Самосюк Г.Ф. H.П. Огарев (1813-1977) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1964. С. 49-52.

 

Н.П. ОГАРЕВ (1813 — 1877)

 

Выдающийся деятель русского освободительного движения Николай Платонович Огарев посетил Саратов летом 1838 года. За четыре года до этой поездки он был арестован по «делу о лицах, певших пасквильные стихи», и за переписку с А.И. Герценом, «наполненную свободо­мыслием». Молодой Огарев был сослан в Пензенскую губернию под надзор отца и местного губернатора А.А. Панчулидзева. Через несколько лет ему удалось получить отпуск «для лечения» на Кавказе. Там ждала его встреча с близкими московскими друзьями и декабристами, переведенными из Сибири...

О своем настроении этого периода Огарев писал в мемуарах «Кавказские воды»: «Я сам хорошенько не знаю, был ли я действительно болен или нет. Мне кажется, что болезнь моя была только смутная тоска... К тоске обыденной жизни примешивалась тоска стремления к друзьям... В то время и мои теоретические занятия не вели меня к деятельному спокойствию ясного сознания, сильно пахли метафизическим мистицизмом»[1]. Охваченный «смутной тоской» Огарев «пустился в путь»[2].

«Мы, — вспоминал он, — поехали на Саратов, хотя это было и не по дороге. М. Л.[3] — для свидания с родственниками, а я — на свидание с товарищем. Лахтин был сослан на житье в Саратов по одному делу с нами. Эту ссылку Огарев относил «к одной из тех уродливостей», которые наполняли «николаевское царствование»[4].

Алексей Кузьмич Лахтин был университетским товарищем Огарева, разделявшим свободолюбивые устремления герценовского кружка. B летние месяцы 1833 года Огарев вел с ним деятельную переписку, о которой сообщал Герцену: «С Лахтиным у меня сложная переписка о философии истории»[5]. Одно из писем Лахтина было найдено жандармами среди бумаг Огарева и явилось причиной ссылки его автора в Саратов в 1835 году.

«Прошло три года, — вспоминает Огарев. — Вот и я приехал в Саратов. Из-за разных ненужных предосторожностей я не сразу пошел к Лахтину, а послал М. Л. и остался в номере гостиницы ждать его. Сильно сердце билось. Наконец, идут. Это он. Но он похудел. В лице страшное беспокойство. Как мы обрадовались друг другу — об этом и говорить нечего; но отчего же в нем что-то такое странно надломленное? Он не изменился в направлении, в этом я и наперед был уверен; но неужели ссылка заставила его упасть духом?.. Я ничего не мог узнать...

Я сократил мое пребывание в Саратове также из ненужных предосторожностей, ненужных, потому что даже и при Николае тайная полиция, в сущности, была вовсе не страшна... Но во время оно мы еще верили в опасность и боялись навлечь друг на друга новые гонения без всякой цели. И я пробыл с Лахтиным, помнится, только один день. Я уехал с тяжелым чувством...»[6].

В один из летних месяцев 1839 года Огарев вторично посетил Саратов, узнав о смерти своего ссыльного друга[7].

Оба раза он был в волжском городе очень непродолжительное время, но в итоге будущий поэт и издатель «Колокола» оказался неплохо осведомленным о различных сторонах общественно-экономической и бытовой жизни Саратова. Его жена вела переписку с саратовской родней; пензенский губернатор, покровительствовавший Огареву, был сыном саратовского губернатора А.Д. Пан-чулидзева. Дядя Огарева, сенатор, ревизовал в середине 30-х годов Саратовскую губернию и отдал под суд Панчулидзева-отца. О ходе ревизии и ее результатах не мог не знать молодой Огарев, много лет спустя рассказав о ней в «Кавказских водах» и выразив при этом резко отрицательное отношение к саратовскому губернатору, «лет тридцать душившему» губернию[8].

Знакомство Огарева с экономикой, бытом и культурой саратовского края плодотворно сказалось на характере и содержании тех материалов в «Колоколе», которые были посвящены этой волжской губернии.

Когда «Колокол», например, с возмущением писал о бедственном положении крепостных Поволжья, о бесчинствах помещиков, он имел в виду в первую очередь подневольную жизнь крестьян Саратовской, а потом уже Симбирской, Самарской и других губерний[9].

Публикуя заметки о «питейных бунтах» в Саратовской губернии, о жестоком преследовании местными властями иргизских раскольников, о применении смертной казни в «неполитических преступлениях»[10], редакторы и издатели «Колокола» исходили не только из сообщений саратовских корреспондентов, но и из личных наблюдений и воспоминаний Огарева (ведь за два десятилетия мало что изменилось в жизни провинциального города!).

Те сообщения «Колокола», которые были посвящены саратовским ссыльным[11], несли на себе определенные следы былого знакомства Огарева с ссыльнопоселенческим городом.

Учитывая выгодное географическое и торговое положение Саратова (и зная об этом не только по специальной литературе), Огарев в статье «Правительственные распоряжения» отмечал крайнюю необходимость проведения железной дороги из Москвы в Саратов, а также из Саратова в Нижний Новгород. Эти железнодорожные ветки облегчили бы снабжение столицы и средней полосы России продовольствием и оживили бы весь юго-восточный край[12].

Весь этот разнородный саратовский материал, несомненно, обогащавший содержание «бесцензурной газеты», был в значительной степени детищем Огарева, плодом его пристального внимания к жизни провинции вообще и Саратовской губернии в особенности.

 


[1] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1952. Т. 1. С. 296, 397.

[2] Там же. С. 398.

[3] Марья Львовна Рославлева — жена Огарева, племянница пензенского губернатора, дочь разорившегося саратовского помещика.

[4] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1952. Т. 1. С. 398.

[5] Литературное наследство. М., 1953. Т. 61, кн. 1. С. 716.

[6] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1952. Т. 1. С. 399.

[7] «Через год, — писал Огарев, — я стоял на его могиле» (там же).

[8] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1952. Т. 1. С. 401.

[9] См.: Колокол. 1860. № 63. С. 528-529; № 69. С. 581; № 80. С. 671; 1861. № 103. С. 868.

[10] См.: Колокол. 1869. № 52. С. 430; 1863. № 171. С. 1256.

[11] Имеется в виду Н. Костомаров и несколько офицеров, заподозренных в связях с Герценом (Колокол. 1860. № 61. С. 502).

[12] Колокол. 1857. № 3. С. 20.