Межевая М.Н. П.А. Вяземский (1792-1878) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1964. С. 37-44.

П.А. ВЯЗЕМСКИЙ (1792 — 1878)

В «саратовских степях» (в селе Мещерском Сердобского уезда) Петр Андреевич Вяземский провел почти два года — памятные для него 1828 и большую часть 1829.

17 декабря 1827 года он приехал сюда из Москвы навестить жену, гостившую в имении ее отчима П.А. Кологривова. В Мещерском, в провинциальной глуши, какой тогда представлялось это место, надолго задерживаться Вяземский не собирался.

Близкий друг Пушкина и декабристов, знаменитый поэт-сатирик, еще в 1820 году уволенный со службы за «возмутительные» стихи, он весь был во власти журнальной борьбы. По свидетельству современников, Вяземский «остроумными своими статьями и любопытными материалами» больше всех «содействовал успеху» «Московского телеграфа», лучшего тогдашнего журнала[1]. Но положение сотрудника, вынужденного в чем-то считаться с чужой волей, не удовлетворяло поэта. Он мечтает о собственном издании, которое объединяло бы Пушкина, Жуковского, Баратынского и полностью отвечало бы его собственной программе.

Поэт торопился в Петербург, чтоб договориться там о журнале. Отъезд из Мещерского назначили на февраль.

С первых же дней знакомство с провинцией навело Вяземского на размышления. Однажды, по дороге в Пензу, застигнутый бураном, он был вынужден заночевать в простой крестьянской избе. «Попали мы на сочельник, Печь была худо натоплена и ничего в печи не было... Проведши около пятнадцати часов в избе холодной, но дымной, в сообществе телят, куриц (не говоря уже о мелкопоместных тараканах), родильницы, лежащей на печи с трехдневным младенцем, пустились мы на другое утро в Пензу»[2].

Это была первая запись о крепостном крестьянском быте в дневнике князя Вяземского. Прямое ее продолжение — запись о пензенском крепостном театре и его директоре Гладкове, «провонявшем чесноком и водкой», у которого три «охоты»: «транжирить, пьянство и собачья... После несчастной травли он вымещает на актерах и бьет их не на живот, а на смерть»[3]. Автора дневника поразила игра подневольных актеров: «должно сказать правду, на Московском театре... более нелепого на сцене, чем здесь»[4]. Может быть, поэтому особенно тяжело было представлять их совершенную зависимость от пьяницы-помещика, и Вяземский, сам владелец крепостных, записал: «Обеспечить законною властью сумасбродные прихоти помещика... есть уродство гражданское... Рабство, состояние насильственное, которое должно по временам оказывать признаки брожения и, наконец, разорвать обручи»[5].

На фоне этих записей становится многозначительной и краткая пометка о разговоре с пензенским губернатором Лубяновским о волнениях двадцати тысяч орловских крепостных, которых тот «усмирял» в бытность свою военным[6]. Здесь же запись о дворянине Струйском, сосланном в Сибирь «за жестокосердие», о помещице Белоруковой, которая «засекла девочку восьми лет».

В конце февраля поэт отправляется из Мещерского в Петербург и дорогою, «измученный и усталый», пишет одну из лучших своих сатир «Русский бог»[7].

Нужно ль вам истолкованье, Что такое русский бог? — начинает он рассказывать о современной России, и крепостная Русь, разоренная помещиком, отданная в откуп иноземцу, уже завладела читателем.

Бог голодных, бог холодных,

Нищих вдоль и поперек,

Бог имений бездоходных —

Вот он, вот он, русский бог![8]

Пожалуй, без степного путешествия, без предварительных записей в дневнике, непредвиденной ночевки в крестьянской избе в сатиру не вошли бы так свободно «представленные в залог» крепостные, станции — тараканьи штабы, дворовые без сапог, нищие. Безыменная народная Русь становилась понятней князю Вяземскому. Может быть, по аналогии с собственной судьбой, с недавними пушкинскими ссылками, с судьбой декабристов он писал из Мещерского Александру Тургеневу, брату декабриста Николая Тургенева: «Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России такой, как она нам представляется... Настоящую Россию уважать нельзя»[9].

В Петербурге Вяземского ожидали неприятности. Откровенная переписка с друзьями оказалась известной жандармам. Поэта обвинили в «развратном поведении». Стал невозможным даже разговор о журнале. Тогда вместе с Пушкиным Вяземский просится в армию, к знаменитому Ермолову, популярному в передовых дворянских кругах и ненавистному Николаю. Друзья получают решительный отказ, потому что Николай боится их политического авторитета среди молодежи[10].

В апреле 1828 года Вяземский возвратился в Мещерское. Он еще не сдался. «Сделай милость, — просит неудавшийся издатель А.И. Тургенева, бывшего в то время в Париже, — не смотри на мою отставку из журнализма, сообщай мне журнальные письма, на будущий год издам непременно что-нибудь, и мне очень нужны твои материалы»[11].

Жизнь в Мещерском неожиданно оказалась заполненной интересными встречами, большими планами и серьезными размышлениями.

«В нашем соседстве, т.е. по-степному, верст около ста», как писал Вяземский, в имении Любичи (Кирсановский уезд Тамбовской губернии — М.М.) поселился Николай Кривцов, старый знакомый поэта, европейски-образованный человек, «поклонник Вольтера и материалист, так аттестовали его современники[12].

Недалеко от Любичей — Мара, тамбовская усадьба Евгения Баратынского, которого Вяземский глубоко ценил и уважал. «Чем более вижусь с Баратынским, тем более люблю его, за чувства, за ум, удивительно тонкий и глубокий, раздробительный, — сообщал он А.И. Тургеневу. — Возьми его врасплох, как хочешь: везде и всегда найдешь его с новой своею мыслью, с собственным воззрением на предмет»[13].

Баратынские и Кривцовы постоянно гостят друг у друга[14]. Приезжает и Вяземский, чтобы «выполоскать себе рот свежими речами»[15].

И куда бы ни заводила друзей прихотливая «свежая» беседа, каждый раз вспоминали о старом, но дорогом — декабристах. Забыть о них невозможно; напоминают чуть ли не каждое известие, семейное событие, встреча. Брат Николая Кривцова Сертей — декабрист, сосланный в Сибирь[16]; в дом Кривцовых приезжают пензенские знакомые Горсткины, а Иван Николаевич Горсткин — декабрист, бывший член Союза благоденствия, сосланный сначала в Вятку, потом — на безвыездное житье в Пензенскую губернию[17].

Вяземский оживленно переписывается с Александром Тургеневым о судьбе Николая Тургенева, вынужденного скитаться за границей, потому что на родине ему приготовили пожизненную ссылку за участие в деле декабристов[18]. Вот почему в Париже много раз перечитывают строчки письма, полученного из Мещерского: «Об отдаленных также ничего утешительного не слыхать, кроме того, что некоторые, выслужив свои каторжные года, переведены на поселение; например, Чернышев, Кривцов, и места поселения назначены им невыгодные»[19].

В Мещерском с нетерпением ждут писем старого друга Вяземского декабриста Михаила Орлова, а тот признается поэту: «Я тебя душевно люблю и в глаза, и за глаза. Люби меня и не забывай»[20]. Ему хочется увидеться с поэтом, побеседовать с ним, доказать, что «гонения судьбы не выбили ни мысли из головы, ни чувств из сердца»[21]. Обитатели Мещерского и Любичей не один раз перечитывали такие письма.

Кроме Кривцовых и Баратынских, в соседях у Вяземского оказался Денис Давыдов, легендарный поэт-партизан. Они вместе собираются поездить по губернии, навестить общих знакомых[22].

Неожиданно Вяземский встречает здесь и своего прежнего знакомого Николая Александровича Радищева, сына знаменитого писателя, у которого просит материалы для биографии А.Н. Радищева[23].

Вдали от столиц, придворных сплетен, литературных и нелитературных доносов Вяземский снова чувствует себя независимым и свободным: «Думаю, что у нас теперь в провинции можно жить: материальные материалы существуют, и интеллектуальных немногим менее, чем в Москве»[24]. Поэтому так зовут в Мещерское Пушкина — хоть ненадолго отдохнуть от полицейского внимания его личного цензора императора Николая[25]. Обитатели Мещерского, Любичей, Мазы (имения Дениса Давыдова) противопоставляли свою жизнь в провинции омуту светской жизни и гордились своей независимостью.

Жене Кривцова приезжий родственник показался «так смешон со своим Петербургом, двором, государем и проч., проч...». Она замечает: «Это иго, которое мы сбросили давно»[26]. А Вяземский рассуждает в письме из Мещерского: «В России — один Петербург, где можно «айти все удобства жизни. Но как там жить, не продав души...»[27]. «Так, ты в провинции, — торжественно обращается к поэту Денис Давыдов, —в тебе я уже и теперь вижу Карла V, заточенного в келье. Давай... вспоминать иногда в письмах наших о днях нашей юности и заблуждений разгульных, любовных и поэтических...»[28]. Но Вяземский не собирался жить воспоминаниями. Последняя глава Онегина, свежий номер «Телеграфа», только что вышедший роман Вальтер Скотта или Матюрена — их оценками пестрит его корреспонденция. Журналист по натуре, он то задумывает приготовить обзор русской литературы[29], то строит планы: «Мы хотим с Баратынским, — пишет он А. Тургеневу, — издать род литературных современных записок или трудов наших, не в виде журнала, не в виде альманаха, а так, как бог приведет. Что напишется у нас в три-четыре месяца, то соберем и тиснем»[30]. Потом эти планы меняются, альманах превращается в журнал. Скорее всего именно для задуманного журнала Вяземский хочет засадить Дениса Давыдова за биографию героя Отечественной войны 1812 года Н.Н. Раевского[31], от Александра Тургенева требует записок о Вальтере Скотте[32], а сам принимается за перевод «Адольфа» — романа Бенжамана Констана — и начинает работать над биографией Фонвизина. Замыслы поэта очень злободневны и очень смелы. Бенжамен Констан для читателей тридцатых годов был автором нашумевшего романа, в котором, по пушкинским словам, «отразился век и современный человек изображен довольно верно...», а вместе с тем и оппозиционером, публицистом, политическим деятелем, которым увлекались декабристы[33].

Пушкинская аттестация («сатиры смелый властелин, Фонвизин — друг свободы»[34]), конечно, предварила работу Вяземского.

Полный увлекательных замыслов, Вяземский в сентябре 1828 года выезжает в Москву, собираясь уже в начале октября быть снова в Мещерском[35]. Но так быстро вернуться из Москвы не удалось. Над поэтом собралась гроза. Московский губернатор по высочайшему повелению передал Вяземскому слова царя, который «оставляет собственное поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей», «в сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости...»[36]. Николай I открыто грозил Вяземскому.

Даже скромная личная независимость становилась невозможной для поэта. В обществе, разграфленном на четырнадцать классов, он должен был или объявить себя противником режима, или с повинной головой испрашивать милости. И он выбрал последнее. «Моя исповедь» — так назвал свое оправдательное письмо к царю автор «Русского бога».

В тревоге ожидая решения своей судьбы, в феврале 1829 года Вяземский приезжает в Мещерское. «Я приехал сюда с большими планами для предбудущих занятий, — скупо сообщает он И.И. Дмитриеву, — но беспокойствие духа было мне помехою»[37]. Трудно работать, когда не шутя угрожают ссылкой, ходят слухи о новой расправе с Пушкиным и приходит письмо о гибели Грибоедова.

Стихи не пишутся, и только быстро идет к концу перевод «Адольфа». Уже готово посвящение его одному из немногих уцелевших друзей, самому дорогому — Пушкину. Помечено: «село Мещерское, Саратовской губернии, 1829 год».

Наконец, известие: Николай благосклонно принял исповедь. Получен приказ о зачислении князя Вяземского Петра Андреевича на службу в Министерство финансов. Выбирать не приходилось. Осенью 1829 года Вяземские уезжают в Петербург.

---

[1] Погодин М.П. Из воспоминаний о Пушкине // Русский архив. 1865. С. 102.

[2] Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1884. Т. 9. С. 71.

[3] Там же. С. 73.

[4] Там же.

[5] Там же. С. 74.

[6] Там же.

[7] Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 1, вып. 6. С. 65.

[8] Вяземский П.А. Избранные стихотворения. М., 1935. С. 421.

[9] Остафьевский архив кн. Вяземских. Спб., 1899. Т. 3. С. 181.

[10] По этому поводу цесаревич Константин писал шефу жандармов Бенкендорфу: «Поверьте мне, что в своей просьбе они (Вяземский и Пушкин. — М.М.) не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения с большим успехом и большим удобством своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров». (Русский архив. 1884. № 3. С. 321 — 322).

[11] Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 1, вып. 6. С. 72.

[12] Сабуров Я.И. Н.И. Кривцов // Русская старина. 1888. № 12. С. 796.

[13] Остафьевский архив кн. Вяземских. Спб., 1899. Т. 3. С. 179.

[14] Чичерин Б.Н. Из моих воспоминаний // Русский архив. 1890. Т.4. С. 507 — 508.

[15] Остафьевский архив кн. Вяземских. Спб., 1899. Т.3. С. 180.

[16] Гершензон М. Декабрист Кривцов и его братья. М., 1914.

[17] Модзалевский Б.Л. В. П. Зубков и его записки // Пушкин и его современники. Спб., 1906. Вып. 4. С. 175.

[18] Остафьевский архив кн. Вяземских. Спб., 1899. Т. 3. С. 188 — 189.

[19] Там же. С. 177 — 178.

[20] Письма М.Ф. Орлова к П.А. Вяземскому // Литературное наследство. 1956. Т. 60, кн. 1. С. 22.

[21] Там же. С. 46.

[22] Старина и новизна. Пг., 1917. Кн. 22. С. 37.

[23] См. Биография Радищева. М., 1959. С. 6 — 7.

[24] Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1899. Т. 3. С. 180.

[25] Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 2-е изд. М., 1958. Т.10. С. 250.

[26] Русский архив. 1890. № 4. С. 515 (перевод с франц.).

[27] Остафьевский архив кн. Вяземских. Спб., 1889. Т. 3. С. 180.

[28] Старина и новизна. Пг., 1917. Кн. 22. С. 32.

[29] См. письма П.А. Вяземского к А.И. Тургеневу от 18 апреля 1828 г. (Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 1, вып. 6. С. 63); М.Ф. Орлова — П.А. Вяземскому от 23 сентября 1828 г. (Литературное наследство. М.,1956. Т. 60, кн. 1. С. 44).

[30] Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 1, вып. 6. С. 76.

[31] Старина и новизна. Пг., 1917. Кн. 22. С. 39.

[32] Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 1, вып. 4. С. 76.

[33] Литературное наследство. М., 1956. Т. 60, кн. 1. С. 22.

[34] Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.,1958. Т. 5. С. 16.

[35] Старина и новизна. Пг., 1917. Кн. 22. С. 36.

[36] Цитируется по ст.: Кутанова Н. Декабрист без декабря // Декабристы и их время. М., 1932. С. 281.

[37] Русский архив. 1868. С. 603.