Самосюк Г.Ф. H.П. Огарев (1813-1977) // Русские
писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева.
Саратов, 1964. С. 49-52.
Н.П. ОГАРЕВ
(1813 — 1877)
Выдающийся деятель русского освободительного движения Николай Платонович Огарев посетил Саратов летом 1838 года. За четыре года до этой поездки он был арестован по «делу о лицах, певших пасквильные стихи», и за переписку с А.И. Герценом, «наполненную свободомыслием». Молодой Огарев был сослан в Пензенскую губернию под надзор отца и местного губернатора А.А. Панчулидзева. Через несколько лет ему удалось получить отпуск «для лечения» на Кавказе. Там ждала его встреча с близкими московскими друзьями и декабристами, переведенными из Сибири...
О
своем настроении этого периода Огарев писал в мемуарах «Кавказские воды»: «Я
сам хорошенько не знаю, был ли я действительно болен или нет. Мне кажется, что
болезнь моя была только смутная тоска... К тоске обыденной жизни примешивалась
тоска стремления к друзьям... В то время и мои теоретические занятия не вели
меня к деятельному спокойствию ясного сознания, сильно пахли метафизическим
мистицизмом»[1]. Охваченный
«смутной тоской» Огарев «пустился в путь»[2].
«Мы,
— вспоминал он, — поехали на Саратов, хотя это было и не по дороге. М. Л.[3]
— для свидания с родственниками, а я — на свидание с товарищем. Лахтин был
сослан на житье в Саратов по одному делу с нами. Эту ссылку Огарев относил «к
одной из тех уродливостей», которые наполняли «николаевское царствование»[4].
Алексей
Кузьмич Лахтин был университетским товарищем Огарева, разделявшим
свободолюбивые устремления герценовского кружка. B летние месяцы 1833 года Огарев вел с ним деятельную переписку, о
которой сообщал Герцену: «С Лахтиным у меня сложная переписка о философии
истории»[5].
Одно из писем Лахтина было найдено жандармами среди бумаг Огарева и явилось
причиной ссылки его автора в Саратов в 1835 году.
«Прошло
три года, — вспоминает Огарев. — Вот и я приехал в Саратов. Из-за разных
ненужных предосторожностей я не сразу пошел к Лахтину, а послал М. Л. и остался
в номере гостиницы ждать его. Сильно сердце билось. Наконец, идут. Это он. Но
он похудел. В лице страшное беспокойство. Как мы обрадовались друг другу — об
этом и говорить нечего; но отчего же в нем что-то такое странно надломленное?
Он не изменился в направлении, в этом я и наперед был уверен; но неужели ссылка
заставила его упасть духом?.. Я ничего не мог узнать...
Я
сократил мое пребывание в Саратове также из ненужных предосторожностей,
ненужных, потому что даже и при Николае тайная полиция, в сущности, была вовсе
не страшна... Но во время оно мы еще верили в опасность и боялись навлечь друг
на друга новые гонения без всякой цели. И я пробыл с Лахтиным, помнится, только
один день. Я уехал с тяжелым чувством...»[6].
В
один из летних месяцев 1839 года Огарев вторично посетил Саратов, узнав о
смерти своего ссыльного друга[7].
Оба
раза он был в волжском городе очень непродолжительное время, но в итоге будущий
поэт и издатель «Колокола» оказался неплохо осведомленным о различных сторонах
общественно-экономической и бытовой жизни Саратова. Его жена вела переписку с
саратовской родней; пензенский губернатор, покровительствовавший Огареву, был
сыном саратовского губернатора А.Д. Пан-чулидзева. Дядя Огарева, сенатор,
ревизовал в середине 30-х годов Саратовскую губернию и отдал под суд
Панчулидзева-отца. О ходе ревизии и ее результатах не мог не знать молодой
Огарев, много лет спустя рассказав о ней в «Кавказских водах» и выразив при
этом резко отрицательное отношение к саратовскому губернатору, «лет тридцать
душившему» губернию[8].
Знакомство
Огарева с экономикой, бытом и культурой саратовского края плодотворно сказалось
на характере и содержании тех материалов в «Колоколе», которые были посвящены
этой волжской губернии.
Когда
«Колокол», например, с возмущением писал о бедственном положении крепостных
Поволжья, о бесчинствах помещиков, он имел в виду в первую очередь подневольную
жизнь крестьян Саратовской, а потом уже Симбирской, Самарской и других губерний[9].
Публикуя
заметки о «питейных бунтах» в Саратовской губернии, о жестоком преследовании
местными властями иргизских раскольников, о применении смертной казни в
«неполитических преступлениях»[10],
редакторы и издатели «Колокола» исходили не только из сообщений саратовских
корреспондентов, но и из личных наблюдений и воспоминаний Огарева (ведь за два
десятилетия мало что изменилось в жизни провинциального города!).
Те
сообщения «Колокола», которые были посвящены саратовским ссыльным[11],
несли на себе определенные следы былого знакомства Огарева с ссыльнопоселенческим
городом.
Учитывая
выгодное географическое и торговое положение Саратова (и зная об этом не только
по специальной литературе), Огарев в статье «Правительственные распоряжения»
отмечал крайнюю необходимость проведения железной дороги из Москвы в Саратов, а
также из Саратова в Нижний Новгород. Эти железнодорожные ветки облегчили бы
снабжение столицы и средней полосы России продовольствием и оживили бы весь
юго-восточный край[12].
Весь
этот разнородный саратовский материал, несомненно, обогащавший содержание
«бесцензурной газеты», был в значительной степени детищем Огарева, плодом его
пристального внимания к жизни провинции вообще и Саратовской губернии в
особенности.
[1] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения.
М., 1952. Т. 1. С. 296, 397.
[2] Там же. С. 398.
[3] Марья Львовна Рославлева —
жена Огарева, племянница пензенского губернатора, дочь разорившегося саратовского
помещика.
[4] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения.
М., 1952. Т. 1. С. 398.
[5] Литературное
наследство. М., 1953. Т. 61, кн. 1. С. 716.
[6] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения.
М., 1952. Т. 1. С. 399.
[7] «Через
год, — писал Огарев, — я стоял на его могиле» (там же).
[8] Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения.
М., 1952. Т. 1. С. 401.
[9] См.: Колокол. 1860. № 63.
С. 528-529; № 69. С. 581; № 80. С. 671; 1861. № 103. С. 868.
[10] См.: Колокол. 1869. № 52.
С. 430; 1863. № 171. С. 1256.
[11] Имеется в виду Н.
Костомаров и несколько офицеров, заподозренных в связях с Герценом (Колокол.
1860. № 61. С. 502).
[12] Колокол. 1857. № 3. С. 20.