Чернышевская-Быстрова Н

Чернышевская-Быстрова Н. [Чернышевский Н.Г.] / Перепеч. из: Красная Новь. 1928. № 8. С. 171-175 // Н.Г. Чернышевский в Саратове: [Сб.] / Сост. Н.М. Чернышевская. Саратов, 1939. С. 73-78.

Н. ЧЕРНЫШЕВСКАЯ-БЫСТРОВА

... родные, узнав от гр. Толстого еще в июне 1883 г. об успешном результате своих хлопот по освобождению Чернышевского, находились в напряженном ожидании близкого свидания. Жена Чернышевского, Ольга Сократовна, обратилась к Плеве с просьбой о разрешении ей встретить мужа „по приезде его в пределы Европейской России, чтобы вместе с ним совершить остальной путь до назначенного ему места пребывания", а также просила о разрешения Чернышевскому остановиться хотя бы на несколько дней в Саратове для свидания с детьми и родственниками. Первая просьба осталась без ответа, на вторую же Плеве ответил через Н.А. Новосельского, что разрешение Чернышевскому увидеться с ближайшими родственниками в Саратове будет дано, хотя ввиду вероятной непродолжительности остановки Чернышевского в Саратове едва ли возможно будет дать этому свиданию форму несколько-дневного пребывания. Старики Пыпины, конечно, удовлетворятся и кратковременным посещением племянника, что же касается его жены и детей, то, по моему мнению, для них было бы наиболее удобным встретиться с возвращенным в самой Астрахани".[1]

8 октября 1883 г. сыновья Чернышевского, наводившие постоянные справки в департаменте полиции о положении дела, получили долгожданную весть. Ольга Сократовна сейчас же написала в Саратов престарелой А.Г. Пыпиной (тетке мужа): „Сообщаю Вам радостное известие, дорогая наша общая мамичька. Едет. Уже в Иркутске. Крепко Вас целую. Смотрите же, не хворайте. Встретьте его бодрой старушкой. Я от радости совсем с ума сошла; и так не помнила, что делаю и что надобно еще делать, а теперь—и подавно! Вот так бы и полетела к нему навстречу!... Вот и расплакалась... Ничего не вижу. Ваша О. Чернышевская".

Вскоре после этого Ольга Сократовна выехала в Саратов.

Наконец, 22 октября, Николай Гаврилович прибыл на почтовых в Саратов, и здесь, на квартире жандармского полковника,, произошла его встреча с Ольгой Сократовной после 17-летней разлуки.[2] В последнюю минуту Чернышевскому было разрешено увидиться и с Пыпиными, но он сам отклонил эту возможность. Впоследствии, в своих письмах к дяде и тетке (Н.Д. и А.Г. Пыпиным), он объяснял свой отказ опасением навлечь на них неприятности со стороны полиции. Можно думать, что и нервы, напряженные и без того до крайности, требовали пощады. Из Пыпиных Николая Гавриловича увидела в этот день только его двоюродная сестра Варвара Николаевна. Обе они,— она и Ольга Сократовна,—оставили по письму, где передают под свежим впечатлением подробности свидания.

«Вчера вечером, милая Еничка,—писала Варвара Николаевна сестре в Петербург,—испытали и радость и горе, видели Н[иколая] Гавриловича], тяжело было помириться с тем, что его не привезли прямо к нам, и ночью же повезли дальше, впрочем он сам этого желал, по крайней мере полковник предлагал ему даже пробыть день, т. е. сегодня, здесь, но он отклонил это и сказал, что как ехал весь путь, так же желает ехать до места, говорил, что не чувствует утомления; мне он показался лучше, нежели можно было ожидать, — как будто потолстел, а может быть это просто от загара и ветра лицо припухло. Я еще не сказала, каким образом устроили свидание. Вчера вечером, часов в шесть, явилась горничная, спросила О.С. и подала ей записку; О.С., прочитавши, торопливо и в страшном волнении, начала одеваться, т. е. надевать шубу, калоши и пр. и на мои вопросы шепнула: „Приехал, молчите". Отправилась. Своим я объяснила, что за О.С. прислала какая-то знакомая, и она, может быть, и ночует у нее. Часа через два та же горничная является с запиской ко мне — если я желаю, могу приехать. Я тотчас поехала, также не сказавши своим, в чем дело, но после они говорили, что они тотчас решили, что Н.Г. здесь. У него мы пробыли часа два. Хотя нам и предлагали пробыть до утра, но О.С. решила лучше уехать. Н.Г. не удерживал, но только сказал, что если мы не останемся, то он едет тотчас дальше, и просил послать за лошадьми. Много расспрашивал меня о всех,—оказывается, он ничего не знал о нашей семье, кто, где и как мы живем. Меня все утешал, что еще увидимся в более приятной обстановке. Досвидания, целую всех, мы с О.С. всю ночь не спали. О.С. думает завтра ехать; к счастью, идет пароход (правильные отправки прекратились); судя по погоде, можно надеяться, что пароход дойдет до места без затруднения".[3]

Маскируя свое чувство радости описанием мелочно житейского и лишь под конец одной фразой передавая всю огромность переживания,—так же сбивчиво рассказывала Ольга Сократовна о свидании с мужем А.Н. Пыпину:

„В субботу 22-го в шесть час. вечера мы с Варенькой (проездом через Саратов на почтовых) повидались с Николаем Гавриловичем, милый Сашенька. Тебе не дала знать телеграммой потому, что он сам очень торопился поскорее прибыть на место, так как в настоящее время нужно дорожить каждым часом. Погода стоит хорошая, сухая и довольно теплая. А он таки порядочно едет обдерганный. Само собой разумеется все побросал там и едет налегке, на перекладных (делает 230 и 240 верст в день). Скачет день и ночь, казался не очень утомленным и уверял, что так и есть на самом деле.

Движения его довольно порывисты, несколько взволнован, но довольно весел. Мы с Варенькой просидели у него (он останавливался у жандармского полковника) до 10 час. вечера. Тотчас после нашего отъезда с Варенькой он пожелал сам тотчас же ехать далее. Никак не могла уговорить его остаться до 5 час. утра. Спешил, страшно спешил. „Покуда, говорит, сухо, да тепло, голубочка, нужно доехать". Пароходом-то бы скорее, да и удобнее, да пароходы-то прекратили свои рейсы. Вот завтра идет последний пароход (на котором я и поеду). Думаю, что прибуду на место ранее его несколькими часами (если меня только не захватит ледоход). Вот видишь — потому я не дала тебе телеграммы. А на почтовых скакать страшное неудобство, да потом бы и не желал этого. Говорит, увидимся с ним[4] весною, или на рождество. Тогда могут приехать с ним и дети наши с тобою. Не думает долго оставаться в Астрахани, хочет писать просьбу к государю[5] о перемещении его на родину. Вот эта самая главная причина, что он так торопится. Думает, что просьба его будет уважена. Так вот ты и погоди ехать с детьми на свидание.

Сегодня купила ему черную пару, т. е. сюртук, жилет и брюки, за 25 руб. Ведь он должен представляться губернатору.

Потом белья куплено (у него решительно ничего нет с собою) на 35 руб. 75 коп. Только самое необходимое купила. Разумеется, подумала и о теплом халате (стоит 14 руб.), а валеные сапоги не купила, думая купить здесь, но они не понадобились, так как на нем есть отличные сапоги (необыкновенного фасона). Простых сапог нет. Придется купить в Астрахани. Денег у меня осталось немного, но на первое время думаю хватит, т. е. до присылки денег нашими детьми. Торопи их выслать поскорее прямо на мое имя до востребования на почте (так как не знаю еще, где поместимся с ним). На почту буду ходить каждый день. Пишите почаще. Я встретила его молодцом; но что чувствовала тогда—того и не перескажешь. А Варенька страшно разрыдалась.[6] Насилу уняли ее. А это на % него могло подействовать не хорошо. Я все время старалась быть веселой. Пусть люди опять говорят, что я бесчувственная. Делаю так потому, что так нужно. На мои глаза Н.Г. пополнел. А может быть это от дороги. Посмотрим потом. Велел тебе кланяться и благодарить за любовь ко мне".[7]

Только через неделю, когда волнение улеглось, В.Н. Пыпина смогла дать уже более связный рассказ о свидании с горячо любимым братом:

„Милая Еничка, понятно, как должно было огорчить вас известие, что Н.Г. не мог повидаться с нашими; еще хорошо, что мне удалось увидеть его. Это случилось так, что О.С. заговорила с Н.Г. о том, что мы будем горевать, узнавши, что он проехал Саратов, а мы не повидались с ним; полковник предложил О.С. написать записку; чтобы я приехала, и та же горничная, которая приезжала за О. С., явилась и за мной; а своим я не сказала, куда иду, потому что О.С. упомянула в записке, что нужно молчать, но так как я и днем никуда не хожу, чтобы не знали куда и зачем, то наши догадались, что, вероятно, приехал Н.Г., и мы отправились на пароход, но оказалось, что Н.Г. ехал сухим путем и находился в квартире жандармского полковника; он принимал нас как гостей, явился чай и фрукты, а потом все убеждал нас остаться ужинать, говорил, что он никак не отпустит Н.Г. без ужина. Вероятно, в инструкции жандармам предписывается быть такими любезными и внимательными. Когда он заметил мне, что я не так твердо и спокойно выдержала свидание, как О.С., то я ему отвечала; что уже потому нельзя было оставаться спокойной, что мне горько за семью, которая лишена свидания, что моя больная мать будет горевать, не свидевшись с Н.Г.—Он тотчас заявил готовность ехать к нам; ему сказано, что он может дозволить свидание с близкими без огласки; если бы он знал, что не рискует встретить у нас посторонних, то приехал бы с Н.Г. к нам, вместо того, чтобы вызывать к себе О.С., как я уже писала.—Н.Г. отклонил поездку к нам, а также предложение пробыть в Саратове следующий день, и просил послать за лошадьми, даже не хотел ночевать. Меня успокаивал тем,—и маменьке тоже просил передать,—что он надеется скоро получить разрешение приехать в Саратов. На мое замечание, что напрасно окружили такой тайной его проезд через Саратов, сказал, что начальство имеет основание бояться манифестаций. Правда, здесь ходят слухи, будто бы несколько молодых людей высланы из Саратова за то, что они подготовляли встречу Н.Г., но я никак не могу верить этому, мало ли выдумывали пустяков только потому, что нужно же о чем-нибудь поговорить. Оставшись со мной, Н.Г. начал меня спрашивать, не ссорится ли с нами О. С., он знает, что это бывало прежде, у ней такой, говорит, недоверчивый характер; странное дело любовь — вот я уже старик, а по-прежнему люблю ее сильно. Потом несколько раз в течение нашего свидания говорил, что чувствует себя виноватым перед нашей семьей; он снова и снова повторял это; я сказала ему, что напрасно он думает так, я даже не могу понять, в чем он может упрекать себя в отношении нас; а вот, говорит, в чем—что так уходил в свои одни книги, что не видел, что кругом меня делалось, мог быть вам полезен и ничего не сделал".[8]

("Чернышевский после сибирской ссылки" — "Красная Новь". № 8. 1928. С. 171—175).