Константин Шилов: Три моих Мусатова - это как три этапа судьбы / Беседовала Н. Проскурякова // Саратов - столица Поволжья. Саратов, 2001. 20 апр.

Константин ШИЛОВ: Три моих Мусатова — это как три этапа судьбы

Константин Владимирович Шилов, наш сегодняшний собеседник, не первый и не единственный, кого увлекла личность известнейшего художника рубежа XIX - XX веков Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова, прославившего наш город. Но именно этому писателю мы обязаны возрождением интереса к имени, личной судьбе и судьбе творческого наследия автора нетленных «Призраков», «Водоема», «Изумрудного ожерелья»...

Первая шиловская книга о художнике «Мои краски-напевы», построенная на разысканных им документах, сыграла важную роль в спасении усадьбы Борисова-Мусатова. А недавно в магазинах Москвы, Петербурга, Калининграда, Нижнего Новгорода, Самары и других городов появилось заново возрожденное издание книги К. Шилова о нашем земляке, о старом городе и его людях, выходившее в 1985 году в популярной серии «ЖЗЛ». Интерес к личности Мусатова, к роли его наследия за это время только вырос — об этом говорит и успех столичных выставок и изданий о «Русском живописном символизме», о «Голубой розе». Как ни странно, в родном для Мусатова Саратове (где на одной улице с Домом книги в минувшем апреле открылся Мусатовский музей) новое издание книги о нем можно встретить только в киоске художественного музея имени А. Радищева...

— Когда в городе отмечалось 130-летие Борисова-Мусатова, проведенный нашей газетой экспресс-опрос показал, что имя художника многие узнали из вашей книги «Мои краски-напевы», вышедшей в 1979 году. Гладко ли складывалась судьба того, первого издания?

— Дело давнее. Тут много было как нелепого, так и счастливого. Тогда хотелось одного: чтобы саратовцы полюбили, другими глазами увидели все улицы, закоулочки, памятные и забытые мусатовские места окрест. Лишь спустя много лет выяснилось, что готовый набор моей первой книги чуть не рассыпали в связи с одной злобной рецензией. И тогда меня — по доброй воле — «взяла под крыло» крупнейший искусствовед — ленинградка Алла Александровна Русакова. Она захотела написать предисловие: рукопись ей понравилась. А ведь именно Русакова «вернула» нам Мусатова после сорока лет его замалчивания — своей монографией 1966 года. Вот после этого книжка моя и увидела свет.

— Вы трижды возвращались к имени Борисова-Мусатова в своем творчестве. Вы писатель одной темы? Или были другие замыслы?

— Что вам ответить? Когда приезжаешь в город, где прошли юность и молодость, приезжаешь и любя, и волнуясь, независимо от того, кто да как к тебе относился, хочется искренности и прямоты. Знаете, может быть, три «моих» Мусатова — это как три этапа моей судьбы? Наступил новый век. Сменилась молодежь. А Мусатов — опять молод, любим и в чем-то более нов и по-новому сложен. И мне приятно, что обновленное издательство через 15 лет само отыскало меня, предложило переиздание.

Возможно, это моя участь такая, и я люблю вопреки правилам по нескольку раз входить в одну и ту же реку. Первая книга о Мусатове — 1979-й, вторая — 1985-й, третья — 2000-й. Хотелось включить новые находки, свежий свой взгляд. Так что, с одной стороны — вроде краткая популярная «мусатовская энциклопедия», с другой — повесть, художественно-достоверное «сказание о Судьбе», стремился к этому.

— Ну, а если вернуться все же и к другим замыслам?

— Надеюсь опубликовать книгу очерков и эссе, связанных с разными поисками и находками. Я очень рано ощутил потребность с помощью бумаги и чернил «переселяться» в давно ушедшие времена. Едва научился писать — сшил себе толстую тетрадь для записей рассказов моей прабабушки о старине. Сам ее «иллюстрировал» Потом пошли стихи, увлечение археологией

В пятом классе астраханской школы откопал половинку золотоордынской тарелки с частью изображения павлина. Принес в краеведческий музей. Там посоветовали порыться еще. нет ли в траншее второй половинки? И представляете, я нашел ее! Павлин, теперь целехонький, гулял под глазурью!.. Не было ли это знаком, что и впредь надо возвращаться «в ту же реку», не останавливаться на половинке, на полпути?

Только с возрастом осознаешь, как много было в жизни интересных совпадений, которые как-то направляли тебя. Я родился в Одессе. Жизнь началась в доме, куда Пушкин приходил к А. Ипсиланти. А потом — Бессарабия, опять по стопам Пушкина (город Кагул, «Чугун кагульский, ты священ...»). Позже — Астрахань, раскопки, работа семиклассника над романом о Степане Разине...

— Мусатовская тема и археология тоже как-то совпали?

— У поэта и археолога Валентина Берестова, мудрого человека, когда-то близкого моего старшего друга, есть строки о раскопках. «Вещь — это весть. С веками вещи приобретают голос вещий». То, что для ученого — важная весть, для художника — «вещий голос». Вот почему Мусатов так любил бродить по барахолкам, выискивая старинные предметы. И в творчестве его привлекателен не археологически-точный, «ученый», а поэтически-одухотворенный ретроспективизм.

Видимо, и я тоже, так и не став ученым-историком или филологом, к истории относился, «как поэт». Личность Мусатова, сама его биография, включая романтические ее подробности — все было созвучно. Очень многое соединилось в Мусатове.

Хотя истоки интереса к прошлому берут все-таки начало из астраханского детства. Мама растила нас с сестрой с малых лет без отца, в подвале, в нужде. Зато она работала в архиве, любила историческую литературу. В Саратове она тоже устроилась в архив. Как-то, разбирая семейные бумага Устиновых (они владели когда-то зданием краеведческого музея), мама обнаружила переписку этого семейства. А в ней — это было почти сорок лет назад — мне и посчастливилось найти автограф Пушкина. Помимо уникальности находки — первое документальное свидетельство личных связей поэта с Саратовом и его обитателями.

— Но это уже другой поворот разговора. Какие люди сыграли особую роль в вашей творческой судьбе?

— Почему — только в творческой? Она неотделима от судьбы в целом. Мои «главные люди», без преувеличения, спасшие меня, говоря пушкинскими словами, "и в бурях, и в житейском море» — они-то и в творчестве поддержали. И в известном смысле — он всегда со мной. Я их просто перечислю Юлия Ивановна Шилова (мама), Вера Константиновна Архангельская и Евгения Павловна Никитина (университетские профессора), Татьяна Григорьевна Цявловская (замечательный пушкинист), Натан Яковлевич Эйдельман (историк и писатель), Дмитрий Сергеевич Лихачев и Булат Шавлович Окуджава (их представлять не надо), Евгения Кузьминична Дейч (литературовед, хранитель высочайших культурных традиций), Юрий Федорович Карякин (философ и литературовед), Наталия Ремизова, моя жена (пианистка и композитор). Общаться же посчастливилось и с такими чудесными людьми, как Арсений Тарковский и Семен Липкин Александр Межиров и Анастасия Цветаева...

— Судя по всему, вам есть о чем рассказать в будущих книгах С чего начнете?

— Начну с завершения. Ведь и XX век завершился, а я еще дружил с «людьми из XIX-го»... Доработаю книгу о Петрове-Водкине. Потом вернусь к Пушкину. К воспоминаниям о пушкинистах, о старших друзьях-писателях. Время жизни сокращается. Зато, как и у всех, обостряется с возрастом «дальнозоркость памяти». Конечно, участь потенциального «воспоминателя» — при хлынувшем потоке псевдомемуаров — заранее под подозрением. Так и слышишь хмыканье умников: это он — «о себе любимом", прикинуться-примазаться к великим и прочая. Если же честно, то сверхзадача таких портретов-воспоминаний для меня обострена до боли. Стыдно «приписать» себя к кому-то или себе что-то. А вот, в меру сил, по мандельштамовской формуле попытаться своими записями, «своею кровью склеить двух столетий позвонки». Трудным осмыслением прожитого, сердечным благодарением.

Сделано меньше должного. А несделанное мучает, зовет...

Беседовала Наталья ПРОСКУРЯКОВА