Смирнов В

Смирнов В.Б. А.А. Богданов (1874-1939) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов,1964. С. 186-199.

А.А. БОГДАНОВ (1874 — 1939)

Самое непосредственное соприкосновение с жизнью Александр Алексеевич Богданов получил в саратовском крае. Здесь же началось и его литературное творчество.

В 1893 году, когда у него окончательно «созрело решение идти на практическую работу», «горячим экзальтированным юношей, но с неопределившейся революционной идеологией»[1], он отправился в деревню. Село выбрал недалеко от своей родины — Пензы. В Спасско-Александровском Петровского уезда Саратовской губернии Александр Богданов стал учителем. «При школе, — вспоминал писатель, — создалось нечто наподобие коммуны: школьный сторож и еще несколько парней и одиночек поселились со мной»[2].

«В край дикого произвола, рабства и позора» юношу привела страстная мечта «зажечь пожар революции в стране, да что в стране! — во всем мире!»[3]. Вот почему он сразу же принимается за активную пропагандистскую деятельность. Страшная нищета, отчаяние «прикрытых убогими рубищами и забитых людей, пошатывающихся то ли от ветра, то ли от горькой, злосчастной доли»[4], встретили горячего энтузиаста.

В окна ль заглянешь, — уродливо, кучею

Жмутся друг к другу избенки убогие.

Ветлы над ними склонились плакучие,

Машут ветвями над грязной дорогою,

В крышу седыми цепляются сучьями.

Чья-то телега с соломою брошена,

Жмется в солому иззябшая курица,

Тихо вокруг...[5]

Так прорвалось в один из «тоскливых, плачущих осенних дней» настроение учителя-пропагандиста. Но и среди этой жуткой тишины, холода, «безлюдья унылого», шлепающих лаптей и ужасных течей он сумел разглядеть, что «деревня со смертию борется, знать, еще жизнь в ее сердце колышется»[6]. А это вселяло искры надежды.

Вскоре Александр Богданов организовал в селе первый подпольный кружок. Это было в 1894 году. Сначала мужики смотрели на «опрощение» учителя недоверчиво.

Считали это «чудачеством» и «баловством». Зато, увидев, как юноша постоянно и настойчиво вмешивается в общественные дела, поняли, что не «баловство» привело его в деревню. Начали прислушиваться к его словам, заинтересовались книгами. Первыми кружковцами стали крестьяне Иван Катин и Федор Вдович. Собирались в хате старика Игната. Читали нелегальщину: «Пауки и мухи» К. Либкнехта, «Кто чем живет» Дихштейна и др.

Часто забегал к учителю высокий бледный подросток с голубыми глазами и вьющимися льняными волосами, в лаптях и старом коричневом зипунишке, поденщик помещика Ермолаева Антон Чиркин. Брал книги, забрасывал вопросами. С подростками Богданов проводил особые занятия. «Мы вели недозволенные беседы о природе (о происхождении земли, животных и т. д.), раскрывали страницы истории человечества, обсуждали вопросы современной политики, вообще творили запрещенные дела.

И тогда же либерал и прославленный земский деятель Ермолаев, — вспоминал А.А. Богданов в очерке «Эх, Антон!», — как только обнаружил, что задеты интересы его особы как помещика, не заметлил на правах попечителя школы вызвать меня к себе. Я не счел нужным идти к «магометовой горе», и гора сама непрошенно ввалилась в мою комнату. В суконной поддевке и с тростью в руке, не снимая круглой серой каракулевой шапочки, Ермолаев внезапно явился ко мне в квартиру и немного нараспев, гнусавя, такова уж у него была манера разговаривать, с барской спесью, надменно и ленивенько пригрозил:

— Э-э-э, знаете, я должен вас предупредить. Вот ваши ученики Чиркин и Кагин сеют смуту среди моих рабочих. Э-э-гм. Они говорят, что не надо-де постов, что посты-де выдуманы ради выгоды богатых людей, ну, словом, ведут пропаганду. Гм... Как хотите, я этого не могу допустить»[7].

И в феврале 1895 года в двадцать четыре часа по распоряжению губернатора учитель «вылетел» из школы за неблагонадежность.

Несколько месяцев А. Богданов учительствовал в селе Воловки Чембарского уезда Пензенской губернии, а затем обосновался в.Липовке Саратовского уезда (недалеко от Базарного Карабулака). Вновь молодой учитель много размышляет над судьбой народа и своей собственной, неразрывно связанной с ним.

Труд не страшит — было б дело упрочено.

Хватит ли сил, чтоб бороться и жить?[8]

(«Народному учителю»)

Липовский период жизни имел большое значение для формирования взглядов Богданова. Здесь он познакомился с ветеринарным врачом из соседнего села Новые Бурасы. Им оказался выдающийся революционер-марксист Николай Эрнестович Бауман. Он «разъяснил Богданову нелепость его народнических взглядов, приобщил его впервые к марксистской теории»[9]. Уволенный из Липовской школы «за антирелигиозную пропаганду», Богданов по совету Баумана перебрался в Саратов. А в 1897 году он был арестован как «пропагандист антиправительственных и антирелигиозных убеждений». В саратовской тюрьме поэт просидел около двух лет. Страшные условия, в которых находились политические заключенные, он отобразил в рассказе «Пытка», в стихотворении «Узник», написанном за решеткой.

От угла до угла — только восемь шагов,

Только восемь шагов... и за мной по пятам

Соглядатаев очи незримо летают.

Раздражает надзор подозрений слепых...

Только восемь в темнице шагов... Да и их

Соглядатаи жадно считают[10].

В тюрьме Богданов тяжело заболел. Но никакие испытания не сломили боевой революционный дух поэта-пропагандиста.

Неужели свою променяю неволю

На покой, прозябанье и сон пошлых Лет?

В стан корыстных холопов пойду ли? Нет, нет!..

Пусть в тюрьме схороню непреклонную волю!

Даль светла... Рухнет плен ненавистных оков...

Наша смерть — семя жизни для новых ростков...[11].

Идея служения высокому общественному идеалу пронизывает все творчество Богданова последующих лет. Это «пример соединения работы художественной и работы общественной», — указывал Луначарский в день тридцатилетия литературной деятельности поэта-революционера[12]. Не случайно именно в это время Богданов детально изучает деятельность декабристов, пишет о них книгу и либретто, читает главы из книги на рабочих собраниях[13]. Видимо, писателю было близко высоко гражданственное творчество декабристов.

Годы 1899—1900 — время творческого подъема А.А. Богданова, время, когда «создалась возможность отдаться литературной работе». До этого, признавался писатель, «печатание в газетах корреспонденции или стихов носило случайный характер»[14]. Теперь же, сообщал он в письме к Е.Н. Богдановой, «каждый день, как тебе известно, пишу одно или два стихотворения»[15]. Богданов пишет не только стихи, но и рассказы, статьи, библиографические обзоры, публикуясь под многочисленными псевдонимами[16]. Интересуется он и различными историко-экономическими вопросами.

Эта сложная умственная работа помогла писателю заново взглянуть на жизнь, пересмотреть многие свои увлечения. Все очевиднее становится переход от смутной революционной идеологии к идеологии революционного пролетариата — марксизму. Все отчетливее понимает поэт» что место его музы в стане «погибающих за великое дело». Обращаясь к родине, которую поэт называет «лихой мачехой», Богданов пишет:

За что любить тебя? За горечь оскорблений,

За цепи и ярмо униженных рабов,

За годы тяжкие бессмысленных гонений

И пошлый сытый смех увенчанных глупцов?

Бежать, бежать бы прочь от тягостных видений...

Но не могу. Я — сын народа своего

И должен с ним делить всю скорбь его лишений

И черный свой удел слить с долею его...[17].

(«Родина»)

И в этом слиянии с народом писатель обретал свою силу, свой голос. Его интересуют уже глубокие социальные конфликты, проявляющиеся в многочисленных стычках трудового люда с «власть имущими». Вот одна из таких «городских картинок», зарисованных Богдановым на саратовской пристани. «Берег Волги. Полдень. Солнце палит немилосердно. В воздухе висит сухой туман, заволакивающий Заволжье почти непроницаемой пеленой. По набережной от езды, точно от движения каких-нибудь полчищ, носятся целые тучи мелкой, едкой пыли. На реке— мертвая гладь. С разгружаемых судов от времени до времени доносится ожесточенная брань, возникающая на почве отношения «труда к капиталу» и наоборот»[18].

Эта «ожесточенная брань» — предвестник классовых бурь, о которых мечтал сельский учитель в Спасско-Александровском. Бунтари один за другим идут в произведения Богданова. Вот на миру публично секут Григория. Он молчит скрепись. «Пук прутьев ходит, словно цеп. Сам земский строго на дозоре». А когда порка закончена,

С негодованьем, без боязни

Григорий сумрачно встает

И, изловчась, взъяренным зверем,

Бьет земского наотмашь в грудь:

«Подлец, подарка не забудь

И помни: скоро вас похерим!

Ждет час расплаты палачей...»[19].(«Порка»)

И на фоне этих протестантов совершенно мельчают фигуры типа Потапыча, героя одноименного рассказа, с его «моралью терпения».

Писателя волнуют и тревожат вопросы о помощи голодающему крестьянству, события в столице и за границей. «Читала или слышала ты о студенческой всероссийской забастовке?.. — спрашивал он в письме Е.Н. Богданову.— Я имею очень подробные и последние сведения. Отрадное сплочение...»[20], Этим событиям Богданов посвятил стихотворение «Студенческая марсельеза», в котором призывает сплотиться «под знаменем свободы». Так, постепенно, шаг за шагом, изживая народнические иллюзии, писатель приходит к осознанию необходимости социалистической революции, единственной силы, способной изменить положение народа. В 1900 году Александр Алексеевич становится членом РСДРП и активно участвует в работе Петроградской организации.

В 1901 году его арестовывают в Петрограде за участие в организации первомайской демонстрации, а затем высылают в Саратов под особый надзор полиции. В Саратове семья поселилась неподалеку от Волги, в доме по Никольской (ныне Радищевской) улице. В 1905 году переехали на Царевскую (ныне Пугачевскую) улицу, а позднее проживали в доме № 21 по Жандармской (ныне Красной) улице[21].

Почти все время писатель-общественник отдавал революционной работе. «Газетные статьи, прокламации, организационная работа, агитация — вот куда отдавались силы. Искусство отступало на задний план»[22]. И все-таки Александр Алексеевич находил время писать стихи, памфлеты, фельетоны. Были написаны стихотворения «Первое мая», «Путники», «В подполье», «Свободное слово». Публиковаться опять приходилось под псевдонимами: власти всячески стремились лишить поэта широкой трибуны. Так, например, губернатор наложил на «Нашу газету» штраф в 200 рублей за стихотворение «Васька Зубок», которое было подписано полной фамилией.

Поэзия Богданова этих лет — поэзия большого общественного накала, продолжающая традиции русской гражданской лирики, созвучная лирике Некрасова. И не случайно, что в эти годы — годы надежд и ожиданий, поэт обращается к некрасовской «музе мести и печали», как бы подчеркивая преемственность освободительных традиций. В 1902 году он публикует большое стихотворение, посвященное Некрасову, в котором вновь и вновь выражает свою немеркнущую веру в лучшее будущее.

Были дни... Сквозь полог черных туч

Солнце правды бросило свой луч,

Первый чудный луч освобожденья...

Рабства цепь порвалась... Встал народ

Вольной песнью, криками «вперед»

Встретить редкий праздник пробужденья...

То была счастливая пора!

Грудь бойцов тогда отвагой билась.

С верой в близость правды и добра

Всем полней дышалось и любилось...

Из народных масс восстал титан,

Вестник братства, мира и свободы.

Вдохновенья пламенное слово

На устах великого певца

Закипало гневно и сурово,

Правдой жгло порочные сердца...

С дивной песнью о счастливой доле

Шел поэт к обиженным судьбой,

Пел рабам и узникам о воле,

Сильных духом звал на славный бой;

Стих — рыданье, стих — святые слезы,

Светлых дум и чувств родник живой,

То звучал проклятьями угрозы,

То дышал любовью неземной...

С тяжкой болью, с криком жгучей муки

Скорбь души вплетая в песен звуки,

Он страдальцев-братьев призывал

Жить, любить, бороться, ненавидеть

И в дали грядущей жизни видеть

Бесконечный счастья идеал...

III

Дни надежд сменили дни печали...

Нет поэтов, окрылявших дух.

Но сквозь дымку лучезарной дали

Новым песням внемлет чуткий слух.

Ждите, братья!..[23].

Но все эти произведения — только малая часть того, что было создано в предреволюционные годы. Да они и не отражают целиком настроений писателя. «Легальные произведения,— по словам Богданова, — не имели желаемой ценности, да и не отражали характера моего творчества (это был слабый писк, когда следовало звучать громам)»[24].

Писателю приходилось работать не только с оглядкой на цензуру, но и под недреманным оком полиции, которая могла в любую минуту протянуть лапу, и тогда — прощай труд бессонных ночей, тяжких мук и огромных усилий. Так и случилось со многими произведениями Богданова. Наученный горьким опытом, он в 1903 году ходил писать поэму «Мужицкая доля» к знакомым.

Приходится удивляться той кипучей энергии, той неутомимости, с которой трудился Александр Алексеевич. Член Саратовского комитета РСДРП, он активно участвует в организации крестьянских съездов в Камышинском, Саратовском и Аткарском уездах Саратовской губернии, за что в октябре 1908 года Саратовская судебная палата заочно приговорила его к годичному тюремному заключению. Пишет прокламации, выступает с докладами и речами на собраниях и митингах и подвергается полицейским преследованиям. В 1905 году его арестовывали дважды. В январе 1906 года арестовывают вновь. С подложным паспортом Торгашева Богданов перебирается в Самару. Но «заботливая» полиция в конце 1907 года вновь доставляет революционера в Саратов, откуда в 1909 году ему удается эмигрировать в Финляндию.

Бурное время начала века нашло широкое отражение в творчестве Александра Алексеевича. А творчество это пронизано лейтмотивом:

Пусть пламя борьбы разрастется пожаром

И бурей пройдет среди братьев всех стран!

Твердыни насилья мы рушим недаром,

Могуч и един наш воинственный стан...

Пусть враг нас встречает предательством черным.

Победа за нами, за силой народной!

Победа близка, пролетарий голодный![25]

Саратовские события нашли свое отражение в рассказах «Смерти нет»[26], «Провокация», «Федор Шуруп», «Сувенирчик», «Варвара», «Бунт» и другие.

«Федор Шуруп» носит, несомненно, автобиографический характер. Федор сидел в тюрьме, привлекался по делу о пропаганде в деревне. Выпущенный на волю, он вновь отдается революционной работе и принимает самое активное участие в борьбе с Черносотенцами.

В рассказе нашли отражение эпизоды боев саратовских дружинников-большевиков с черносотенными шайками. В частности, стычка на крыльце чайной Христорождественского братства. В неопубликованной статье «Кровавые дни» писатель вспоминал: «Гнездом черной сотни, где епископ Гермоген и его клика вели свою пропаганду, была чайная «Попечительства о народной трезвости» на базаре, недалеко от ночлежного дома № 2. Обитатели ночлежки, среди которых было много работающих на маслобойных заводах, посещали чайную. Христорождественское, или, как тогда мы называли его, «христорождественское», братство распространяло среди этой голытьбы свои погромные листки.

И вот мы решили взять штурмоти этот форпост гермо-геновщины, устроить здесь митинг. Между прочим, мы предвидели возможность черносотенных и провокационных выступлений и на случай столкновения были вооружены. Вместе с нами пришла также вооруженная группа рабочих. Но затевать свалку не входило в наши планы.

Такой демонстративно угрожающей встречи никто из нас не ожидал. При обсуждении создавшегося положения мнения товарищей разделились. Одни предлагали уйти, не вызывая столкновения, другие, в том числе и. я, наоборот, настаивали, чтоб мы испытали на этой аудитории живую силу революционного слова. Мы были уверены, что эта темная, бессознательная масса будет нами завоевана»[27].

Федор Шуруп — родной брат горьковского Павла Власова. Революционная стойкость, мужество, хладнокровие, самообладание в самые критические минуты, умение оценивать обстановку, полное слияние с народной массой — вот черты нового деятеля, выходящего на революционную арену. Федор ни на минуту не сомневается в правоте своего дела, ему чужды интеллигентские хныканья, интеллигентская дряблость, от которой один шаг до полной измены дорогим идеалам.

Именно так и случилось с курдюмским учителем Авениром Ивановичем Горизонтовым, прозванным Сувенирчиком. «От больших идей революционного времени он успел взять только то немногое, что могло уместиться в маленьком и тихом человечке»[28]. Далекий от народа, замкнутый в узком кругу мещанских интересов, мечтающий, только о сытости и довольстве, Сувенирчик становится одним из представителей «банкетного» движения, с шумом и помпой празднуя те незначительные завоевания, которые щедро политы народной кровью. «Проникаясь» веяниями времени, он даже вытащил подаренный ему портрет Чернышевского и повесил его в простенке между двух окон, приправив этот «акт» «глубокомысленными» сентенциями: «— Полюбуйся, мамурочка... Писатель Чернышевский... Гляжу я на него и думаю... Сколь коловратка судьба человеческая... Жил человек в унижении, даже в Сибирь сослан был как разбойник. А теперь вот, видишь, какою славою возвеличен... В магазине на окнах его портреты вывешены...»[29].

Судьба человеческая, действительно, оказалась «коловратной». Вместе с банкетным хмелем иссякла и Сувенирчикова «революционность», а портрет Чернышевского во избежание излишних «коловратностей» был предан сожжению. «Когда в печи прогорело и только на углях меркли сизые пепельные налеты, Сувенирчик взял кочережку и перетряхнул угли... Ему стало грустно и жаль чего-то... Казалось, вместе с потухающим огоньком гасли и его последние надежды на лучшее будущее...»[30].

Вот она — другая сторона бурного времени начала века.

Рассказы Богданова объемно и всесторонне[31] воссоздают картину революционных дней 1905 года в Саратове. Написанные с отчетливых партийных позиций, они помогают уяснить и психологически понять всю сложность кровавых дней.

Вновь побывал Александр Алексеевич в саратовских местах уже после Великой Октябрьской социалистической революции. Ему захотелось посмотреть село, где он начинал свою революционную деятельность. В Саратов и Спасско-Александровское Богданов приезжал в 1925 и в 1930 годах.

Радостные перемены предстали его глазам. «Как все переменилось кругом, не узнать! — писал он в очерке «Эх, Антон!». — Первое, что бросается в глаза, это железные крыши построек, разбросанных там и сям по всему селу. Меня охватывает волнение. Начинаю считать: «Четырнадцать... пятнадцать...» Зеленые и буро-кирпичные пятна крыш разбросаны, как в мозаике, и я сбиваюсь со счета... Пересчитываю снова: «Семнадцать, восемнадцать...» Опять в глазах рябь. Бросаю считать. Несколькими единицами больше, меньше, — не все ли равно? Главное в том, что сейчас даже облицовка деревни иная, чем прежде. Ведь в 1894 году, когда я здесь учительствовал, по статистике насчитывалось в селе Спасско-Александровском изб, крытых тесом, — тридцать одна и соломой — сто шестьдесят девять, в деревне Бекетовке — тесом — две и соломой — тридцать шесть, в деревне Смирновке — тесом семь и соломой — тридцать. О железных крышах никто, кроме кулаков, не смел и мечтать. На три села всего три дома могли гордиться железными крышами... Въезжаем в улицу. Много новых бревенчатых изб, и среди них кое-где белые — словно выкупанные в молоке — мазанки. На улице цветные пятна молодух и девушек, разукрашенных в желтое, горошковое, синее... И целое море красного, как будто перенесенного на улицу прямо с малявинского полотна. Мужики и парни в сапогах и пиджаках. На площади читальня, и перед ней группа ребят и подростков; идет репетиция комсомольского театрального кружка. Около некоторых изб веялки, словно деревянные птицы, гордо и важно выпятившие грудь. Веселыми переборами звенит гармоника. Везде чувствуется радостное и легкое еще и потому, что праздник, что урожайный, год, что так ласков и солнечен день...»[32].

А в тридцатом году здесь уже был колхоз «Обрез». Время изменило не только облик села, но и облик людей. Новый, советский человек, кровно заинтересованный в делах не только своего колхоза, но и всей страны, родился в старом селе Спасско-Александровское. И эго-то более всего радует «учителя» Богданова.

В одном из своих стихотворений Александр Алексеевич писал:

Наступит время: наши внуки

иные радости найдут.

Мечи на плуги раскуют,

сомкнутся в мирном братстве руки,

отрадой жизни станет труд![33]

(«Грядущее»)

Грядущее, в которое пролетарский поэт страстно верил, стало явью. Стало явью то великое дело, первые камни в фундамент которого он закладывал еще в юности здесь, на саратовщине. И во имя тех, кто смело шел к этому Грядущему, но не дожил до него, гневно клеймит писатель кошмарное прошлое. «Проклятое самодержавие! Ты душило народ голодом и насилиями, ты обрекало на расстрелы и виселицы, убивало изощренными пытками в застенках, но мы уничтожили тебя и сметая твой прах, мы будем воспитывать поколения пламенной ненависти к черному прошлому и в светлой любви к загоревшемуся над миром солнцу социализма»[34].

Этой великой цели и служат произведения Александра Богданова.