Момот В

Момот В.С. В Саратове (1854-1873 гг.) // Момот В.С. Даниил Лукич Мордовцев. Ростов, 1978. С. 22-28, 33-41, 42.

<…>

После успешного окончания Мордовцевым Усть-Медведицкого окружного училища старший брат, Николай, отвез его в августе 1844 года в Саратов. Даниил выдержал здесь вступительные экзамены и был принят в Саратовскую гимназию, сразу во второй класс.

Обстановка в гимназии с первых же дней удручающе подействовала на впечатлительного подростка. Здесь было то же, что и в училище, — нещадно били учеников в классе и на переменах. А по субботам, независимо от того, провинился кто за неделю или нет, всех строили по парам и вели в подвал. Там расправлялся с ними уже сам инспектор, по его приказанию устраивалась большая порка. Саратовцы, жители города, старались в этот день не проходить по Гимназической улице, потому что из открытых окон доносились мальчишеские вопли.

Нелегко жилось Мордовцеву первые годы в Саратове. Его старшие братья — Николай, Андрей и Иван, ставшие к тому времени купцами, не одобряли стремления Даниила к науке. Пророчили ему вечную нужду, высмеивали брата за его добрый нрав и бескорыстие. Он постоянно испытывал материальные затруднения, не имея иногда средств даже на приобретение теплой одежды. В одном из писем Даниила брату Николаю, датированном 1 ноября 1847 года, описывается его саратовская жизнь: “Начинается зима, а у меня, кроме холодной шинели, ничего нет. Позвольте просить Вас, любезный братец, нельзя ли прислать мне денег на теплую шинель. Прошлый год хоть у меня не было шубы, однако я не нуждался в ней, потому что со мной на одном дворе стоял гимназист Грановский, и я во время морозов ездил на лошади с ним в гимназию, и мне не было холодно доехать в несколько минут, а теперь нужно ходить в одной шинели с открыми ушами и лицом...”[1].

И здесь, в Саратовской гимназии, Даниил Мордовцев становится вскоре одним из лучших учеников. Его имя попадает на “Золотую доску” гимназии, рядом с именами А.Н. Пыпина (впоследствии академика, автора четырехтомной истории русской литературы), П.А. Ровинского (ученика Н.Г. Чернышевского, известного писателя-слависта), Г.А. Захарьина (в дальнейшем профессора, знаменитого врача-практика в Москве). Даниил Мордовцев подружился с Александром Пыпиным и Павлом Ровинским, которые заметно выделялись среди других гимназистов своей культурой, эрудицией, начитанностью, способностями. Стараясь не отставать от новых друзей, Даниил много читает, усиленно работает над собой. За короткий срок он восполняет свой пробел в знаниях латинского, немецкого, французского языков и сдает их на отлично. Его лингвистические способности были замечены товарищами, преподавателями. В старших классах гимназии он считается лучшим знатоком древнегреческого и латинского языков, превосходным переводчиком античных произведений. Д.Л. Мордовцев изучает также древнееврейский, калмыцкий, татарский языки. Он проявляет себя и как поэт — стихи пишет на русском, украинском, латинском языках, пробует силы в прозе и помещает свои первые литературные опыты в гимназическом рукописном журнале. В 1848 году, с жадностью прочитав “Одиссею” в переводе В.А. Жуковского, Даниил написал гекзаметром свою шуточную “Одиссею”, в которой изобразил своих учителей и товарищей в героико-комическом виде.

Большое впечатление произвела на юношу книга А. Гумбольдта “Космос”, после чтения которой они с Пыпиным, увлекшись астрономией, начертили карты звездного неба и, бодрствуя целыми ночами, отмечали по ним движение планет. Александр Пыпин и Даниил Мордовцев стали неразлучными друзьями. Пыпин часто приглашал его к себе домой, они вместе проглатывали массу книг, обсуждали их, спорили. Семья Пыпиных была большая: отец — Николай Дмитриевич, мать — Александра Егоровна, дочери — Варенька, Поленька, Енечка (Евгения), сыновья — Саша и Сережа. Александр Пыпин с восхищением рассказывал Даниилу о своем двоюродном брате Николае Гавриловиче Чернышевском, который рос с ним в одной семье. Он пояснил Д. Мордовцеву, что Пыпины и Чернышевские — это близкие семьи, так как матери этих семейств родные сестры Голубевы. По словам Александра, Н.Г. Чернышевский, который на пять лет старше его, был ему надежным другом, руководителем и воспитателем. Теперь брат учится в Петербургском университете, куда Александр намерен поступить и сам.

В доме Пыпиных часто высказывались критические суждения о существующих в России порядках. Николай Дмитриевич, служивший чиновником в одном из ведомств, рассказывал о самодурстве и жестокостях помещиков. На юного Даниила большое впечатление произвел рассказ о том, как однажды крестьяне одной из деревень, не выдержав издевательств, убили своего помещика и подняли бунт.

Гимназисты и сами могли многое видеть в те годы в провинциальном Саратове и его окрестностях. Особенно тягостное впечатление произвели на друзей картины рекрутских наборов. Однажды они видели сцену прощания матери со своим сыном, уходившим в солдаты на долгий, 25-летний, срок службы. Не выдержав горя, женщина упала на землю и умерла.

Д. Мордовцев и А. Пыпин не раз наблюдали солдатские учения, проходившие на плацу пехотного полка, стоявшего в Саратове, и видели, как за малейшее нарушение солдат тут же наказывали палками. Страшным было это гнусное зрелище. Случалось видеть им и “торговую” казнь — наказание кнутом.

К гимназическим годам относится и следующий эпизод, оставивший глубокий след в памяти Мордовцева. Летом он плыл по Дону на одном баркасе с казаками и иногородними, русскими крестьянами, прислушиваясь к песне, которая поразила его своей грустью, может, оттого сильнее, что день стоял весенний, солнечный:

Сторона ль моя, сторонушка, Сторона ль незнакомая! Что не сам-то я на тебя зашел, Что недобрый конь меня завез. Завела меня, доброго молодца, Прыткость, бодрость молодецкая Да хмелинушка кабацкая.

“— Как жалобно да складно поет проклятая Русь! — слышался отзыв в толпе казаков.

— Эх, точно душу за душу тянут вислобрюхие лапотники, — говорил другой казак, передергивая набок свою засаленную красную фуражку.

— То ли дело наша казацкая песня, военная...

— Эй, вы! Сторонись, музланы, крестатые ноги!—кричал молодой казачонок. — Войско Донское плывет, сторонись!

...У самого перевоза толпа казаков и казачек окружила двух “вислобрюхих лапотников”, и из среды этой пестрой группы раздавались взвизгивания казачек, крик, брань казаков. “Лапотники” без шапок, жалкие, стояли запуганные, точно приговоренные к казни. Переминаясь на месте, они иногда пятились от налетавших на них с кулаками казаков или кланялись в землю, когда кулаки слишком близко подносились к лицам “лапотников”.

— Помилосердствуйте, почтенные, — робко говорили они, встряхивая рыжими волосами.

— А, помилосердствуйте!.. Мы вам дадим знать, что значит войсковая земля, — кричали казачишки, самые невзрачные из толпившихся вокруг испуганных мужичков.

— Бей беглецов, воров и разбойников!

— Мы не беглые, вот те Христос, не беглые.

— В станичную их, в станичную... Это поджигатели, — визжали казачки, — вяжи их поясами!

Мужики только охали, крестились да встряхивали рыжими кудрями... Их схватили, втолкнули в один из отправлявшихся баркасов, и баркас, наполненный казаками и казачками, отчалил от берега... Мужички оправдывались, говоря, что их билеты остались у хозяина на плотах, что они выходили на берег закупить провизии на ближних хуторах для своей артели, что плот их стоит недалеко от берега. Мужичков повезли в станицу. Впоследствии я уже пригляделся к подобным сценам, в которых выражалась казацкая гордость своими правами и желание высказать превосходство перед мужицкой Русью...”[2].

И когда потом Мордовцев ехал мимо этой станицы, ему было “невыносимо грустно оттого, что на него подействовала описанная выше сцена с мужиками, русские песни, от которых становилось тяжело на сердце...”[3].

С отличием окончив Саратовскую гимназию, Д.Л. Мордовцев в 1850 году поехал сдавать экзамены в Казанский университет, на физико-математический факультет. Этот выбор он сделал благодаря страстному увлечению в гимназии астрономией. На вступительных экзаменах он привел в изумление профессоров своими блестящими ответами по всем предметам и особенно по древним языкам. Экзаменаторы-словесники убедили абитуриента поступить на филологический факультет, что соответствовало и его дарованию. Уже на первом курсе Казанского университета Д.Л. Мордовцев проявил свои лингвистические способности. По просьбе одного из университетских профессоров он в стихотворной форме перевел на латинский язык русские народные песни и сказки. Друг Даниила Лукича А.Н. Пыпин, который на год раньше окончил Саратовскую гимназию и поступил в Петербургский университет, просит его перевести для профессора Измаила Ивановича Срезневского с чешского на украинский язык “Краледворскую летопись”. Д.Л. Мордовцев делает прекрасный перевод в стихах “Краледворской летописи”. Во время каникул он собирает фольклор на Дону, а собранные материалы направляет в Петербург И.И. Срезневскому. В своих письмах казанскому другу А.Н. Пыпин подчеркивает его несомненное призвание к литературе и настоятельно приглашает к себе в Петербург. Даниил Лукич вспоминал: “Душа моя хотела чего-то более широкого, какого-то большого образования, и я, как молодая птица, устремился к самому солнцу просвещения (как мне тогда, молодому парню, казалось) — в Петербург”[4].

<…>

В САРАТОВЕ (1854—1873)

По окончании университета, в 1854 году, Д.Л. Мордовцев возвращается в Саратов. Здесь он на собственном опыте познает трудности жизни интеллигента-разночинца, работая домашним учителем, перебиваясь “с хлеба на квас”. В числе его немногих близких знакомых — Анна Никаноровна Пасхалова, урожденная Залетаева, молодая вдова, поэтесса, владеющая семью иностранными языками, одна из первых собирательниц народных песен Саратовского Приволжья. Совместно с Н.И. Костомаровым она издала “Былины и песни” (1854), “Русские народные песни” (1862), позже в Саратове вышел сборник ее стихов “Отзвуки жизни”. А.Н. Пасхалова считалась выдающейся личностью в городе, она являла собой тот новый тип эмансипированной женщины, которая, разорвав оковы семейного уклада, активно рвалась к осмысленной жизни, к общественной деятельности, к знаниям, науке.

С Анной Никаноровной Д.Л. Мордовцев познакомился еще в 1850 году, когда он давал частные уроки и был репетитором в ее доме. Теперь она стала его другом и помощником. В своих воспоминаниях писатель пишет: “...Урывая у себя от обеда и чая, я вместе с особою, которая была мне другом, а впоследствии стала женою, успел приобрести такие сочинения украинских писателей, которые в то время в Петербурге были почти недоступны по своей редкости: вместо обедов и булок к чаю я предпочитал платить по 10 рублей за “Кобзаря” Шевченко (первое издание, стоившее несколько копеек) или за его “Гайдамаков”, “За Никиту Гайдая”, “Гамалию” и даже за “Триз-ну”[5].

Осенью 1854 года Д.Л. Мордовцев женился на Анне Никаноровне Пасхаловой, несмотря на то, что она была на семь лет старше его и от первого брака имела пятерых детей. Это событие вызвало удивление у его друзей. В частности, Николай Гаврилович Чернышевский, который переселился в Саратов на три года раньше Д.А. Мордовцева, в письме к родным 13 декабря 1854 года писал: “Бывшая г-жа Пасхалова действительно сделалась ныне г-жою Мордовцевою, к немалому удивлению знающих его и ее людей... Дело тем более удивительно, что между ними, как мы должны признать, не было ничего грязного. По-видимому, эту женщину привело к браку стремление найти верного покровителя своим сыновьям и дочерям, если с нею самой что-нибудь случится...”[6]. Как нам теперь известно, Анна Никаноровна не ошиблась в выборе друга. После женитьбы супруги Мордовцевы сняли в наем пять небольших комнат.

К этому времени относится близкое знакомство Даниила Лукича с большим ученым Н.И. Костомаровым.

Николай Иванович Костомаров — известный историк, знаток украинского языка и литературы, поэт и писатель. Вместе с Т.Г. Шевченко за участие в Кирилло-Мефодиевском обществе он был арестован жандармами и заточен в Петропавловскую крепость. После долгих физических и нравственных истязаний профессора-бунтовщика направляют в захолустный Саратов в ссылку на десять лет, а “неистового Тараса” — в желтые пески у Аральского моря нести царскую службу.

В Саратове Н.И. Костомаров жил на окраине города в маленькой избушке вместе с матерью, Татьяной Петровной. Мать Н.И. Костомарова подружилась с матерью Н.Г. Чернышевского и ездила к ней в гости “в старинном рыдване, запряженном тройкой”.

Николай Гаврилович слышал о профессоре Н.И. Костомарове еще в Петербурге, читал его статьи, и по приезде в Саратов, в 1851 году, он первым делом отправился к Николаю Ивановичу, чтобы лично познакомиться с ним. После этого они стали часто видеться. Теперь к их небольшому кружку присоединился и Даниил Лукич Мордовцев. Его жена, Анна Никано-ровна, поддерживала и раньше дружеские отношения с Н.Г. Чернышевским. Он был учителем ее старшего сына, Виктора, ставшего в последствии выдающимся музыкантом. Записи Н.Г. Чернышевского об А.Н. Мордовцевой-Пасхаловой в его дневнике свидетельствуют о том, что он относился к ней с уважением и пониманием.

Н.И. Костомаров работал секретарем губернского статистического комитета и взял к себе в помощники Д.Л. Мордовцева. Общие интересы, любовь к истории, украинской литературе сблизили их — с этой поры и на всю жизнь они оставались друзьями. “Квартира Костомарова была завалена массою книг, из которых он черпал данные, дополняя их своими мыслями. Таким трудом Костомаров, будучи в Саратове, создал фолианты собственноручного писания, которые были взяты им с собою при отъезде в Петербург и служили подспорьем в профессорской деятельности. Добрейший по натуре и готовый делиться своими знаниями со всяким, в этом нуждающимся, Костомаров немало работал с Мордовцевым, помогая в его исследованиях событий исторической русской жизни...”[7].

Дружба с Н.И. Костомаровым многое дала Д.Л. Мордовцеву, расширила его научный кругозор, пробудила интерес к истории народных масс. Здесь, на квартире ссыльного профессора, Даниил Лукич читал многие редкие исторические рукописи, которые приносил из архивов Николай Иванович — о восстании Степана Разина, о стрелецком бунте, о боярыне Морозовой... Следует отметить, что Н.И. Костомаров был человеком религиозным, его политические убеждения не выходили за рамки буржуазного либерализма. Но, как отмечал Н.Г. Чернышевский, в понимании истории славянских народов у Н.И. Костомарова не было славянофильской ограниченности и пристрастий. Это очень важно подчеркнуть, говоря о влиянии Н.И. Костомарова на мировоззренческие взгляды Д.Л. Мордовцева.

Кружок местной интеллигенции — его душой был Н.Г. Чернышевский — стал центром общественной жизни Саратова. В этот кружок входили: Н.И. Костомаров, Д.Л. Мордовцев, А.Н. Мордовцева-Пасхалова, этнограф Е.А. Белов, дочь местного врача О.С. Васильева, которая стала женой Н.Г. Чернышевского, и некоторые преподаватели. “Сердечные отношения между Костомаровым, Чернышевским и Мордовцевым были неизменными и по переезде их в Петербург; в Саратове же этот триумвират назывался духовно-просветительным, каковым он был в действительности, так как на вечера, устраиваемые поочередно этими деятелями, приглашались учителя гимназии и некоторые ее ученики, известные Чернышевскому как люди развитые, интересующиеся научными сведениями”[8]. Главные споры неизменно разгорались между Н.И. Костомаровым, Мистиком, идеалистом, и Н.Г. Чернышевским, отстаивающим свои материалистические взгляды. Профессор терял самообладание, горячился, повышал голос. “А Николай Гаврилович, — вспоминала дочь Д.Л. Мордовцева, в доме которого часто проходили эти споры, — так спокойно, хладнокровно, с иронической усмешкой, загонял его в угол, побеждая силой своей неотразимой логики...”[9]. Эти дискуссии для Даниила Лукича были хорошей идейно-теоретической школой.

Д.Л. Мордовцев в этот период много внимания уделяет украинскому фольклору и литературе. Вместе с Н.И. Костомаровым они подготовили к изданию сборник на украинском языке. В этот “Малороссийский литературный сборник” вошли: поэма “Казаки и море”, четыре украинские сказки, записанные им в Да-ниловке, украинский перевод “Вечера накануне Ивана Купалы” и предисловия Н.В. Гоголя к “Вечерам на хуторе близ Диканьки”, украинские стихи Н.И. Костомарова и записанные им на Волыни двести две песни.

Предпринятая Д.Л. Мордовцевым в октябре 1854 года поездка в Петербург с целью добиться разрешения цензуры на издание сборника успехом не увенчалась. Эта неудача обескуражила его, тем не менее он с энтузиазмом берется за новую большую работу по составлению русско-украинского словаря, пишет повесть “Нищие” (опубликованную только в 1885 году), получившую положительную оценку в украинской критике.

Натура его искала живого дела, кипучей работы, активного приложения своих сил на благо народа, в защиту угнетенных. В 1856 году он становится редактором газеты “Саратовские губернские ведомости”, и эта работа дала свои плоды: изучая историю и настоящее положение Саратовской губернии, он получил в свое распоряжение массу фактического материала об экономической, социальной, политической жизни русского народа.

С 1857 по 1862 год в “Саратовских губернских ведомостях” были опубликованы статьи Д.Л. Мордовцева: “Опыт собирания нравственной статистики”, “Город Балашов”, “Очерки заводского и фабричного производства в г. Кузнецке и его уезде”, “Историко-статистический очерк г. Царицына”, “О движении волжского пароходства”, “Картины судоходства на Медведице и на Дону”, “О начале изысканий по линии Саратовско-Московской железной дороги”, “Характеристика поволжского населения”, “Статистические сведения по городу Петровску за 1858 год”, “Заметки о школах, количестве выпитого вина, крестьянских посевах”, “Материалы для статистического описания города Балашова”. “Местные заметки по летописи Саратова”, “Саратовская губерния в прошлом по отношению к ее сегодняшнему составу”, “О движении населения”. Даже беглый взгляд на названия указанных статей подтверждает разносторонность интересов Д.Л. Мордовцева. изучающего прошлое и современную жизнь Поволжья, широту подхода к социальным проблемам, которым он дает объективную оценку. Д.Л. Мордовцев понимал, что острая необходимость реформ вытекает из капиталистического развития России, а поэтому поддерживал строительство фабрик и заводов, прокладывание железных дорог и водных путей.

- Работая в саратовских архивах, Д.Л. Мордовцев нашел много материалов, касающихся бедственного, бесправного положения крепостных крестьян и злоупотреблений властью помещиками. В частности, возмутил Даниила Лукича факт жестокости одной помещицы, Стецки, польки по национальности. Он настолько ярко запечатлелся в памяти, что много лет спустя писатель рассказывал о нем своей дочери Вере Даниловне.

Стецка, красивая, молодая блондинка, отличавшаяся хорошими манерами в обществе, была весьма чувствительной к сентиментальным романам. Но эта же помещица, без тени смущения, втыкала булавки по самую головку в грудь своей горничной, если та в чем-либо ей не угождала. Плавной утехой Стецки было сидеть в кресле, на крыльце, с любимой собачкой на коленях и спокойно наблюдать, как перед ней запарывают до полусмерти, а иногда и до смерти дворовых людей и мужиков ее имения[10]. Подобные факты русской действительности вызывали гнев и возмущение Д.Л. Мордовцева, он с надеждой ждал готовящуюся реформу об отмене крепостного права, которая должна была, по его мнению, уничтожить эти ужасающие душу безобразия. Он, вместе с Н.И. Костомаровым, с большим энтузиазмом принял участие в губернской комиссии по освобождению крестьян.

В 1858 году из Саратова, после окончания срока ссылки, на кафедру истории Петербургского университета уехал профессор Н.И. Костомаров. Но незадолго до его отъезда произошло знаменательное событие: возвращаясь на пароходе из ссылки, в Саратов заехал Т.Г. Шевченко. Встреча великого кобзаря со своим старым другом была очень трогательной. В это время и познакомился Д.Л. Мордовцев с дорогим для него человеком, поэтом, перед могущим талантом которого он преклонялся. Этот день остался самым памятным в его жизни.

***

Конец 50-х годов прошлого века ознаменовался мощным подъемом общественной активности передовых граждан России. Поражение царского правительства в Крымской войне (1853 — 1856) открыло многим глаза на язвы крепостнического строя, на царившие в государственном механизме рутину, произвол, невежество. Все жили ожиданием великих перемен, лучшие люди России жили надеждой и верой, что скоро “загорится заря новой жизни”, наступит счастливое, “давно ожидаемое будущее”.

Атмосфера общественного подъема конца 50-х годов, характеризующаяся открытыми протестами против крепостничества, этого позорного для российской нации пережитка феодального варварства, повлияла на характер выступлений молодого редактора “Саратовских губернских ведомостей”. Сам Д.Л. Мордовцев писал об этом: “Пятидесятые годы, как вы люди добрые помните, а точнее конец пятидесятых годов, — это были годы всяческих обличений. Герцен громко звонил в свой говорящий “Колокол” в Лондоне... Щедрин обличал всех... Отец Тарас и батогом и пугачом мордовал всякую щедрую неправду, что весь мир заполонила... А уж говорится: куда иголка — туда и нитка. Я и был тогда такой же ниткой, куда Герцен и отец Тарас, туда и я”[11].

В 1859 году у Даниила Лукича Мордовцева были большие неприятности за публикацию в “Саратовских губернских ведомостях” фельетона обличительного характера о безобразиях, допущенных во время карательной экспедиции против крестьян одним полком, и за “ироническое” отношение к “крымским героям”. Саратовскому губернатору Игнатьеву по этому поводу был вынесен высочайший выговор от царя с занесением в формуляр, а от редактора потребовали объяснений и обнаружения автора преступного фельетона (фельетон был написан под псевдонимом). Так как автор фельетона и редактор — одно и то же лицо, то Даниила Лукича ждало заточение в крепость. Губернатор Игнатьев предложил ему поехать в Петербург для объяснений.

Случилось так, что министр внутренних дел П.А. Валуев, к которому был приглашен на беседу Д.Л. Мордовцев, готовил в это время статистический отчет по России, и приезд из провинции сведущего в вопросах статистики человека был как нельзя кстати. Он обратился к Д.Л. Мордовцеву за помощью.

Результатом этой помощи явились милостивый доклад П.А. Валуева о Д.Л. Мордовцеве Александру II и отпущение его с миром в Саратов.

Во время своих мытарств в Петербурге Д.Л. Мордовцев с женой навестил Н.И. Костомарова. “Первый, кого я увидел, явившись к Костомарову, — вспоминал впоследствии Даниил Лукич, — был батько Тарас”. Здесь же он встретился с Николаем Гавриловичем Чернышевским, который, по словам Даниила Лукича, сказал ему: “Читали, читали ваше “обличенье”... Назвать героев-бутырцев “мокрыми орлами”, чуть ли не курами! Да за это обличенье сидеть вам в месте презлачном, в месте прохладном, где праведный пророк Николай и Кобзарь Тарас успокояшися...”[12]. На память о встрече с любимым поэтом супругам Мордовцевым осталась драгоценная тетрадь “Поэзия Тараса Григорьевича Шевченко”, куда вошли почти все его поэтические произведения до 1859 года, любовно переписанные Анной Никаноровной Мордовцевой. Есть основания полагать, что она это сделала по совету и указаниям самого Т.Г. Шевченко. В начале следующего года поэт направил в Саратов, Мордов-цевым, экземпляр нового издания “Кобзаря” с дарственной надписью. На этот бесценный дар автору “Кобзаря” ответила А.Н. Мордовцева-Пасхалова следующими строками неопубликованного письма:

“Эх, кабы на сердце горе не лежало,

Да кабы поменьше думы в голове —

На твое бы слово — слово я сказала,

За твои я песни — спела бы тебе!..

Если бы вы видели радость, какую сделала присланная вами мне книга, вы утешились бы моею радостью, как своим добрым делом. Живите счастливо, наш дорогой Соловушко, не взыщите, что старая ворона так нескладно прокаркала вам свое спасибо. 5 марта 1860 года. Анна Мордовцева”. Далее приписка: “Прошу принять и мой сердечный привет, многоуважаемый Тарас Григорьевич. Д. Мордовцев”[13].