Проскурякова Н., Савельева Е. Музыка цельного человека // Саратов - столица Поволжья. Саратов, 2000. 14 апр.

Н. Проскурякова, Е. Савельева

Музыка цельного человека

Сегодня мы отмечаем 130 лет со дня рождения Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова — действительно великого русского художника. Одного из тех людей, кто сделал Саратов городом, известным всему миру.

Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов

2 (14) апреля 1870 — родился в Саратове

с 1881 — учился в Саратовском Александрово-Мариинском реальном училище

1886—1890 — посещал школу рисования художника И.Ф. Ананьева, студию Саратовского общества любителей изящных искусств, домашнюю студию художника В.В. Коновалова

1890—1895 — учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, в Академии художеств в Петербурге

1895—1898 — зиму проводил в Париже, где занимался в мастерской художника Ф. Кормона, летом жил и работал в Саратове

1899 — становится членом и одним из лидеров Московского товарищества художников

1898—1903 — поселился в Саратове, где были созданы “Автопортрет с сестрой”, “Гобелен”, “Водоем”, “Призраки”, “Изумрудное ожерелье” и многие другие произведения, ныне хранящиеся в крупнейших музеях России

1904 — становится членом Союза русских художников.

26 октября (8 ноября) 1905 — умер в Тарусе

Прелесть мира, в котором торжествует гармония

11 апреля в залах Радищевского музея открылась выставка “Мир гармонии”, посвященная 130-летию со дня рождения В. Борисова-Мусатова. В экспозиции представлено около 40 произведений из собраний трех музеев России, располагающих самыми крупными коллекциями работ художника: Третьяковской галереи, Русского музея и художественного музея им. А. Радищева.

Саратовцы получили уникальную возможность увидеть картины и этюды “поэта печальной мечты и цветных грез”, большинство из которых были написаны в нашем городе более столетия назад. Местом их создания были “прекрасный и удобный для вдохновения” дом художника и сад на Плац-параде, где Мусатов прожил большую часть жизни. Представление о начале творческого пути дают “Окно” и “Пейзаж” — самые ранние из дошедших до нас живописных опытов молодого художника.

Этюды (“Капуста”, “Капуста и ветлы”, “Весенний этюд”, “В лодке”, “Цветы”), написанные в Саратове и его окрестностях и серия крымских этюдов, часть которых экспонируется впервые, позволяют увидеть, как быстро росло профессиональное мастерство Мусатова, формировались его колористические пристрастия, принципы подхода к натурным мотивам.

Подлинным украшением экспозиции стала картина “Майские цветы”, изображающая сад и флигель на Плац-параде, в которой живость и непосредственность пленэрного этюда органично сочетаются с картинностью замысла. На выставке ученических работ в Московском училище в декабре 1894 года “Майские цветы” приглянулись одной из великих княгинь. И она стала первой покупательницей у Борисова-Мусатова.

Эмоциональны, полны динамики этюды к неосуществленной картине “Жатва”. Начатые в них живописные эксперименты были продолжены в серии работ, предварявших еще один неосуществленный замысел — картину “Материнство”. Это — “Девушка с агавой”, “Дама в качалке”, “Деревце в саду”.

В течение трех-четырех лет, напряженно работая, Мусатов повторяет путь, пройденный европейскими художниками за несколько десятилетий. Подобно импрессионистам, он ищет и находит свой живописный язык и создает собственный мир, в котором, побеждая все диссонансы, торжествует гармония. Этюды к картинам “Гармония”, “Осенний мотив”, “Девушка на балконе”, населенные дамами и кавалерами иных времен, заставляют почувствовать очарование этого мира.

Выставка дает возможность увидеть, как меняется, обретая все большую обобщенность и значительность, любимый Мусатовым женский тип. Своеобразной музой художника стала его младшая сестра. Ее, еще совсем юную, он изобразил в “Майских цветах” и “Портрете”. Она позировала для “Девушки с агавой”. Узнаются черты Елены Мусатовой и в героине картины “За вышиванием”.

О знаменитых мусатовских шедеврах — “Водоеме”, “Призраках”, “Прогулке при закате”, “Изумрудном ожерелье” — напоминает ряд этюдов, в которых решение чисто формальных задач сочетается с “невыразимой, почти магической прелестью”, присущей всем работам Борисова-Мусатова.

Экспозиция выставки “Мир гармонии” вновь подтвердила, что русская живопись присоединила имя художника к немногим избранникам, а в художественной культуре рубежа XIX и XX веков он стал одним из самых ярких и значительных явлений.

Гордость Саратова и русского искусства

Определение “великий земляк” вполне подходит для художника, родившегося и прожившего в Саратове большую часть своей недолгой тридцатипятилетней жизни. Ему было суждено прославить не только наш город, но и стать гордостью всего русского искусства рубежа XIX и XX веков.

Значительность и своеобразие творческого дара определили уникальное место Борисова-Мусатова в отечественной культуре.

Распространено мнение, что жизнь в провинции для художника была тягостна, в обывательском окружении он оставался одиноким и непонятым. Действительно, на первый взгляд контраст между поэтическими возвышенными образами мусатовских полотен и обыденностью реальной обстановки его существования очень велик. Однако этот контраст сильно смягчается, уходит во множество полутонов и оттенков, если задуматься о том, что именно в Саратове началось формирование личности художника, были получены первые художественные впечатления, выбран путь в искусстве.

Матушка Евдокия Гавриловна поддержала желание юного Мусатова стать художником, поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. В столицу приехал юноша, хорошо знакомый с прекрасной коллекцией Радищевского музея, получивший в родном Саратове первые и весьма до-стопные уроки профессионального мастерства у В. Коновалова и Г. Баракки — людей ярких и незаурядных. Очарованный неповторимой красотой окрестностей Саратова, Волги, Мусатов рано научился видеть и понимать природу.

Возвратившись в родной город после годов учения и странствий, после Москвы, Петербурга, Парижа, художник поселился в неприметном флигельке на Плац-параде, и этот дом, утопающий в зелени, окруженный вишнями и сиренями, стал приютом для его вдохновения.

Сюда приходили немногие, но дорогие друзья: музыкант. М. Букиник, старинные при-ятели Захаровы и Корневы, семейство Добошинских, чета Станюковичей, молодые Павел Кузнецов, Петр Уткин, Кузьма Петров-Водкин, готовившиеся вслед за Мусатовым посвятить себя искусству. Здесь, в мастерской, были созданы картины, которыми теперь гордятся крупнейшие музеи страны.

Дом, устроенный заботливыми руками матушки и младшей сестры Елены, сад, обыденные вещи, наполнявшие их, и составили ту причудливую канву, на которую легли “краски-напевы”. Добавим к этому пленительную Зубриловку — усадьбу Голицыных-Прозоровских, столь любимую Мусатовым, зеленые холмы и дубравы Хвалынска, где прошли счастливейшие мусатовские дни.

Приметы тех дней на картинах Борисова-Мусатова оставляют странное чувство: как будто рассыпались разрозненные листки дневниковых жалоб — невнятный поблекший почерк, упраздненные буквы, чужие имена. Все повторяются, выступая в новых и новых сочетаниях, облекаясь новыми чертами, постепенно становясь действующими лицами какой-то грустной повести. Уже узнаются прическа, рука, платье, дом с колоннами, старинный парк. И развязка, без сомнения, близка...

Борисов-Мусатов уехал из Саратова в Подмосковье поздней осенью 1903 года. Ему оставалось два года жизни. Начинались признание и слава, которых он уже не узнал, обретя вечный покой на берегу Оки, в Тарусе...

“А я сижу дома и задаю концерты себе самому.

В них вместо звуков — все краски”

Это две строчки из стихотворения в прозе самого Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова. Имеется в виду дом на улице Вольской, бывшей Плац-парад, где идут работы по восстановлению построек и помещений для обустройства музея памяти великого художника. Как обстоят дела на сегодняшний день, рассказывает заведующая отделом музеефикации Государственного художественного музея им. А.Н. Радищева Елена САВЕЛЬЕВА.

— Мы уже не раз рассказывали своим читателям, что со временем по адресу: Вольская, 33, откроется музей Борисова-Мусатова. Пока же дом и дворовый флигель, где он жил, в музейном качестве существуют, как представляется, только в замыслах...

— С огромным трудом замысел начинает приобретать реальные очертания. Закончена внутренняя отделка флигеля. В ближайшие месяцы будет завершена внешняя отделка — для окраски и тонировки фасадов нужна устойчивая теплая погода.

— Как хотелось бы увидеть обстановку времени жизни в усадьбе семьи Мусатовых! Как выглядела, к примеру, мастерская художника?

— В мастерскую была превращена самая большая и светлая комната во флигеле. Всем, кто бывал у художника, запомнилось, что повсюду висели и стояли картины, этюды. На подоконниках — коробки с красками, на стене — палитра из орехового дерева.

В углу стоят подрамники с холстами, приготовленными для будущих работ. В центре — мольберт, который Мусатов старательно занавешивает, когда в дом кто-то приходит. На столе обязательно томик Пушкина и несколько свежих роз в стакане летом и сухие букеты зимой.

Возможно, что на столе стояли изящный фарфоровый подсвечник с фигурками пастуха и пастушки и маленький кофейник со спиртовкой, которые сохранились и были переданы музею Ю.Ф. Немировым, племянником художника. Он же подарил и еще один замечательный экспонат — фотоаппарат фирмы “Кодак”, принадлежавший Мусатову.

Современники вспоминают коллекцию старинных вещей, вернее, даже не коллекцию, а какие-то книжные переплеты с замысловатым тиснением, просто множество лоскутов парчи и шелка, старые кружева, шарфы...

Известно, что наряды дам на картинах Борисова-Мусатова писаны им с натуры. Сначала их шила Евдокия Гавриловна, матушка Виктора Эльпидифоровича, для постоянной и любимой модели художника — сестры Елены. Потом старинные платья, настоящие кринолины и модные журналы былых времен дарили друзья и знакомые.

— В связи с этим невольно вспоминается грубоватый современный комплимент художнику поэта Юрия Кублановского: “Как все волшебно предугадал горбун, писавший кисейных дам!” Какие дамы, кроме сестры, позировали в мастерской на Плац-параде?

— В последние годы жизни Борисов-Мусатов любил писать лицо Надежды Юрьевны Станюкович. Она входила в круг самых близких друзей художника. Виктору Эльпидифоровичу нравились черты лица, высокий лоб, выражение глаз. Он находил в ней сходство с образами Сандро Ботичелли. Черты этой женщины запечатлены на картинах “Дама у гобелена”, “Изумрудное ожерелье”, “Реквием” (Станюкович умерла чуть раньше самого Борисова-Мусатова, картина посвящена ее памяти). Еще одной музой стала Елена Владимировна Александрова — сначала соученица по московскому училищу живописи, ваяния и зодчества, потом жена Борисова-Мусатова. Ее лицо и фигура узнаются в сидящей даме на картине “У водоема”, в том же “Реквиеме” и на отдельном акварельном портрете.

— Как вы думаете, почему Борисов-Мусатов был так избирателен в выборе натуры? Вообще, известны ли заказные портреты его кисти?

— Думаю, заказных портретов Виктор Эльпидифорович не писал. Скорее всего, заказов попросту не было. Век назад в провинциальном городе найти подходящую натуру было трудно: молодым девушкам возбранялось по правилам хорошего тона позировать художникам. Поэтому в мастерской позировали только хорошо знакомые дамы.

— Насколько реально восстановление обстановки в других помещениях?

— Описаний других комнат, к сожалению, не сохранилось. Известно их назначение, и, говоря профессиональным языком, возможно восстановить фрагменты интерьеров по типологии.

Конечно же, в столовой вся семья собиралась вокруг непременного самовара возле керосиновой лампы, а в комнате матушки, вполне вероятно, стояла швейная машинка, на которой и шились наряды мусатовских героинь.

Я полагаю, что мы не должны стремиться заполнить все комнаты вещами. Главное — сохранить дух дома, в котором обитало вдохновение. Дома-Пристани, Зеленого острова, живущего по законам любви и гармонии, скрывающего от неуюта внешнего мира. В повторяющейся ситуации рубежа веков кто из нас не мечтает о таком Доме?

Конечно, для полноценной экспозиции совершенно необходимы двухэтажный дом и замкнутая территория усадьбы.

Пока готовимся к тому, что дворовый флигель будет функционировать в выставочном режиме.

— Будут ли в музее комнатные растения, так любимые художником? Предполагается ли озеленение двора?

— По мере возможности. Без этого образ Дома-Зеленого острова был бы неполным, недостоверным. Ведь в бытность Виктора Эльпидифоровича на окнах было много комнатных растений. И, вероятно, гордостью всего семейства была красавица агава, которая запечатлена в нескольких мусатовских картинах. Художник очень любил цветы. Причем ландыши, колокольчики, маки предпочитал азалиям и камелиям. С детства с удовольствием помогал матери ухаживать за садом.

— В некотором роде вы третья Елена в судьбе художника. С чего все началось?

— Еще в университетские годы, занимаясь Чеховым, интересуясь культурой рубежа веков, мы с подругой купили книгу Константина Шилова о Мусатове. Думали, что она пригодится для проведения в школе каких-нибудь факультативов. Потом я попала в Радищевский музей. Потом сам Константин Шилов уговорил меня перейти работать в создающийся филиал.

А здесь мои отношения с Мусатовым, если так можно выразиться, перестали быть платоническими. Пришлось узнать, что такое проектная документация, чем реставрация отличается от капитального ремонта, а столбчатый фундамент от ленточного. Ну, всю десятилетнюю историю восстановления дома можно описывать в духе “Унесенных ветром”...

Для меня лично встреча с Мусатовым оказалась счастливой.

Он всколыхнул аристократические черты дремлющей провинции

“В дне вчерашнем иль в завтрашнем — где мы?” — так вопрошал свое сердце французский поэт Поль Верлен. Нечто подобное ответу на этот вопрос мы надеялись услышать от наших современников из саратовской художественной среды, когда интересовались сугубо личным, сокровенным отношением к творчеству Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова — крупнейшего поэта от живописи. И вот что услышали.

Владимир ГУЛЯЕВ, художник:

— Картины Борисова-Мусатова вызывают у меня целую бурю художественных эмоций и ассоциаций исторического плана. Он оживил образы эпохи, которую уже не застал, но отразил в творчестве со всей сложной культурой человеческих отношений, поэзией быта, парковой архитектурой... Романтик уходящей натуры, он будто бы отчетливо слышал шорох удаляющегося дамского платья, всколыхнул аристократические черты дремлющей провинции. Художник удивительный по масштабу, Борисов-Мусатов тихим голосом сумел сказать что-то очень важное.

Любимая мусатовская картина — “У водоема”. Вообще все его зубриловские озера, аллеи, уснувшие фонтаны, ныне почти уничтоженные, продолжают будить воображение поэтов и художников. И я — один из них.

Алексей КАШАНИН, художник, архитектор:

— Когда мне было лет двенадцать-тринадцать, я жил на углу Вольской и Белошинской. Последнюю вдруг переименовали в улицу имени Борисова-Мусатова. Меня заинтересовали двойная фамилия и имя со сложным отчеством — Виктор Эльпидифорович. Стал искать репродукции в журналах, альбомах... Узнал, что это всемирно известный художник — а я живу на одной с ним улице! Возникло ощущение не книжного знакомства, а близкого, живого.

Для меня Борисов-Мусатов — первый художник, который задел за живое, и во многом благодаря именно ему я вообще заинтересовался живописью. Еще старшеклассником я был очарован “Автопортретом с сестрой”. Словом, это моя первая любовь в искусстве. И почти сосед.

Позднее, получая профессиональное художественное образование, глубже понял и полюбил творчество Борисова-Мусатова. Но ведь моим учителем в институте был Владимир Мошников! Так что ничего удивительного. Бывая в Зубриловке и работая над этюдами примерно с тех же точек, что и Борисов-Мусатов, удивлялся его способности так поэтизировать простые мотивы.

Владимир МОШНИКОВ, художник:

— Перед именем Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова я благоговею. Значение его творчества для меня фундаментально. Это патриарх культуры, человек, который первым перенес новое для своего времени европейское художественное сознание на русскую почву, продолжил революцию в изобразительном искусстве, начатую французскими импрессионистами и трансформировавшуюся в постимпрессионизм.

Помню один момент: после разговора с художником Павлом Басмановым на Челюскинской творческой даче о Борисове-Мусатове я вдруг обнаружил, что асфальт парковой дорожки завибрировал разными перламутровыми оттенками серого цвета! Это было необычно.

Любимую картину Борисова-Мусатова назвать не берусь: воспринимаю этого художника целостно. Собственно, целый месяц о нем только и думаю, готовясь к Боголюбовским чтениям. Тема доклада — “К вопросу о продолжении традиций саратовской художественной школы”.

Павел МАСКАЕВ, художник, председатель Саратовской организации СХ России:

— Подлинник Борисова-Мусатова впервые увидел на выставке в Радищевском музее. Было это еще до поступления в Саратовское художественное училище. Картина “Изумрудное ожерелье” стала отправной точкой моего интереса к творчеству великого земляка. Помню, как я тогда поразился чистоте зеленого цвета. Может быть, потому, что зеленый умиротворяет душу? В других картинах заворожило, заинтересовало необычное сочетание изумрудного и фиолетового в складках платья... Репродукции такого впечатления не дают. Они — словно музыка в записи, а не в живом исполнении. Не то...

Согласен с мнением Павла Басманова, что все русское изобразительное искусство XX века держится на Борисове-Мусатове и у каждого заметного художника так или иначе просматривается свой мусатовский период в творчестве.

Джон БОУЛТ, профессор университета штата Южная Калифорния (США):

— Сам факт, что я здесь, говорит о том, что Борисов-Мусатов хорошо известен в США. Этот художник возвращает тишину в наш мир, где краски, голоса, поведение — все громкое. Словно мы забыли, что существует высшее качество — молчаливая гармония. Недаром же Тютчев сказал, что мысль изреченная есть ложь.

Людмила ПАШКОВА, хранитель живописи Радищевского музея:

— Моей любви к Борисову-Мусатову двадцать лет. Любимая картина — “Осенний мотив” из собрания нашего музея. Она первая, которую я увидела, когда пришла сюда работать. Картина висела на первом этаже в обстановке тогдашнего ремонта, неуюта. Поэзия изображенного не соответствовала нашей жизни и казалась чудом...

Всегда вожу к этой картине студентов театрального факультета консерватории. Подстраиваю им первое свидание с Борисовым-Мусатовым. Даю на дом задание — рассказать о картине. Вы даже представить себе не можете, как интересно они интерпретируют сюжет, какие драмы рисуют! Равнодушных не бывает, и это меня радует.

Ирина ЗОТОВА, филолог, жена художника:

— Возможно, кому-то покажется странным то, что для меня в творчестве Борисова-Мусатова очевидно. Я лично мусатовскую живопись соотношу с поэзией Алексея Константиновича Толстого. Особенно одно стихотворение, как мне кажется, непосредственно перекликается с сюжетами картин.

“Ты помнишь ли, Мария,

Один старинный дом

И липы вековые

Над дремлющим прудом?

И рощу, где впервые

Встречались мы одни?

Ты помнишь ли, Мария,

Утраченные дни?”

Разве это не взывает к картине “У водоема”? Для меня стих и картина — образы несомненно параллельные.

Алексей ДЫРНАЕВ, галерепщик, руководитель фирмы “Феникс”:

— Помню, как впервые пришел на экскурсию в Радищевский музей в пятом классе. Удивительным показалось все, что там увидел: вещи, скульптуры, картины. Поразила мусатовская живопись, где, казалось, заключен сам саратовский воздух, солнце, цвет зелени — все, что тогда я не мог выразить словами. К этому художнику сразу возникло теплое чувство, как к человеку знакомому. Хотя ничего я, конечно, про него не знал...

Любимой картиной стали позднее мусатовские “Призраки” — композиция из женских образов в белом, танцующих на фоне величественных разрушающихся построек и высохшего фонтана. Видимо, потому что я был уже архитектором по образованию. Но мечтал стать художником. В картине мне, конечно, импонирует поэзия парковой культуры. Борисов-Мусатов — один из редчайших художников, кто сумел передать длительность ощущений, за которой следует неизбежность желания переживать их еще и еще...