Почти семьдесят лет минуло со дня смерти Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова. За эти годы творчество художника не сразу, но прочно вошло в сокровищницу искусства русского народа. Оно наконец по достоинству оценено критикой, а главное — советским зрителем. Недавно экспонированная в Москве, Ленинграде, Саратове обширная выставка работ Борисова-Мусатова из многих музеев страны и частных собраний привлекла большое внимание. Книги отзывов наполнялись теплыми словами — люди семидесятых годов находили в полотнах Борисова-Мусатова чувства и мысли, созвучные их духовным устремлениям.

Саратовцы чтут память выдающегося земляка. В 1973 году улица Белоглинская, где находится дом (изображен на рисунке), в котором жил художник, была переименована в улицу Борисова-Мусатова. В том — свидетельство бережного, сыновнего отношения советских людей ко всему лучшему, что оставила им русская культура. Статья Ю. Гоголицына рассказывает о творческом пути Борисова-Мусатова.

Русское искусство конца XIX — начала XX веков оставило целый ряд имен замечательных мастеров живописи, среди которых видное место занимает Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов. Его нарядные волнующие картины так же характерны для своего времени, как мятущиеся образы Врубеля, как грустные пейзажи Левитана, как глубоко философские полотна Нестерова. Их можно встретить в постоянных экспозициях музеев Москвы, Ленинграда, Еревана, Киева, в Саратове, где в 1870 году родился будущий художник, где прошла почти вся его короткая жизнь.

В маленьком теле его рано поселилась боль, а за нею пришло познание физической неполноценности. Упавший со скамейки двухгодовалый подвижный мальчик заболел туберкулезом позвоночника, оставившим его на всю жизнь маленьким и горбатым. С тех пор страдания физические и моральные не оставляли Мусатова. Когда приближалась пора дождей и весеннего таяния снега, подкрадывалась боль. Она ломала суставы, отдавалась в искривленном позвоночнике. Осенью, когда все раскисало и потоки грязи бежали по крутым улочкам Саратова к Волге, вместе с болью приходили грусть, тоска.

Отдых давало только лето. Можно было бегать со сверстниками, кататься на лодке или бродить по окраинам.

В такие вот летние дни пристрастился юноша Мусатов переправляться на пустынный остров, что разрезал воды Волги у самого Саратова, и там, в тиши и одиночестве, писал этюды, делал многочасовые зарисовки природы. Поняв, что для здоровых расторопных сверстников он всегда будет чужаком, Мусатов, хотя и не сторонился их общества, но покойнее чувствовал себя с матерью Евдокией Гавриловной или наедине с природой, открывающей внимательному взгляду юного живописца свои тайны. На волжском зеленом острове, где было многое передумано о будущем, о месте в жизни, вспыхнуло поэтическое отношение к природе. Кисть и карандаш отмечали на картоне или листе бумаги кустарники, кроны деревьев, тающие контуры волжских далей с городскими силуэтами, колокольней, отражениями в воде.

Период творчества Борисова-Мусатова короток. Он длился семь лет. В то время как учение, проникновение в ремесло художника, давшее ему возможность так ярко, так выразительно высказаться, занимает все предшествующее время.

Мать, талантливая рукодельница, привила сыну любовь к узорам, бисеру, к шитью и цветам. А учитель рисования Саратовского реального училища чудаковатый старик Ф.А. Васильев обратил внимание на способность мальчика к исполнению орнаментов и раскраске карт. Но открыл Мусатову мир живописи и рисунка сменивший Ф.А. Васильева молодой и энергичный воспитанник петербургской Академии художеств Василий Васильевич Коновалов. Как тонко замечает один из первых биографов художника Евдокимов, Коновалов не только обнаружил незаурядные способности Мусатова, но и делал все для совершенствования их. Мальчик много рисует в училище, в «Обществе изящных искусств», образованном Коноваловым. Он изучает работы русских и иностранных художников в только что открывшемся (1885) Саратовском художественном музее, имевшем полотна Репина, Поленова, Ватто, Фрагонара, Коро.

Подлинным счастьем для Мусатова была вера в его талант со стороны В. Коновалова. Под его наблюдением были исполнены первые робкие полотна — «Окно», «Пейзаж». С его помощью наметились пути дальнейшего совершенствования.

1890 год Мусатов встречает в стенах Московского училища живописи, ваяния и зодчества. На первых порах его занятия, кропотливая работа не вызывали у преподавателей одобрения. Но очень скоро сказались его самостоятельное живописное видение окружающего мира, его страсть к ярким холодным тонам, большим полотнам. Где-то в душе двадцатилетнего юноши рождаются формы, которые должны были выразить его волнения, его понимание прекрасного, его отношение к окружающему. Но живописные опыты молодого художника не встречают поддержки, и он пытается найти единомышленников или хотя бы благоприятную для творчества среду в Петербурге. За годом занятий в училище следует год занятий в Академии художеств. И вновь неудача постигает Мусатова — его опять не понимают.

В эти годы Академия переживает кризис. Еще только намечается реформа художественного образования. Старая классическая система преподавания с привлечением библейских и исторических сюжетов в программные задания, с постановкой натурщиков в античные позы, со слабым составом преподавателей начальных классов заставляла молодых художников стремиться для завершения образования за границу.

Мусатов мечется между Петербургом, Москвой и Саратовом. Открывшийся перед ним в залах Третьяковской галереи и Эрмитажа мир большого искусства толкнул на поиск собственных путей в живописи. Будущему художнику стали необходимы такие профессиональные навыки, которые позволили бы ему точно передавать свои замыслы.

Тогда-то и возникает желание окунуться в мастерские и студии Парижа, где уже занимались некоторые из известных ему русских художников. В эти годы в Париже жили А. Бенуа, А.П. Остроумова-Лебедева, К. Сомов, Е. Лансере и друзья Виктора Эльпидифоровича Мусатова В.И. Альбицкий, А.А. Шервашидзе, Е.Н. Званцева. Каждый из них по-своему восполнял пробелы в художественном образовании. Группа Бенуа переходила из музея в музей, с выставки на выставку. Они выезжали в Версаль, Фонтенебло, Шартр, Сен-Клу, знакомились со всеми достижениями искусства, демонстрировавшимися в художественных салонах.

Мусатов и Шервашидзе прежде всего поступили в частную мастерскую признанного рисовальщика Кармона, из которой вышли многие европейские мастера.

Виктор Эльпидифорович чувствовал несовместимость своего подхода к пониманию цвета с требованиями французского мастера и потому не показывал ему свои живописные опыты. Больше того, Мусатов намеренно откладывал свои живописные занятия и отдавался полностью занятиям рисунком. «Я работал мало — всего 4 часа в день — и все только рисовал. Но я чувствую, что сделал успех. Я нашел то, что мне представлялось нужным раньше. Я бывал совершенно согласен с тою теорией рисования, которую в 6 месяцев начал понимать. Я, конечно, мог бы заниматься целый день,— добавляет Мусатов, — тогда бы успех был самый существенный, но я не раскаиваюсь, что этого не сделал, ибо я хоть немного познакомился с Парижем. Я в это время хоть сколько-нибудь изучил Лувр и Люксембург. Особенно Лувр по своей школе ничем не заменим. Там вы найдете своих любимцев, там вы увидите громаднейшую коллекцию рисунков классических мастеров, которая откроет глаза на многое, необходимое для знания».

В это время в Париже на выставках современного искусства Мусатов мог видеть полотна Моне, Дега, Ван-Гога, Гогена, Сезанна. Работы эти не только оставили свой след в памяти саратовца, но и заронили в его сознании мысль о собственной картине в штриховой манере с использованием чистых, неприглушенных красок. А пока в Лувре он спешил к Ботичелли, писал на родину письма о несравненной свободе Тинторетто и роскоши красок Веронезе и явно не выделял своим вниманием новейшие течения в живописи.

В летние месяцы, в родном Саратове, он начинал писать этюды, разрабатывая собственные приемы живописи.

В один из таких приездов родился портрет молодой женщины, сестры художника Елены. Портрет наряден и декоративен. На фоне цветущих деревьев Виктор Эльпидифорович пишет лицо юной женщины, подчеркивая ее совсем еще детские черты, узкий разрез глаз и яркий здоровый цвет лица. А сколько нежных оттенков в переплетении ветвей, в складках пышного платья! Еще чувствуется скованность Мусатова, тяга к детализации, но весь портрет проникнут такой поэзией, восхищением перед юностью и здоровьем, что хочется поставить его первым в цепи романтических полотен художника, написанных после окончания учения в Париже.

В 1897 году художник сделал эскиз к картине «Гармония», которую ему суждено было закончить через два года. Еще тогда он был поражен заброшенностью маленького саратовского имения Слепцовки с унылыми флигелями служб, деревянным усадебным домом и поэтичным садом. Как близок был ему пустынный угол забытого гнезда, где жизнь когда-то била ключом...

Созвучие этому можно усмотреть и в событиях жизни самого художника, оказавшегося после блистательного Парижа в своем Саратове, где почти никому не было интересно его творчество, даже его бывшему учителю В. Коновалову, оставшемуся на академических позициях. Свои мечты он пытается воплотить в картине, где прекрасные девушки, сидя в пышном саду, внимают декламации поэта, где плывут розовые купы облаков, освещенных заходящим солнцем; скользят по траве голубые тени — предвестники ночи и печали; а увитые виноградом заброшенные службы будто отделяют уголок с поэтической группой от всего мира. Все переплелось здесь: и неудовлетворенные грезы о прекрасных незнакомках, готовых по его желанию населить пустынные пейзажи страны его фантазии, и утонченное чувство декоративности, проявившееся еще в ранних зарисовках волжских пейзажей, и присущее художнику острое восприятие зеленых, голубых и фиолетовых тонов...

Волга с ее далями, заревами закатов, с бесконечными хороводами пышных облаков навеяла Виктору Эльпидифоровичу и величественный строй его картины, и тот особый протяжный ритм, который свойствен холмам и берегам Поволжья.

Художник окончательно вернулся в город на Волге к осени 1898 года. И сразу окунулся в работу. Сильный приступ туберкулеза позвоночника, который он перенес во Франции, оставил подавленность, помочь справиться с которой могла бурная деятельность. Мусатов готовится к большой картине «Материнство», один за другим осуществляя этюды: девушки в белой блузе, экзотической агавы, девушки с агавой, наконец свой автопортрет с сестрой Леной.

В тенистом саду перед простым, но изящным столиком, на который брошены нежные розы, сидит задумчивая девушка в пышном платье середины XIX века. Ее тонкие руки лежат на коленях, а голова с тяжелой прической чуть опущена в неповторимом мусатовском повороте. Легкой грустью овеяно ее лицо, поза, романтический пейзаж с голубыми тенями. Сколько красочной гармонии в этих нежных переливах изумрудной зелени, оттененной нежными переливами цветов!..

В картину, правда, не очень удачно введена фигура самого художника — угловатая, непропорционально развитая, с неприятным лицом, так не соответствующим всему настроению полотна. Вряд ли можно рассматривать «Автопортрет с сестрой» как чистый портрет. Художник ставил перед собой задачу написать поэтичный, романтический мир. Манера Мусатова обобщать пейзаж, размывая контуры деревьев, кустарников нежными голубыми рефлексами, тончайшими изменениями цвета, способствовала созданию картины-сонета, за которой последуют другие поэтические полотна.

Неудовлетворенный «Автопортретом с сестрой», Мусатов не перестает искать форму своим романтическим замыслам. Он связывает свои фантазии с образами прекрасных женщин, олицетворяющих мечту, тишину, покой.

Летом 1899 года в саратовском имении «Слепцовка», знакомом художнику с юности, он по-новому почувствовал заброшенность. И безлюдность парка, пустоту зал и галерей. Он представил, что именно в таком окружении, в отрыве от где-то текущей жизни его печальные дамы совершают свои одинокие прогулки, вспоминая прошлое, погружаясь в грезы.

Но художник не стал певцом усадебного пейзажа и быта. Его привлекает возможность передачи настроения, навеянного заросшими аллеями и цветниками. В пейзаже он ищет возможность постижения и раскрытия идеала.

Владевшие художником приступы одиночества, тоски, усталости особенно усиливаются в эти годы. Виктор Эльпидифорович оказывается в Саратове оторванным от друзей-художников. Его попытки показать широкой публике свои работы не встречают поддержки ни на XVIII периодической выставке Московского общества любителей художников, ни на открывшейся в 1899 году в самом Саратове художественной выставке. Критики встречают работы художника «Девушку с агавой» и «Мальчика» нападками. Происходит болезненный разрыв художника с любимой женщиной А.И. Воротынской. В это же время на плечи Мусатова падает обязанность главы семьи — умирает мать художника Евдокия Гавриловна, занимавшаяся всеми материальными делами.

Это еще больше отвлекает художника, требует от него собранности, призывает к деятельности.

Одним из таких шагов к устройству своих художественных и материальных дел было вступление Виктора Эльпидифоровича в члены Московского товарищества художников, в которое входили И.С. Ульянов, Н.Ф. Холявин, В.В. Переплетчиков, А.С. Голубкина. Участвовали в выставках объединения М.А. Врубель, К.А. Коровин, В.В. Поленов.

Переписка художника позволяет судить о том, что он хотел выставлять свои картины на экпозициях «Мира искусства». Однако в тот момент ядро петербургского объединения еще было замкнуто в рамках узкого дружеского круга, да и к произведениям Мусатова мирискусники относились настороженно.

Как член Московского товарищества, Мусатов участвует на выставках 1899 и 1900 годов. Он привлекает в число новых членов П.В. Кузнецова, А.Т. Матвеева, Е.С. Кругликову. Он заботится о внешнем облике экспозиций, стремясь, по примеру «Мира искусства», показать творчество своих товарищей наиболее полно, всесторонне. Сам художник постоянно знакомится с журналами и книгами по искусству, следит за художественной жизнью России. Не удовлетворенный своими наездами в Москву, Виктор Эльпидифорович пытается найти и организовать в Саратове кружок людей, интересующихся живописью, литературой, музыкой. Ему удается привлечь виолончелиста М.Е. Букиника, актера М.М. Чернышева-Дольского и других. Художник находит в их лице слушателей, которым он мог доверить свои планы, замыслы новых картин.

Период расцвета творчества художника падает на 1901 — 1905 годы. Его приглашают на лето в имение Голицыных-Прозоровских «Зубриловку». И здесь, в окружении пышного искусственного парка, у стен редкого по красоте архитектурного ансамбля, Виктор Эльпидифорович создает наиболее известные из своих картин. Он заканчивает проникновенную, очень лирическую и нарядную картину «Весна» с фигурой девушки, медленно идущей по цветущему саду. Пишет «Вишневый сад», внося в пейзаж философскую ноту. Наконец, за целой пейзажной галереей, из-под кисти Виктора Эльпи-дифоровича выходит музыкально-взволнованная, при внешнем спокойствии, картина «Встреча у колонны». Сад растаял вдали прихотливыми рисунками ветвей и ограды. А в тени меж колонн произошла мимолетная встреча двух прекрасных женщин. На мгновение застыли они, не прервав волнение одежд, еще текущих и струящихся. Взгляд одной обращен на зрителя, вторая склонила голову с тяжелой прической. Это мгновение встречи, наполненное трепетностью чувств, воскрешает какую-то волнующую тайну.

Рожденные в Поволжье романтические картины подхватили и понесли к будущим поколениям образ женщины — вдохновительницы прекрасного, женщины — хранительницы тонких чувств, начал лучших произведений всех времен и народов.

Временами художник обретает спокойствие, однако легкая грусть о несбывшемся, печаль о несостоявшейся полноте жизни стали непременными нотами его картин. Он одинок в жизни, в искусстве, в мечтах. Его фантазии не сбываются, его спокойствие приходит к нему в тиши парков, где только солнечный луч и голубая тень плетут свои цветовые узоры.

Вот «Осенний мотив» — с желтеющим садом и задумчивой молодой дамой в фиолетовом платье. Сколько задушевности в этой минуте грусти человека и природы. Художник передает свое настроение через трогательные увядающие розы на зеркальной крышке столика, через переливающееся золото парка, холодные пятна цвета пышного наряда. Один из больших почитателей таланта художника издатель альманаха «Жатва» А. Альвиг посвятил этой грустной фигуре в картине наивные, но хорошо передающие настроение стихи:

Одну мечту в душе лелея,

Она пришла в любимый сад;

Молчит кленовая аллея,

Просветы золотом блестят..,

И каждый день в порыве новом

Всегда в один и тот же час

Выходит девушка в лиловом

И ждет, чтобы закат погас-

Исчезнет в небе позолота,

Свежее станет над рекой —

И вот зовет она кого-то

С невыразимою тоской.

Но сад молчит, вода струится.

Ответа нет — она одна...

И никогда не повторится ее ушедшая весна.

Лирико-романтические полотна «Гобелен», «Осенний мотив» показали современникам, что перед ними новый русский художник большого живописного дарования.

Стало ясно, что Мусатов — художник-мечтатель, что он вслед за тончайшими лириками изобразительного искусства дает и свое отношение к природе, к человеческим переживаниям. Его песня об одиночестве, о глубине переживаний, которые и в радостные весенние дни, и глубокой осенью, и под шум дождя, и под монотонный шелест воды в водоеме заставляет человека задуматься о минувших днях.

Одним из первых, кто заметил и по достоинству оценил новые полотна Виктор» Эльпидифоровича, был С.П. Дягилев. Умный и тонкий человек, большой знаток живописи, организатор петербургских выставок «Мира искусства», Дягилев показал России в новом свете многих художников. Еще в 1901 году он угадал большое будущее за автором «Гобелена».

«Особенно удачно представлен у москвичей, — писал он, — интересный художник Мусатов... Он выставил ряд совсем мастерских вещей, из которых, правда, далеко не все одинакового достоинства, но зато те, которые удачны, — те прямо первостепенного качества... достаточно взглянуть на его «Гобелен» или портрет пожилой дамы в платье 50-х годов, чтобы сразу быть заинтересованным и ждать от художника много интересного в будущем».

Вслед за «Гобеленом» вскоре были созданы более совершенные полотна Мусатова «Водоем», «Призраки», «Сон божества», «Реквием», поставившие художника в ряд тончайших живописцев России, но еще долго критика обходила его творчество молчанием.

Одно из центральных мест в художественном наследии Мусатова занимает картина «Водоем».

На берегу круглого водоема, отражающего успокоенно-сонный береговой пейзаж, сидит женщина в нарядном голубом платье. Рядом остановилась девушка, задумавшаяся о чем-то своем. И хотя моделями для хрупких мечтательных героинь картины послужили реальные люди (одна — преданная, неизменная модель художника его сестра Лена, вторая — художница Александрова, ставшая его женой), они, как и увиденный ранее пейзаж, — плод фантазии и грез Виктора Эльпидифоровича, возрожденный к жизни его кистью. Художник находит очень тонкий колорит, будто сотканный из постепенно затухающих зеленовато-голубых тонов. Он одаривает своих героинь мягкостью, изяществом и просветленной задумчивостью. От полотна исходит ощутимая волна тишины.

Один из саратовских друзей художника оставил заметки о том, как поздней осенью 1902 года на круглом диване во флигеле у Мусатова любовались они впервые ослепительными красками «Водоема». Они восприняли полотно как один из шедевров Мусатова, наполненный возвышенной мечтой об идеале.

За «Водоемом» следуют поэтичные женские портреты: «Дама в голубом», «Портрет Е. В. Александровой», «Портрет Надежды Юрьевны Станюкович», «Минувшее» («Барышня и дама»). Развивая лирическое направление в живописи, Виктор Эльпидифорович задумывает ритмичную, тягучую картину-фреску «Изумрудное ожерелье». Медленное шествие совершают молодые женщины на фоне яркого летнего сада, дубовые ветви которого создают некое символическое ожерелье зеленых пятен. Справедливо замечание исследовательницы творчества художника А. Русаковой, что в этих спокойных лицах, в этих мягких движениях рук, в склоненных головках есть «что-то подлинно русское, народное...», что-то удивительно близкое и любителям тягучих народных напевов, и почитателям задумчивых северных сказаний. Это грациозное шествие, эта тонкая игра цветовых пятен рассчитаны на фресковое исполнение. «Изумрудное ожерелье» — монументальное и одновременно декоративное произведение. Главное в этом полотне — впечатление равновесия природы и человека, элегия спокойствия и тишины, к которой художник пришел, доведя до совершенства видение своих фантазий, мечтаний, воплощение их в гармоничных образах.

Почти одновременно с «Изумрудным ожерельем» Виктор Эльпидифорович создает самую грустную свою картину «Призраки».

Современники пишут, что, возвращаясь поздно с этюдов, художник был вновь, как несколько лет назад, поражен сиротливо заброшенным домом в Зубриловке.

Скорее всего осень, дожди и грусть толкнули художника к теме, которая близка была Мусатову-человеку. Его поэтичные образы жили всегда где-то рядом с ним. Предварительные зарисовки, эскизы к картине говорят, что печаль неустроенности, еще с большей силой вернувшаяся к нему осенью, водила его кистью в работе над «Призраками».

Шел 1904 год. Выступления местных критиков в «Саратовском листке» показали художнику, что найти понимание у провинциальной публики ему вряд ли удастся. Оставалась надежда на московских друзей по искусству. Материальные затруднения усиливают мучения художника. Он решается покинуть родной город, где уже нет возможности больше бороться. Виктор Эльпидифорович переезжает в маленький городок Подольск под Москвой, но и там долго не задерживается. Из Подольска Мусатов переезжает в

Тарусу – поэтическое местечко на Оке. Эти шаги были связаны с некоторым успехом художника у европейской публики. Еще в конце 1903 года устроенная в частной галерее Берлина выставка его работ была встречена доброжелательно, а в 1904 году его приглашают выставиться в Париже у Э. Шоссона.

Вскоре резко меняется отношение к художнику в русском общество. В. Серов настаивает на приобретении картины «Призраки» в Третьяковскую галерею. Крепнут связи художника с представителями художественного мира — А. Белым, В. Брюсовым, К. Сомовым, А. Бенуа. Художник готовится к новым работам. Он пишет приокские пейзажи «Березы осенью», «Веники», надеется, что с переменой места жительства поправится и его благополучие. Но неожиданная смерть Надежды Юрьевны Станюкович, большого друга и почитателя таланта художника, стала роковым ударам.

Он чувствует себя обязанным создать портрет покойной: «...для меня она не умерла... она даже живет теперь как-то ярче... я ее напишу еще так, чтобы она навсегда не умерла». У него в памяти еще свежи настроения, с которыми создавались «Призраки», печаль, с которой он писал «Гобелен». И логическим завершением этой линии в его творчестве, гимном другу и женщине стало новое, последнее полотно художника «Реквием». Печальный хоровод теней в навек заброшенном саду. Скорбное шествие в честь безвременно ушедшего человека. В центре шествия одиноко застыла фигурка юной женщины с чертами Надежды Юрьевны. Героини печального шествия будто сведены сюда с других полотен Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова — это его музы и его образы. Шествие напоминает медленное течение его воспоминаний, пришедших к печальному внезапному концу. Картину сравнивали с «Реквиемом» Моцарта, с колокольным звоном, называли лебединой песней художника.

Весной 1906 года С. П. Дягилев организовал последнюю блистательную выставку «Мира искусства», отведя на ней целый зал полотнам В.Э. Борисова-Мусатова. Крупнейшие коллекционеры Петербурга и Москвы покупают нарасхват картины так долго не принимавшегося ими художника.

Но Виктор Эльпидифорович не увидел уже этого. Он умер 26 октября 1905 года в Тарусе.