со своим, устроив здесь музей и школу рисования».

А.П.Боголюбов. Записки моряка-художника

Загадочный слух пронесся по Саратову в феврале 1875 года — будто некий Боголюбов собирается открыть здесь Радищевский музей. Можно представить, как горячо обсуждала читающая публика это диковинное известие.

Однако время шло. Дальнейших разъяснении не последовало. Да и сама заметка в «Саратовском листке» была не очень серьезной. В ней рассказывалось о встрече Нового года в мастерской Алексея Петровича Боголюбова в Париже и между прочим упоминалось о его намерении. Постепенно все забылось, и еще почти три года незаметно пронеслись над головами саратовских обывателей.

В декабре 1877 года слух этот возник вновь, он ширился, привлекая к себе внимание местной прессы, и, наконец, стал несомненным: известный пейзажист, профессор живописи Петербургской академии художеств Алексей Петрович Боголюбов действительно предполагает завещать свое собрание картин и редкостей Саратову с тем, чтобы город предоставил для будущего музея «постоянное, прочное и удобное помещение». Кроме того, даритель намерен открыть при музее бесплатную рисовальную школу и обеспечить ее после своей смерти значительным капиталом.

Официальное предложение, полученное через сенатора, члена Государственного совета К.П. Победоносцева и саратовского губернатора М.Н. Галкина-Враского, было встречено с энтузиазмом. Уже 11 января 1878 года состоялось заседание городской думы, на котором было решено: принять предложение Боголюбова.

Решить-то решили, но что делать дальше — никто не знал. Наступила долгая пауза, может быть, необходимая, возник момент отрезвления и растерянности, вполне, впрочем, объяснимый. «Меркантильный, длиннополый, весь обсыпанный мукой» купеческий Саратов оказался перед невиданной проблемой. Ведь подумать только — не было примера, на который можно было оглянуться — во всей провинциальной России не существовало ни одного художественного музея!

Правда, сама эта идея не была нова для России. Уже в 1860-х годах появилось несколько открытых для обозрения частных коллекций, например, замечательная галерея русской живописи В.А. Кокорева в Москве, но они поддерживались инициативой и деньгами владельцев. С 1852 года считался общедоступным Эрмитаж, но ведь он был императорским. Да и вход в него, по свидетельству «Санкт-Петербургских ведомостей», был доступен не массе, а только немногим из немногих. В 1862 году открылся Румянцевский музей. Да ведь то Москва!

А тут — Саратов. Город с населением в сто двадцать тысяч человек не имел освещения, водопровод действовал только в центре, не было приличной больницы, маленький деревянный театр вмещал лишь часть желающих, нужны были мостовые, бани, да мало ли что еще... Суховеи, неурожаи, падеж скота — на все нужны деньги, а карман городской казны и так слишком тощ. Музей не сулил городу никаких доходов, а выложить на него надо круглую сумму, и потом нужны будут средства — на содержание здания, штата служителей, а там и рисовальной школы. Не будет ли музей в Саратове выглядеть «как щегольская шляпа на человеке, платье которого — простое, жалкое рубище?» — думала образованная часть городских деятелей. «Зачем он нужен вообще?» — рассуждали купцы и промышленники. Хотя, с другой стороны, — дают даром, цена подарка, говорят, поболее ста тысяч рублей... Грех отказываться.

Двухлетние раздумья были прерваны ультиматумом потерявшего терпение Боголюбова, который пригрозил передать коллекцию другому городу, хотя бы Пензе, на землях которой тоже были поместья А.Н. Радищева. Угроза эта возымела действие. Дело сдвинулось с мертвой точки, однако и после этого «поехало на такой заморенной черепахе, что не предвиделось и конца думской канители».

Еще не раз Боголюбову придется подстегивать городскую администрацию. В начале 1882 года он обратился к известному историку литературы и общественному деятелю А.Н. Пыпину, прося у него содействия: «Вы меня обидите, если подумаете, что я требую от Вас рекламы... — нет, я прибегаю к печати и перу Вашему, чтобы в Саратове пробудить спячку... Вы имеете кое-какие связи в родном городе, ...помогите и убедите кого надо, чтобы проснулись, умылись, очнулись... Несмотря на мои 58 лет во мне еще кипит кровь, ...ибо хотелось бы при жизни увидеть свое детище, ...а потом закрыть глаза спокойно».

Почти одновременно А.П. Боголюбов пишет саратовским городскому голове и предводителю дворянства: «Прошу обратить Ваше просвещенное внимание на мою покорнейшую просьбу, ибо я как человек преданный делу с полным бескорыстием, кажется, стою, чтоб результат его увенчался успехом».

Горько читать строки письма А.П. Боголюбова к губернатору Саратова А.А. Зубову: «Я отдал все, что может отдать человек, ...стремящийся только осуществить идею пользы народному образованию при помощи искусства! Такая холодность к делу самих саратовцев меня очень огорчает».

Однако живущий в Париже Боголюбов не представлял себе, какая ситуация складывается в Саратове.

Одно за другим проходят заседания городской думы, посвященные музею. Где строить? На Соборной площади, Митрофаньевской, Театральной, на бульваре? А может быть, действительно, как предлагают некоторые, — на окраине, с видами на Заволжье, чтобы можно было «любоваться переливами света?». «Кому надо смотреть картины, — резонно замечают купцы, — пойдут и туда».

Как строить? Совмещать музей с биржей? С торговыми лавками? С городской библиотекой?

Строить ли вообще? Ведь выгоднее нанять или купить готовое здание, пусть и не совсем приспособленное для музея. И предложения есть подходящие...

Один за другим отвергаются варианты совмещения музея с биржей и лавками. Вдруг оказывается, что проект, уже утвержденный императором, предполагает строительство не на Театральной площади, как было решено, а в правом крыле городского бульвара. Приехавший для осмотра места архитектор И.В. Штром с местоположением будущего музея не согласился, и пришлось срочно менять проект и вновь утверждать его в инстанциях. Один за другим поступают протесты от гласных думы и частных лиц. Они возражают против Театральной площади, потому что музеи «загромоздит» ее «лишними» постройками и помешает спасать имущество во время пожара. Настоящая причина была проста: купцы боялись конкуренции со стороны лавок, предполагавшихся на первое время, но ведь среди гласных думы купцов и промышленников было большинство, с ними приходилось считаться... А они сознательно стремились затянуть решение дела.

И все же нужно отдать должное саратовским властям: медленно и трудно, с долгими остановками и сомнениями, обращаясь к Боголюбову то с просьбой передать коллекцию еще при жизни (на что он согласился), то с осторожно выраженным желанием юридических гарантий его пожертвований (которые он дал), то со стихийно возникавшими сомнениями в правильности оценки стоимости его собрания (которая была подтверждена), пытаясь сэкономить на постройке здания (чего не позволил автор проекта, академик архитектуры И.В. Штром), преодолевая собственные сомнения и внешнее сопротивление, они все же довели до победного конца это невиданное в России предприятие.

Нельзя не сказать доброго слова и о городской прессе, мертвой хваткой вцепившейся в «музейный вопрос». «Саратовский листок» и «Саратовский дневник» беспрерывно напоминали о музее, пеняли городскому начальству за медлительность, издевались над возникавшими вновь и вновь протестами купцов.

Заметки, фельетоны, статьи Глеба Оврагова (А.А. Кулакова), Слово Глаголя (С.С. Гусева), Каменного гостя (И.П. Горизонтова) полны сарказма, иронии, того азарта борьбы, который дается убежденностью в своей правоте. «Торговцы нового гостиного двора, встревоженные будущим соседством музея, подали в думу пламенную слезницу», — пишет один.

«Организуется поход латников гостиного двора под председательством Роланда — г. Вакурова. Против чего? — спросит читатель. — Против музея, — отвечу я. — Опять? — Да, опять!» — вторит другой.

«Да, ужасное событие! В некотором роде сожжение Александрийской библиотеки, разрушение Фив или, по крайней мере, отбитие носа у прекрасной статуи Аполлона Бельведерского! ...виновник — наш городской муниципалитет, решивший воздвигнуть музей на Театральной площади и тем окончательно нарушить «гармонию площадки». ...Очаровательная площадь, ласкающая взгляд обывателя, «краса» города «загромоздится» каким-то музеем!» — читаем мы в третьем фельетоне.

И те же авторы планомерно внушали мысль о необходимости музея для города и края. В музее — залог «не только поднятия общего художественного вкуса и понимания, но также и развитие наших ремесел, поднятие их уровня, смысла их произведений, ...музей нельзя назвать учреждением исключительно служащим тому или иному классу населения, — он есть общее достояние и всем может служить свою службу».

Были у А.П. Боголюбова и другие помощники — его брат, Николай Петрович, — историк флота, И.С. Тургенев, уже упоминавшийся А.Н. Пыпин, тоже саратовец, двоюродный брат Н.Г. Чернышевского, И.В. Штром, согласившийся бесплатно смотреть за постройкой здания... Были верные защитники музея и среди деятелей городской думы Саратова. Доброй волей и энергией этих людей, соединенных с настойчивостью А.П. Боголюбова, было преодолено все: и косность царской администрации, и затем застой провинциальной жизни, и сопротивление воротил местного купечества.

В конце 1882 года было решено окончательно: специальное здание для музея строить на средства города. Место постройки — Театральная площадь. Был высочайше утвержден новый проект. Из городской казны нужно было выделить на строительство около ста тысяч рублей.

Трудно представить себе сейчас пустую площадь и морозный день 29 ноября 1882 года, когда на месте будущего музея начались землеройные работы. «Два-три рабочих, хлопая рука об руку от мороза, ковыряли мерзлую землю, а в перспективе — у своих магазинов виднелись владельцы их, не без злобы взиравшие на начало того дела, которому они так старались подставить ножку».

1 мая 1883 года состоялась церемония торжественной закладки здания.

А в июле в Саратов неожиданно приехал А.П. Боголюбов с братом Николаем. «Сильно билось мое сердце, когда я подошел к возникающему зданию, — вспоминал А.П. Боголюбов. — Я с радостью увидел, что мысль моя растет не по дням, а по часам... И Бог даст, здесь явится здание первое в России по мысли».

Чувства Боголюбова понятны: первый в провинции музей возникал его трудами. Он будет служить делу народного образования и будет носить гордое имя Радищева.

В жилах А.П. Боголюбова воистину текла кровь его великого деда. Воспитанный нежной и заботливой матерью Феклой Александровной, он вынес в жизнь твердые нравственные устои и глубокий, искренний патриотизм. Будущий живописец окончил Морской кадетский корпус, провел довольно бурную молодость в кругу таких же, как он, молодых офицеров флота. Однако художественная струнка, никогда не замолкавшая в нем, заставила круто изменить жизнь: в мае 1853 года, достигший почти тридцатилетнего возраста Боголюбов твердо решает посвятить себя искусству, выходит в отставку и в том же году получает аттестат на звание художника от Академии художеств, где уже несколько лет занимался как вольноприходящий ученик.

Быстро завоевавший популярность как пейзажист, человек, обладавший добрым, открытым нравом, Боголюбов оказался в числе лиц, близких наследнику престола, будущему императору Александру III.

Он хорошо знал, как много в жизни художника зависит от внимания «сильных мира сего». Получив реальную возможность помочь другим, Боголюбов пользуется ею очень широко, подчас рискуя хорошим отношением к себе наследника, а потом и монарха. Он постоянно рекомендует ему произведения многочисленных молодых художников, старается устроить им выгодный заказ, обеспечить известность. Связанный одновременно с придворными кругами и передовой русской интеллигенцией, пользовавшийся доверием А.А. Иванова, близкий знакомый В.В. Стасова и И.Н. Крамского, учитель И.Е. Репина и В.Д. Поленова, помощник и добрый советчик В.А. Савицкого и М.М. Антокольского, Боголюбов сделал очень много для того, чтобы поднять престиж русского искусства в родной стране и за рубежом. Энергично пропагандируя творчество русских художников за границей, он не менее активно обращал внимание своих соотечественников на достижения современной французской живописи.

По состоянию здоровья Боголюбов вынужден был большую часть времени жить во Франции. Здесь он стал душой и организатором «Общества вспомоществования русским художникам в Париже». Доброта, отзывчивость, ум, житейский и творческий опыт притягивали к нему молодежь.

Вероятно, именно здесь, в веселой и шумной атмосфере артистического кружка, вызрела и окрепла мысль Алексея Петровича об устройстве Радищевского музея. Но сама эта идея была естественным продолжением его повседневной деятельности. Боголюбов чувствовал себя лично ответственным за судьбы национального искусства. Его жизнь сложилась так, что сначала он объехал пол-Европы, и только потом познакомился с родной страной. Путешествуя по России в 1861 и 1863 годах и ревниво сравнивая ее с Европой, он видел, как прекрасна и величественна природа его родины, перед которой меркнут прославленные красоты Швейцарии и Германии, как талантлив народ и как тяжел и не образован его быт. Он убедился в том, что старые художественные традиции утрачиваются и разрушаются под натиском фабричной продукции, а новые не возникают, потому что для этого нет профессиональной основы. Возможно, уже тогда задумался Боголюбов о необходимости специальных художественных школ для народа.

Множество случайностей, на которые указывают он сам и исследователи творчества Боголюбова, должны были соединиться, чтобы идея Радищевского музея получила свое окончательное оформление. Это и встреча с немецким художником Михелисом, всю жизнь собиравшим коллекцию, чтобы передать ее родному городу, и опыт создания художественно-промышленных школ в Англии в 1850-х годах, и обстоятельства личной жизни Боголюбова, в сорок лет оставшегося одиноким, и благоговейное чувство к памяти деда — А.Н. Радищева. В 1890-х годах Боголюбов напишет с обычной для него грубоватой прямотой: «...не умри у меня жена и сын, я никогда не был бы вправе отдать все свое имущество Саратову в угоду своего самолюбия и человеческой гордости оставить по себе память, возвышая втоптанное в грязь имя моего деда». Но вряд ли можно полностью верить этим словам. Вся жизнь художника убеждает, что он нашел бы другой способ быть полезным своему народу.

Мысль о музее жила в Боголюбове долгие годы. Много лет ставит он на картинах, книгах, документах своего собрания две знаменательные буквы: РМ (Радищевский музей). Далекий город на Волге, который он считал родиной Радищева, не выходит у него из головы. Он считал его родным и для себя, но дело было не только в этом. «Независимо от личных чувств, привязанностей к родной губернии, во мне созрело убеждение, что именно Саратов, как один из самых важных центральных пунктов ...удовлетворяет действительным потребностям в затеянном мною предприятии», — писал Боголюбов.

А предприятие это было не только необычно, но и небезопасно для его репутации и положения. Главное желание Боголюбова — сделать музей памятником Радищеву — было серьезнейшей препоной к его осуществлению. Имя Радищева было все еще опасно, все еще в опале. Открытие музея означало бы его полную реабилитацию. Так и слышится тихий размеренный голос и внушительные интонации Победоносцева, разговаривающего с Боголюбовым:

«Дело хорошее, но подумайте и помните всегда русскую пословицу — семь раз отмерь, один раз отрежь... Думать о всем можно, но действовать следует благоразумно, чтобы не испортить хотя и благое дело. Не будь у вас Радищевского вопроса, конечно, его бы решили сейчас же. Но зачем вы не хотите дать ему (т.е. музею — Г.В.) свое имя, ведь вы человек известный?» «Об этом я не .думаю, — отвечал А.П. Боголюбов, — ибо считаю себя разве достойным дать моей школе Боголюбовское имя. Но стать рядом под одной крышей с моим дедом, вот вся моя амбиция».

«Амбиция» его была не только в том, чтобы встать рядом с дедом, но и как бы продолжить его дело. Ведь суть начинания Боголюбова заключалась не просто в создании художественного музея как такового. Суть в том, чтобы «положить основание наглядному художественному образованию народа».

Еще в 1881 году в январском номере журнала «Вестник Европы» была напечатана статья А.Н. Пыпина «Радищевский музей А.П. Боголюбова». В ней он, в частности писал: «...им (Боголюбовым. — Г.В.) в особенности руководила мысль, что не должны же средства просвещения сосредоточиваться только в двух громадных центрах, как Петербург и Москва, и что не должно забывать, что миллионы людей, не чуждых искусству, живут вдалеке от этих центров, без всякой помощи. Мысль чрезвычайно плодотворная и свидетельствующая о живом понимании потребностей нашего образования, мысль простая и глубоко справедливая». Эта сторона проблемы более всего волнует А.Н. Пыпина: «Таланты должны извлекаться не из одного только образованного сословия, надо, чтобы не гибли те, которые есть в народной среде, чтобы они могли и вне столицы найти себе опору».

Формулировки А.Н. Пыпина, несомненно, несут следы его живых бесед с Боголюбовым, раскрывают смысл его начинаний, цели, которые он преследовал: не только широко распахнуть для народа двери первого общедоступного музея, носящего имя Радищева, но и открыть ему новый мир художественного образования.

Сам музей без училища был бы, по выражению Боголюбова, «только телом без души», его предназначение — служить «пособием для несомненного эстетического развития учащихся».

Более того, Боголюбов выдвинул идею, поражавшую своим размахом. В 1881 году он подал в Министерство императорского двора докладную записку о создании целой сети провинциальных музеев, со школами при них, для бесплатного обучения художественному ремеслу людей из народа. Для формирования коллекций музеев он предлагал создать нечто вроде возникшего в советское время Национального музейного фонда, который включал бы в себя произведения пусть и не самого высокого художественного достоинства, пусть даже и копии с образцов, но выполненные профессиональными живописцами. Боголюбов полагал, что основу этого фонда должны составить работы из дворцовых собраний, запасников Эрмитажа и Академии художеств и не без основания надеялся, что частные коллекционеры и сами художники не откажутся пополнить этот фонд. «Я так люблю русское художество и Родину, — писал он, — что, хотя и живу за границей, но лучшие думы и лучшие пожелания мои всегда направляю на пользу отечественного искусства».

Увы! Ответом на это предложение был рапорт директора императорского Эрмитажа А.А. Васильчикова: «Прежде чем думать о снабжении городских музеев, следует подумать об украшении голых стен императорских дворцов», — писал он.

И категорический вывод: «1. Устройство музеев в губернских городах следует признать несвоевременным. 2. Содействие к основанию их как императорского Эрмитажа, так и иных учреждений придворного ведомства отклонить вполне».

Апофеозом чиновничьей логики звучит фраза в докладной записке конференц-секретаря Академии художеств П.Ф. Исеева, написанной по тому же поводу: «Ни один город не попросил этого у правительства и даже у себя не высказал подобного желания».

Такие люди стояли тогда у официального кормила русского искусства. И на их фоне становится отчетливей масштаб и значение дела, которое добровольно принял на свои плечи А.П. Боголюбов.

А теперь попытаемся вообразить солнечный летний день 29 июня 1885 года. Красивое каменное двухэтажное здание музея очень быстро поднялось на центральной площади Саратова. Еще год потребовался на внутреннюю отделку и на размещение коллекций, которыми распоряжался сам приехавший заранее Боголюбов. И вот он настал, наконец, этот день, так долго ожидаемый, что порой казался уже нереальным, невозможным. В 12 часов дня, в самом большом зале, на втором этаже собралась приглашенная публика. А.П. Боголюбов — во фраке с орденскими ленточками, стройный и как будто помолодевший, заметно волнуясь, произнес речь. В ответ на восторженные овации публики он добавил, забывая разом все огорчения долгих лет, предшествовавших этому счастливейшему в его жизни дню: «Вы поняли мою мысль, вы дали средства завершить ее, а потому дело мое и ваше составляет наше общее дело... Мне осталось лишь принести вам мою живейшую благодарность за осуществление первой половины нашей задачи и пожелать, чтобы и вторая ее половина, то есть открытие школы, осуществилась так же и скоро и благополучно, как и открытие самого музея, дабы прекрасное целое послужило бы на пользу нашей любезной и дорогой родине».