Смирнов В.Б. Г.Р. Державин (1743-1816) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1964. С. 8-21.

Г.Р. ДЕРЖАВИН (1743 — 1816)

10 марта 1774 года в занесенную снегом Малыковку как раньше назывался Вольск, приехал никому не известный подпоручик. Никто его не встречал. Да он, видимо и не хотел излишнего шума.

А за несколько дней до приезда нового человека тайно, незаметно вернулись пропадавшие где-то малыковские крестьяне Иван Серебряков и Трофим Герасимов. Но этому никто не придал значения. Знали их как плутов на любые проделки способных, и ничему не удивлялись.

Зато здешних мест, пожалуй, никто лучше Серебрякова и Герасимова не знал. Именно им удалось выследить и схватить в первый раз Пугачева, когда он, бежал из Яицка, посетил Малыковку. А теперь вырвавшийся на волю «бродяга» вновь поднял на ноги все Заволжье, находя особенную поддержку среди раскольников.

Были бы понаблюдательней малыковские жители, не ускользнуло бы от них, что в первый же день Серебряков и Герасимов успели побывать у приехавшего подпоручика. Что они делали, опять-таки осталось тайной. Может быть, просто приходили в гости с Сергеем Тимофеевичем Максимовым, вызволившим Серебрякова из тюрьмы? Максимов, как оказалось, был родственником подпоручика.

Может быть, они хотели помочь в покупке фуража и провианта для идущих в Малыковку казаков и гусар, как объявил подпоручик?

Так и остался этот день загадкой для малыковцев. Потому что не знали они о «тайном наставлении господину подпоручику лейб-гвардии Преображенского полку Державину», которое в марта 1774 года в Казани дал ему генерал-аншеф Бибиков, назначенный императрицей для искоренения пугачевщины. Подпоручику поручалось ответственное задание — расставить сети «бунтовщику»[1].

Бибиков-то и посоветовал Державину «для вступления в дело» взять «себе в помощь известных Серебрякова и Герасимова» (5, 12), которые разработали план поимки Пугачева. «Впрочем я, полагаясь на искусство ваше, усердие и верность, — заключал Бибиков, — оставляю более наблюдение дела, для которого вы посылаетесь, собственной вашей расторопности» (5, 13).

Энергичный офицер, из-за заносчивого характера и острого языка до сих пор ходивший в подпоручиках, имел возможность отличиться. Вот почему он сразу же по приезде в Малыковку встретился с Серебряковым и Герасимовым. Его первой заботой было приискать надежных лазутчиков. Вскоре красноярский крестьянин Василий Дюпин привез с Иргиза раскольничьего старца Иова, «на которого надежду полагали, что он может исполнить возложенное на него дело» (5, 14). Иов знал Пугачева в лицо. Он познакомился с ним, когда тот в первый раз укрывался на Иргизе. Старцу было дано задание: «Идти в толпу Пугачева под Оренбург, там стараться разведать, сколько у него в толпе людей, сколько пушек, пороху, ядер, провианту и откуда он все сие получает. Ежели его разобьют, куда он намерен бежать» (5, 15).

Вслед за Иовом в Заволжье были посланы Серебряков и Герасимов, чтобы, находясь на Иргизе и Узенях, предупреждать сообщение с Пугачевым и перехватывать его лазутчиков. Все было продумано в деталях. В приказе своим «помощникам» от 22 марта 1774 года Державин писал: «нигде жителей никак не стращать, но еще послаблять им их язык, дабы изведать их сокровенные мысли» (5, 22).

На Волге он устроил лодочные пикеты, чтобы «рыбачий ботик не унес язву, заразившую наше отечество» (5, 120).

Дав указания «порученной ему команде», Державин принялся за укрепление местности, в которой ожидалось появление Пугачева[2]. 15 июля, после пожара в Малыковке, он уехал в Саратов, а 24 июля здесь по настоянию Державина было проведено совещание по обсуждению мер для обороны города. Но между губернатором Астраханской губернии, в которую входил тогда Саратов, Кре-четниковым, комендантом города Бошняком и Державиным возникли разногласия. Они наметились еще в начале апреля, когда Державин приезжал к Кречетникову с письмом главнокомандующего об оказании содействия его подателю. Заносчивый молодой человек, вникающий во все детали и, как казалось губернатору, сующий нос не в свое дело, вызвал его антипатию.

Теперь вновь начались раздоры по поводу укрепления города. На сторону губернатора встал и Бошняк, который считал, что город укрепить невозможно, так как он окружен высокими горами и рвом. Единственное, что удалось Державину, — «возбудить у начальников... предосторожность, ибо, как по известиям, злодей имеет пробираться на Дон, то саратовскими войсками, кажется, можно его отразить» (5, 141).

27 июля в письме к князю Ф.Ф. Щербатову, который заменил умершего А.И. Бибикова, Державин сообщал: «Пребывание мое с сих пор наездом будет и в нужных случаях — в Малыковке, а впрочем в Саратове: ибо мне хочется, чтоб там через досугу мою было все в порядке и готовности» (5, 140). И через день он вновь скачет в Саратов, «чтобы там разногласие командиров соединить и быть готовым, ежели злодей прольется через Алатырь в страну сию, на поражение оного» (5, 142).

Теперь малыковские жители поняли, зачем приехал в их село подпоручик, который стал уже поручиком. И не случайно в отсутствие Державина квартира его была дважды сожжена.

Народ был целиком на стороне самозванного Петра III. «Должно сказать, — писал Державин Ф.Ф. Щербатову о настроении саратовцев, — что если в страну сию пойдет злодей, то нет надежды никак за верность жителей поручиться» (5, 139 — 140). «Всеместная мысль народная дурна» (5, 141), — к такому неутешительному выводу приходил будущий певец Фелицы. Вот почему Державин пошел на крайне крутые меры. В начале августа он взял с жителей подписку, которой они, в случае колебания или перехода к Пугачеву, сами себя обрекали на смертную казнь[3].

Города покорно, один за другим сдавались «бунтовщику». В Саратове распространился слух, что Пугачев уже занял Пензу и находится где-то около Петровска. 4 августа Державин с сотнею казаков отправился в Петровск, чтобы вывезти оттуда казну, пушки, порох, «но паче для усмирения взбунтовавшихся жителей. Я и в Саратове того же боюсь, — рапортовал он, — хотя мои подписки, публикации[4] и учреждения принимают успехи и жители с радостию принимаются за оружие» (5, 152). Поездка эта сложилась очень неудачно. Пугачев вступил в город несколько раньше и, прослышав об офицере императрицы, сам с дротиком в руках гнался за ним несколько верст. Державину удалось спастись[5], слуга же его попал в руки мятежников.

В четвертом часу утра 5 августа Державин возвратился в Саратов. В Усовке народ бунтовал. Ждали Пугачева. В ночь на 6 августа Державин направился туда через Покровск (ныне Энгельс), так как правой стороной, находившейся в руках мятежников, ехать было опасно. Здесь он в ожидании лошадей провел ночь. Державин выехал из Саратова за каких-нибудь десять-пятнадцать часов до вступления в него Пугачева. Около двух дней жил он в колонии Шафгаузен (ныне село Волкове Марксовского района) у крейскомиссара Вильгельми, надеясь узнать, куда направится Пугачев: на Яицк или вниз по Волге, и опять едва не попал в руки бунтовщиков. Какой-то пугачевский полковник, переправясь через Волгу, различными посулами привлек к себе многих колонистов. За Державина было обещано десять тысяч рублей. Егерь капитана Вильгельми спас поэта, вовремя предупредив, что бунтовщики ищут его в соседних селах. Ему удалось бежать в Сызрань. Однако и в это время Державин не потерял присутствия духа, послав в Малыковку приказание казначею и управителю вывезти казну и секретные бумаги.

В Сызрани, в середине августа, Державину сообщили, что селения на Иргизе и приволжские колонии опустошаются киргиз-кайсаками. Он вызвался набрать малыковских крестьян и усмирить киргизов. 25 августа Державин прибыл в Малыковку, а 30 — переправился через Волгу и остановился в Красном Яру (Балаковский район). На другой день пошли степью к Узеням, а на четвертый, на рассвете, в верховьях реки Малого Карамана отряд Державина разбил свыше тысячи киргизов и освободил из плена более 800 колонистов.

Вспоминая об этом эпизоде, поэт в оде «На знатность» славит Екатерину, которая

Престав быть чуждым страх границам,

Велела слезы стерть вдовицам,

Блаженство наше возвратить (3, 225).

А в конце 90-х годов в стихотворении «Мой истукан» Державин еще раз вспомнил о спасенных им колонистах, о том, как он

...снял железы,

Закон и правду сохранил.

Отер сиротски, вдовьи слезы,

Невинных оправдатель был (1, 425).

Успех Державина обрадовал князя Голицына. «Я не в состоянии описать моего удовольствия, получа ваш рапорт, — писал он 7 сентября 1774 года, — в котором нашел, что вы над киргиз-кайсаками одержали совершенную победу, освободя от неволи более осьмисот несчастных колонистов, которые были в оковах. Одним словом, через хорошее ваше учреждение совсем привели вы тамошний край в спокойствие и безопасность. Признаться должно, что ваша победа не столь велика бы была, когда бы вы имели команду военных людей, но тем более приобрели вы себе чести, одержав победу такими людьми, которые ни образа нашей битвы, ни малейшей привычки не имеют» (5, 211).

Как и предсказывал адъютант князя Голицына князь И. Баратаев, «эхо» о киргизском деле молодого офицера «пошло по свету»[6]. Оно «распространило известность Державина: о нем услышал Суворов»[7].

Разбив киргиз-кайсаков, Державин установил по колониям посты и учредил разъезды из жителей, а сам вернулся в Шафгаузен. Здесь он вновь занялся своей основной «комиссией»[8]. Но вскоре руководитель крестьянского восстания был схвачен своими сообщниками, и Державин в двадцатых числах сентября вернулся в Малыковку.

Однако горячий поручик смог первым послать императрице весть о поимке бунтовщика. При этом он миновал главнокомандующего графа П. Панина, чем вызвал его неудовольствие. Граф грозил повесить Державина вместе с Пугачевым[9]. Главнокомандующий был тем более суров, что астраханский губернатор Кречетников, «своими донесениями в Петербург успел бросить на Державина тень в глазах самой императрицы»[10]. Так поэт вновь оказался в немилости.

В середине октября 1774 года по служебным делам Державин выехал из Саратовской губернии и вернулся в Малыковку лишь в двадцатых числах февраля 1775 года[11]. Все офицеры секретной комиссии уже давно отдыхали на столичных квартирах. А он немилостью сановных вельмож был послан для поимки раскольничьего игумена Филарета, одного из сообщников Пугачева.

На этот раз казалось бы ответственное поручение не вызвало у Державина ничего, кроме досады. Ему была известно, что для поиска Филарета от графа Панина посланы военные команды, а стоявший на Иргизе гусарский батальон разыскивал беглых. Так и «пробыл он всю весну и небольшую часть лета 1775 года в колониях праздно» (6, 503). Только в июне Державин покинул Са-ратовское Заволжье.

Время, проведенное в Заволжье, отнюдь не протекало «праздно». Оно было наполнено серьезными размышлениями о судьбе народа и царей, о причинах, порождающих кровавые восстания, переводами различных книг, сочинением оригинальных произведений. Это был период формирования Державина-поэта.

В Поволжье поэт лицом к лицу столкнулся с народным горем, о котором он знал понаслышке. Он видел, что крестьяне массами шли на зов Пугачева, и на себе испытал ненависть народа к тем, кто сосет его кровь. Знать, не все в порядке в государстве светлейшей монархини. Что гнетет, что подрывает благополучие России?

Уже в письме к казанскому губернатору Бранту от 4 июня 1774 года, выясняя причины охватившей страну «смуты», Державин делится своими наблюдениями: «...надобно остановить грабительство или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей... Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому, что всякий, кто имеет с ним малейшее дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною и, если смею говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая теперь свирепствует в нашем отечестве» (5, 104). С возмущением писал он и о том, что всеми делами в Малыковке управляют люди, из которых «большая половина — пьяницы, плуты, грабители и ворам потатчики» (5, 123)[12].

С такой резкостью о прямой зависимости между бунтами и лихоимством чиновничества до Державина еще никто не говорил.

Державин искренне считал Пугачева злодеем[13], но так же искренне он считал, что страной нужно управлять по-новому.

Первейшим условием этого нового должно быть искоренение лихоимства и беззакония. Справедливо пишет исследователь А. Западов: «Близкое участие в событиях крестьянской войны, отличное знание источников и причин народного недовольства не подтолкнули Державина к пониманию характера самодержавного строя, но во многом изменили его взгляды. Державин утвердился в мысли о том, что закон должен быть единым для всех людей, от крестьянина до царя, и долг правительственных учреждений — заботиться о его неукоснительном выполнении»[14]

Все это, вполне понятно, не могло не отразиться на творческом настроении складывающегося поэта, на его идейно-художественных поисках. Не случайно в колонии Шафгаузен Державин берется переводить книгу графа Тессина, наставника наследного принца Швеции, — «Письма пожилого человека к молодому принцу». Мысли Тессина о воспитании государей и их обязанностях, о разумном управлении страной Державин, видимо, считал полезными для русских властителей[15].

Не случайно переводит он и четыре оды Фридриха Великого[16] — «На ласкательство», «На порицание», «На постоянство», «К Мовтерпию», — вошедшие в сборник «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае»[17]. Они были созвучны настроению поэта, служителя истины и совести, и направлены против тех «ласкателей», которые скрывают от государей правду и тем самым ввергают их «в море заблуждений» (3, 207). Поэт зовет «победить слабость» упоения лестью, «делающую поблекшими владычественные лавры» (3, 207), чтобы служить истине, которая одна может одобрять добродетели, рассеивать обманчивый дым, идущий от власти[18].

Прозаические немецкие тексты во многих случаях послужили отправным моментом для самостоятельных од Державина, тем идейно-философским костяком, который в его одах воплотился в образную поэтическую ткань[19].

Но поэт, конечно, не идет на поводу у своего «сиятельного соавтора»: его мысли гораздо глубже, его выводы гораздо радикальнее, несмотря на очевидную убежденность Державина в том, что «здание само по себе совершенно хорошо, но что его нужно только чистить несколько от накопленного в нем сора»[20]. Сказывается в читалагайских одах и запальчивость обиженного и обойденного офицера, который не склонен был преуменьшать своих заслуг и считал себя ничуть не ниже вельмож-невежд, «болванов, блещущих металлом». «И в нижней части можно быть превыше, как носить корону» (3,222).

Очень показательна в этом отношении ода «На знатность». Позднее она переросла в оду «Вельможа», ставшую хрестоматийной по отточенности языка, меткости характеристик, разящей сатире; в оду, которая, как верно отметил Д. Благой, «по справедливости должна считаться родоначальницей той гражданской поэзии, которой по праву будет гордиться позднейшая русская литература XIX—XX вв.»[21].

Сам Державин писал, что «основание сей оды положено в Саратовских колониях в 1774 году, которая и напечатана под надписью: «На знатность» в числе од читалагайских» (3, 315).

Ряд строк, наиболее энергичных и смелых, из оды «На знатность» («лучший признак их зрелости и законченности»)[22] вошел в текст оды «Вельможа». Поэт не только обличает вельмож, но и царей.

Нет той здесь пышности одежд,

Царей и кукол что равняет,

Наружным видом от невежд

Что имя знати получает,

Я строю гусли и тимпан;

Не ты, сидящий за кристаллом

В кивоте, блещущий металлом,

Почтен здесь будешь мной, болван (3,224).

Так открывается ода «На знатность». Но еще более говорят о смелом настроении поэта строки, в которых на одну доску ставятся и «злодей» Пугачев и неправедный царь:

Емелька с Катилиной — змей;

Разбойник, распренник, грабитель

И царь, невинных утеснитель, —

Равно вселенной всей злодей (3, 225).

Конечно, «у Державина напрасно было бы... искать какой-нибудь последовательности в образе мыслей, его понятия представляют самую пеструю смесь мыслей, внушаемых сердцем, по природе благородным, с господствовавшими тогда идеями совершенно иного характера»[23]. Поэт с «сердцем, по природе благородным», и берет в руки ювеналов бич, чтобы критиковать «болванов» и царей с просветительских позиций, с позиций абстрактного человека[24], который «змеей пред троном не сгибался, стоял и правду говорил» (1, 455). Позиция эта была не совсем устойчивой, она-то и порождала «пеструю смесь мыслей», колебания от сугубо радикальных псалмов к воспеванию прелестей и разума Фелицы. Непоследовательность мысли налицо и в читалагайских одах.

Поэт, певец добродетели и страстный поклонник истины[25], продолжая традиции сатиры Антиоха Кантемира «На зависть и гордость дворян злонравных», развенчивает сановных вельмож.

О вы, верховные главы,

Сыны от крови светлородной!

Тогда достойны знати вы,

Когда душою благородной,

Талантом, знаньем и умом

Примеры обществу даете

И пользу оному ведете

Пером, мечом, трудом, жезлом.

Дворянства взводит на степень

Заслуга, честь и добродетель;

Не гербы предков, блеску тень.

Дворянства истинна содетель... (3, 205).

Но тут же Державин противопоставляет им царицу Екатерину.

Ода «На знатность» продолжает мысли о «великости» человека, изложенные Державиным несколько ранее в читалагайской оде «На великость». Человек должен быть добродетелен, «великость в человеке — Бог» (3, 221)[26], — говорит поэт, столкнувшийся в Поволжье с ужасами недобродетельного правления. И потому-то, развивая мысли письма к Бранту, Державин в последней оде, написанной в Саратовской губернии («Ода на день рождения Ее величества, сочиненная во время войны и бунта 1774 г.»), берет, на себя смелость преподнести уроки царице. Будь добродетельна, справедлива и милостива, — обращается к ней поэт.

Тогда ни вран на трупе жить.

Ни волки течь к телам стадами

Не будут, насышаясь нами,

За снедь царей благодарить:

Не будут жатвы поплененны,

Не будут села попаленны,

Не прольет Пугачев кровей... (3, .234).

Ода наполнена гуманистическим пафосом. Державин выступает против кровопролитных войн и призывает Екатерину быть милостивой к врагам: «Враги, монархиня, те ж люди» (3, 233).

Читалагайские оды Державина, несмотря на их незрелость, были замечательной ступенью на творческом пути поэта. В них «уже показывалась, — как заметил после их "опубликования русский поэт Дмитриев, — замашка врожденного таланта и главные свойства его: благородная смелость, строгие правила и резкость в выражениях» (3, 210). Уже в них Державин выступает как самобытный поэт-новатор. Так «Ода на смерть генерал-аншефа Бибикова»[27], хотя и написана традиционной десятистишной одической строфой, но белыми стихами (явное нарушение всяких традиций), так как рифмы, по мнению Державина, были бы неуместны «в печальном слоге». Черты новаторства несут и другие оды.

Кроме од, вероятно, в это же время Державин составлял и журнал, в котором по месяцам изложил обстоятельства своей командировки в Саратовскую губернию.

Не прекратились связи Державина с саратовским краем и в более поздние годы. 5 мая 1786 года он вступил в управление Тамбовским наместничеством. За два с лишним года службы в Тамбове знаменитый поэт и видный государственный деятель неоднократно бывал в Зубриловке, в имении князя Сергея Федоровича Голицына, с которым был дружен[28]. «Поэт, — указывает Я.К. Грот, — вместе с Катериной Яковлевной (жена Державина — В.С.) посещал иногда прекрасное имение Голицыных Зубриловку, до которого от Тамбова около 150 верст. Там супруги находили самый радушный прием... Княгиня тем более дорожила дружбою губернатора, что сама любила заниматься литературой»[29]:

С Зубриловкой связано одно из лучших стихотворений Державина «Осень во время осады Очакова». В одном из рукописных сборников оно носит заглавие «Осень в селе Зубриловке, 1788 в ноябре». Написано стихотворение 1 ноября 1788 года и предназначалось княгине Голицыной, которая уединенно жила в Зубриловке и ждала известий о муже, сражавшемся у стен Очакова.

В стихотворении очень колоритно описание зубриловской осени, сделанной с той пластичностью и осязательностью, которые свойственны зрелому Державину.

Уже румяна Осень носит

Снопы златые на гумно

И роскошь винограду просит

Рукою жадной на вино.

Уже стада толпятся птичьи;

Ковыль сребрится по степям;

Шумящи красно-желты листьи

Расстлались всюду по тропам.

В опушке заяц быстроногий,

Как колпик поседев, летит,

Ловецки раздаются роги

И выжлят лай и гул гремит,

Запасшися крестьянин хлебом,

Ест добры щи и пиво пьет;

Обогащенный щедрым небом,

Блаженство дней своих поет (1, 156 — 157).

Обстановка в зубриловском доме Голицыных очень хорошо известна поэту. Обращаясь к князю, он пишет:

Твоя супруга златовласа,

Пленира сердцем и умом,

Давно желанного ждет гласа.

Когда ты к ней приедешь в дом;

Спеши, супруг, к супруге верной;

Обрадуй ты, утешь ее.

Она задумчива, печальна,

В простой одежде и власы

Рассыпав по челу нестройно

Сидит за столиком в софе,

И светло-голубые взоры

Ее всечасно слезы льют (1, 158—159).

В ноябре Державин послал это стихотворение Голицыной. А в конце декабря 1788 года, уезжая в столицу, поэт в последний раз побывал в доме, полюбившемся ему своим теплом, радушием и гостеприимством.

---

[1] Державин Г.Р. Сочинения: В 7 т. / Объяснительные примеч. Я.К. Гротат. Спб., 1868 – 1878. Т. 5. С. 10 — 12. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

[2] Подробнее об этом см.: Грот Я. Деятельность и переписка Державина во время Пугачевского бунта. Спб., 1861; Грот Я. Материалы для истории Пугачевского бунта. Спб., 1875; Грот Я. Материалы для биографии Державина // Ученые записки Академии наук. 1861. Кн. 7, вып. 1; Юдин Я. Пугачевщина в Понизовье // Саратовский листок. 1898. № 236.

[3] Грот Я.К. Эпизод из Пугачевщины // Грот Я.К. Труды. СПб., 1901. С. 652.

[4] Вот образец подобных «публикаций». Обращаясь к малыковским жителям, Державин объявлял, что «ежели они, совокупя свое усердие и должную истинной своей самодержице ревность и верность, вора и бунтовщика, называемого покойным императором Петром Третьим, Емельку Пугачева, каким-либо своим проворством поймают живого, то обещаюсь чрез сие, словом всемилостивейшей нашей императрицы, в награждение их сей важной заслуги, все село Малы-ковку, как оно прежде было, выстроить и другие дать награждения. Иргизским жителям чрез сие объявляется ж, как они имеют охоту быть казаками, то конечно, будут, ежели только вышеописанное исполнят дело и поймают бунтовщика Пугачева» (5, 152 — 153).

[5] Я. К. Грот пишет: «Державин был уже второй писатель русский, исторгнутый судьбою из рук Пугачева: первый был Крылов, отец которого участвовал в обороне Яицкого городка и который едва не сделался со всем своим семейством жертвой неистового гнева самозванца». См.: Деятельность и переписка Державина во время Пугачевского бунта. Спб., 1861. С. 68.

[6] Державин Г.Р. Сочинения: В 7 т. / Объяснительные примеч. Я.К. Гротат. Спб., 1868 – 1878. Т. 5. С. 211.

Контора опекунства иностранных, которой руководили саратовские приятели Державина Петр Иванович Новосильцев и Михаил Михайлович Лодыжинский, направила по сему случаю благодарность за то, что «толикое число принадлежащих высокой короне людей, с их скотом, старанием вашим из рук оных похитителей освобожденными и возвращенными в их жилища остались...» Там же. С. 254.

[7] Грот Я. Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историческим документам. Спб., 1889. Т. 1. С. 185.

[8] Грот Я. Записка о дополнительных материалах для биографии Депжавина // Записки Академии наук. 1862. Т. 2, кн. 1. С. 671.

[9] Грот Я. Державин и граф Петр Панин // Санкт-Петербургские ведомости. 1863. № 210.

[10] Грот Я.К. П.С. Потемкин во время пугачевщины // Грот Я.К. Труды. СПб., 1901. Т. 4. С. 547.

[11] См. письмо Вильгельми от 24 февраля 1775 года: «С величайшим удовольствием получил я известие, что вас с часу на час ждут в Малыковку» (5, 251).

[12] Для Державина произвол и беззаконие с этих пор стали самыми злейшими врагами, которых он будучи впоследствии государственным деятелем, всячески преследовал. Е. Салиас в книге «Г.Р. Державин — правитель Тамбовского наместничества» (Тамбов, 1871) приводит интересный материал о борьбе губернатора со своевольником и самодуром Загряжским и помещиком Дуловым, приковавшим мальчика, который пас свиней, к стулу.

[13] О своей преданности царице Державин писал в комментарии к стихотворению «Мой истукан»: «Автор не хотел уподобляться... злодействами прославившимся людям; имея к тому случай а возмущении злодейском, когда имели к нему большую доверенность, что он мог, один будучи, делать преступникам казни и набирать войско, так что. набрав 700 человек в Малыковке.., освободил колонии от расхищения киргизцев и доказал тем возможность иметь на своей стороне многих сообщников... Он все бы из них мог сделать, а потому и легко бы можно собрать большое количество и действовать как бы желалось, когда никто противостоять не мог... Но он, сохраняя верность Государыне, не хотел ниже помыслить о каком-либо подобном предприятии» (3, 528 — 529).

[14] Западов А. Державин. М., 1958. С. 55.

[15] Державин переводил в колонии также «Мессиаду» Клопштока.

[16] Книга эта, видимо, попала к Державину от немецкого колониста Карла Христофоровича Вильмсена, с которым он был знаком во время пугачевщины.

[17] Гора Читалагай — недалеко от колонии Шафгаузен, на левом берегу Волги.

[18] См. об этих произведениях работу: Грот Я. Читалагайские оды Державина // Библиографические записки. 1859. № 16.

[19] Отголоски размышлений над одами Фридриха Великого слышны и в позднейших стихотворениях Державина.

Так, например, оде «На ласкательство» очень созвучно следующее четверостишие:

Враги — нам лучшие друзья,

Они "премудрости нас учат;

Но больше тех страшуся я,

Ласкательством меня кто мучит (3, 409).

Таких примеров можно было бы привести множество — свидетельство того, что раздумья саратовского периода жизни продолжали волновать поэта и много лет спустя.

[20] Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч. Л., 1935. Т. 2. С. 165.

[21] История русской литературы: В 10 т. М.; Л., 1947. Т. 4, ч. 2. С. 400.

[22] См. вступительную статью Д. Благого к однотомнику: Державин Г.Р. Стихотворения. Л., 1967. С. 14.

[23] Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. М., 1950. Т. 7. С. 355.

[24] Очень показательно в этом отношении стихотворение «Признание». «Брось, мудрец, на гроб мой камень, если ты не человек» (2, 415), — восклицает Державин.

[25] «Ты жезл мой будь и вождь всегда, — писал Державин в стихотворении «Истина» в 1811 году, —

Да токмо за тобой стремлюся,

Твоим сияньем предвожуся,

Не совращаясь никогда

С путей, тобой мне освещенных;

Любя тебя, да всех люблю;

Но от советов, мне внушенных

Тобой, нигде не отступлю» (3, 49).

[26] Любопытна и следующая мысль Державина:

Услышьте, все земны владыки,

И все державные главы!

Еще совсем вы не велики,

Коль бед не претерпели вы! (3, 223).

[27] Написана, видимо, в апреле 1774 г. (Бибиков умер 9 апреля 1774 г.).

[28] См.: Салиас Е. Поэт Державин — правитель наместничества // Русский вестник. 1876. № 9 — 10; Салиас Е. Г.Р. Державин — правитель Тамбовского наместничества. Тамбов, 1871. С. 20; Грот Я. Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историческим документам. Спб., 1880. Т. 1. С. 512.

[29] Там же. С. 545. Одну из работ Варвары Васильевны Голицыной — перевод с французского «Заблуждения от любви» — Г.Р. Державин отпечатал в организованной им тамбовской типографии.