Ханецкий В. Первый Ленский // Годы и люди: [Сб. очерков]. Саратов, 1983. Вып. 1. С. 92-104.

В. Ханецкий

Первый Ленский

М. Медведев — знаменитый русский тенор.

Это артист в полном смысле слова.

Из письма П. И. Чайковского Шуберту,

директору Пражского оперного театра.

Еще издали, не доходя до Липок, он почувствовал запах гари. Этот запах преследовал его все последние месяцы: пожары возникали один за другим то в одном конце города, то в другом. На прошлой неделе на Приютской дотла сгорела москательная лавка, совсем недавно пожар «съел» дачу у одного знакомого. Но это все были деревянные домишки — порох! Вон какая сушь стояла все лето. Театр же каменное, не старое еще здание. Как оно могло буквально за несколько часов сгореть, как говорят, дотла, будто какая-нибудь лавчонка? Ведь и брандвахта совсем рядом! Ему, правда, сказали, что пожар начался еще ночью, а к утру и сцена и зрительный зал уже полыхали, и только тогда первые прохожие заметили дым. Со всего города, даже из Затона, понаехали пожарные команды, но они были уже бессильны.

С каждым шагом запах гари усиливался, и вот сквозь кусты сирени, сквозь реденькие чахлые деревца Медведев увидел пепелище. Кровля здания рухнула внутрь, сквозь закопченные пустые глазницы окон видно было нагромождение горелых балок, искореженного железа.

На тротуаре и мостовой валялись полу сгоревшие ящики, шляпные коробки, обугленные алебарды, куски задников и прочая теперь уже никому не нужная и ни на что не пригодная театральная рухлядь.

Медведев не понял, отчего вдруг в его ушах так явственно зазвучал сильный, грудной голос Скибицкой, его бывшей ученицы: «У любви, как у пташки, крылья, ее никак нельзя поймать!..» И он увидел смуглую от морилки Кармен со сверкающими белками диких удлиненных глаз: то вызывающе дерзкую, то, без перехода, полную завораживающей, вкрадчивой и хищной грации пантеры.

Он вспомнил, как вместе с режиссером пытался доказать Скибицкой, что музыка Визе характеризует Кармен прежде всего как глубоко любящую женщину, полную страсти и жажды свободы. Они старались ей объяснить, что причиной охлаждения Кармен к Хозе являются изменения в характере самого Хозе: он становится мрачен, подозрителен, не в меру ревнив... В ответ Скибицкая пыталась их уверить, что Кармен просто не могла быть постоянной — и тоже в силу своего характера! Перепады же в ее настроениях — результат пылкого холерического темперамента.

А сколько пришлось с ней поспорить из-за костюмов Кармен, особенно в первом акте: «Скромнее, меньше вызова, меньше «нажима»,— советовал Медведев. Где там! «А почему же тогда именно к Кармен — все взоры? Ведь только к ней обращены слова теноров и басов: «Кармен, скажи ты нам — полюбишь ли ты нас?» ...Обратят ли все эти мужчины и юноши внимание на заурядную замухрышку, на такую же, как и все другие работницы табачной фабрики?! Нет! Кармен верховодит на фабрике, она и смелее всех, и красивее всех, и к успеху и поклонению привыкла! Она, согласна, не одевается лучше других работниц, но уж более броско и вызывающе — непременно!»

На генеральной репетиции никто сначала не понял, что произошло, почему при появлении Кармен хористы, как по команде, вдруг уставились на ее ноги. И только когда Скибицкая выступила на авансцену, все поняли: она была босая! Но и этого примадонне показалось мало — декольте ее значительно превосходило допустимые нормы. Правда, к премьере удалось уговорить Скибицкую несколько ускромнить костюмы, но босые ноги в первом акте она с боем оставила за собой! Впрочем, это не имело решающего значения, потому что с актерской стороны, и особенно с вокальной, роль была сделана ею выше всяких похвал. Ну, а от босых ног Скибицкая довольно скоро сама отказалась — надоело, видно, без конца вынимать занозы!..

«Почему я вдруг все это вспомнил?» — подумал Медведев.— А, вот в чем дело!»

Он увидел, что стоит одной ногой на сочно разрисованном куске холста, так живо напомнившем ему первый акт «Кармен»: ярко-синее небо и выжженная яростным солнцем желто-красная земля Испании.

То ли от дыма, то ли еще от чего глаза Михаила Ефимовича стало неприятно пощипывать, запершило в горле, и он, постояв еще несколько минут, как стоят у уже засыпанной могилы, повернулся и медленно побрел домой.

«Сколько же времени прошло с тех пор, как я впервые ступил на саратовскую землю? Постойте! В каком же году это было?» Медведев даже замедлил шаг — нет, память на этот раз упорно не желала прийти ему на помощь.

Редкие прохожие обращали внимание на медленно двигавшуюся им навстречу импозантную фигуру полного мужчины в черном, старого покроя пальто и черной шляпе. Но чуть ли не каждый саратовец знал, что в их родном городе живет «первый Ленский», ныне известный профессор консерватории.

Да, действительно, Медведев участвовал в первом представлении оперы П.И. Чайковского «Евгений Онегин» 17 марта 1879 года на сцене Малого театра. Спектакль давался силами учащихся Московской консерватории, которым композитор доверил свое любимое детище...

Между тем Медведев, неспешно направляясь домой, продолжал думать о судьбе сгоревшего театра. Он вспоминал его крохотные гримуборные, узенькие коридоры, путаницу лестниц и этот ни с чем не сравнимый воздух кулис, в котором запах краски перемешивался с запахом духов, клея, свежеструганого дерева, пыли и еще бог знает чего. Михаил Ефимович никогда не мог себе точно уяснить происхождение всех этих запахов, как и не мог объяснить до конца неясную дрожь во всем теле, непонятное волнение, которое охватывало его всякий раз, едва он переступал порог любого театрального здания — будь то Большой, или Мариинский, или самый захудаленький театришко где-нибудь в Николаеве или Ельце! И самое смешное, что с годами это волнение не исчезало. А теперь к нему еще примешивалось чувство горечи от сознания, что жизнь, в общем-то, уже прожита, пусть и не зря, но прожита...

Ученики? Да, ему всегда везло на учеников. Но только недавно он себе признался, что полного удовлетворения педагогическая работа ему не приносила и не приносит. «Все-таки я, наверное, прежде всего артист, а потом уж все остальное, — подумал Медведев. — Вероятно, я был не таким уж плохим артистом, если сам Петр Ильич после «Пиковой дамы» в Киеве в девяностом году так долго и благодарно смотрел на меня повлажневшими глазами, а потом сказал своим глуховатым голосом: «Да, вы действительно лучший Герман, лучше Фигнера! Спасибо вам!» Как хотелось Медведеву встать на колени перед великим композитором, признаться Петру Ильичу, что ни в одной партии, которые ему доводилось петь, он не чувствовал такого единения, такого срастания с образом! Как ему хотелось сказать своему кумиру: это его единственная роль, которая с первого исполнения захватила все его существо. Он действительно забывал, что он артист Медведев в гриме и костюме человека из давно ушедшей эпохи. Он по-настоящему влюблялся в свою Лизу, у него наяву шевелились волосы в сцене в казарме... Но после «Пиковой» Медведеву нужно было день-два приходить в себя: такой он чувствовал упадок сил. Тогда Медведев только и смог сказать Чайковскому: «Это вам спасибо, Петр Ильич! Спасибо за такую музыку, я только силюсь приблизиться к ней!..»

«Действительно, старею: не могу сосредоточиться на чем-то одном, сразу удаляюсь в воспоминания». — Михаил Ефимович досадливо махнул рукой и прибавил шагу. Вновь перед его воображением возникли ложи Очкинского театра, небольшое, но уютное фойе и даже до смешного (двоим не разойтись) тесные коридорчики, ведущие к дверям второго и третьего ярусов. Но что всегда поражало Медведева — так это акустика зала, не идущая ни в какое сравнение ни с городским, ни с общедоступным театрами: не пропадал ни один звук, ни одна тонко сфилированная нота. Сам Очкин, владелец театра, недоуменно пожимал плечами, когда Медведев пытался выпытать у него секрет акустики. «Па-анятия не имею,— говорил Очкин, растягивая слова и сердито топорща редкие усики над пухлым ртом.— Я нанял архитектора, вбухал че-ертову уймищу деньжищ, а уж как удалось распорядиться с этой акустикой — только ему и ведомо. А что? Верно, хорошо? Все о-очень хвалят. И певцы, и дирижеры. Пускай вторые ряды ярусов жалуются — «не видно-де», так зато ведь слышно-то все до капельки!»

И еще вспомнилось Медведеву, как до революции, кажется сразу же по приезде в Саратов, ему пришла в голову счастливая, на его взгляд, мысль — организовать акционерное общество по постройке настоящего оперного театра на полторы-две тысячи зрителей с общедоступными ценами. И место уже начал присматривать с помощью своих учеников, и доклад думе готовил, в котором просил отвести участок под будущий театр бесплатно, чтобы в дальнейшем он стал собственностью города.

И что же? Этим купцам, хлеботорговцам нужен оперный театр? Так же, как им нужна была консерватория! Шансонетки, низкопробный балаган — вот что им надо! Провалили проект Медведева...

Вскоре после этого предполагалась перестройка Очкинского театра. Владелец театра и Медведев добились составления сметы перестройки, но сумма оказалась настолько значительной, что пришлось от этой мысли в конце концов отказаться: компаньонов не нашлось, а только зародившееся товарищество на паях распалось.

Обо всем этом думал Михаил Ефимович, добредя наконец до дома, поднявшись на свой второй этаж, ужиная и односложно отвечая на расспросы домашних. Медведев любил эти предвечерние часы. Ложился он спать по старой театральной привычке поздно. И если не было уроков в консерватории или театральных дел, связанных с постановкой новых спектаклей, «выбиванием» дотаций, леса для декораций, материалов для театральных костюмов, то он проводил эти часы за подбором репертуара для своих учеников. Иногда просматривал клавиры — делал режиссерские заготовки для занятий в консерваторском оперном классе. В эти часы Михаила Ефимовича не беспокоили, и он мог спокойно работать.

Но сегодня — он это сразу понял — вряд ли удастся поработать, а виной всему этот злополучный пожар. Он всколыхнул целый ряд воспоминаний, и не только приятных. Сколько раз «прогорали» его антрепризы? Три, пять, десять раз?.. Почему же он с таким упорством вновь и вновь возвращался к мысли поставить оперное дело на широкую ногу? Привлекал лучшие оперные силы, отличных дирижеров и режиссеров, заказывал великолепные декорации, снимал лучшие оперные залы. В его антрепризах ставились только оперные шедевры. И действительно, первые спектакли почти всегда приносили полные сборы, но после третьего-четвертого интерес публики к ним падал. В общем-то, этот факт можно было объяснить: ну сколько раз даже искушенный зритель способен послушать одну и ту же оперу в отличном исполнении? Один или два раза. И ждет уже следующей! А если в репертуаре труппы 5—6 опер? Значит, к концу месяца каждая опера пройдет как минимум четыре раза! Откуда же в провинции наберется такое количество фанатичных поклонников оперы, которые могли бы ежедневно заполнять зал? Тогда Медведев шел на крайнее средство: приглашал знаменитого гастролера на несколько спектаклей. Фурор! Аншлаги! И только он один знал, что приглашение таких, например, певцов, как тенор Дыгас или баритон Камионский, Обходилось антрепризе в весьма кругленькую сумму плюс еще арендная плата, гонорар каждому участнику спектакля... Вот и выходило, что ему едва удавалось сводить концы с концами, но чаще всего эти концы ну никак не хотели сходиться, и дело прогорало, как Очкинский театр сегодня.

Обо всем этом Медведев думал уже не раз, только почему-то именно сегодня старые, привычные боли заныли сильнее.

Медведев связывал большие надежды с предстоящей реконструкцией театра, с мечтами создать в нем по-настоящему новый, молодежный оперный театр. Медведеву хотелось добиться такой государственной дотации, чтобы можно было давать оперные спектакли бесплатно или за самую мизерную плату, тем самым приблизив музыку к широким народным массам. Он слышал, как за его спиной раздавалось ехидно-снисходительное: «Утопист! Лунатик!» Иногда нечто подобное говорилось ему в глаза, но Михаил Ефимович не обижался на этих людей. Ему хотелось делом доказать свою правоту. Даже невзирая на голод, подведший живот Поволжью, на холод и разруху, он был уверен, что рано или поздно все поймут, что без искусства, без его высшего проявления — музыки — человечество жить не в состоянии.

А сколько сразу после революции раздавалось недальновидных голосов, предлагавших вообще закрыть музыкальные учебные заведения, будто бы являющиеся «рассадниками буржуазной культуры»! И как были посрамлены эти перегибщики после национализации театров, учебных заведений, музеев, когда в залах появился новый слушатель, бедно одетый, но с такими горящими жаждой познания глазами, что и Медведев, и разделявшие его взгляды профессора Саратовской консерватории, не жалея сил, включились в пропаганду музыкального искусства.

Учащихся и преподавателей теперь нередко можно было встретить в красноармейских клубах и рабочих общежитиях не только Саратова, но и Балашова, Вольска, Покровска. Преподаватель Богатырев познакомил сельских слушателей Баланды со скрипичной музыкой.

Михаил Ефимович, например, скрупулезно отбирал вокальный материал для показа в рабочих аудиториях. Произведения должны были быть прежде всего высочайшего качества — романсы Глинки, Даргомыжского, Чайковского, Рахманинова, арии и дуэты из опер Бородина, Чайковского, Мусоргского, Верди. Очень внимательно Медведев подходил к подбору текстов — стихи должны быть только самые лучшие, доходчивые, не требующие от слушателя специальной подготовки. Все, не обладающее ясностью, образностью, красочностью, отметалось им безжалостно! И потом — необходимо было учесть данные своих учеников: Медведев никого из них не лишал возможности выступить, даже самых, казалось бы, слабеньких.

Время приближалось к полуночи. «Похоже, мне сегодня не отвертеться от вечера воспоминаний,— подумал Михаил Ефимович.— Вернее, ночи... Ну что ж, раз так — давайте повспоминаем».

...Отец настаивал — сын должен стать кантором, но Медведев страстно стремился по-настоящему учиться пению. После долгого и отчаянного сопротивления отец наконец уступил, сам удивленный этим обстоятельством...

Вспомнил музыкальное училище в Киеве, где он учился сначала у госпожи Коллер, затем у Кравцова. Приходилось рассчитывать только на свои силы: отец, сельский священник, не мог материально поддержать сына. К полуголодному существованию, правда, Медведеву было не привыкать, но нужно было регулярно вносить деньги за обучение. Юноша поет в хоре, не гнушается никакой работой, но все равно живет впроголодь...

Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая жизнь Медведева, если бы не счастливое стечение обстоятельств: в Киев приезжает знаменитый Н.Г. Рубинштейн, объезжавший провинциальные города в поисках талантливых учеников для открытой им Московской консерватории. Уже первые звуки голоса Медведева решили его судьбу — Рубинштейн сразу разглядел ярчайшее дарование худого, нескладного, плохо одетого молодого человека. Он увозит Медведева в Москву, поселяет у себя в доме, кормит, одевает его, сам занимается с ним всеми теоретическими предметами.

Михаила Ефимовича принимают сразу на третий курс консерватории в класс профессора Джакомо Гальвани, обрусевшего итальянца. Все ученики зовут его просто Яковом Николаевичем.

Успехи молодого певца были столь значительны, что в первый год пребывания в консерватории Медведеву поручается партия Ленского. Опера разучивалась под руководством Н.Г. Рубинштейна. Все основные партии исполняли ученики профессора Гальвани: М. Климентова (Татьяна), С. Гилев (Онегин) и другие. П.И. Чайковский, присутствовавший на первом спектакле, остался весьма доволен всеми исполнителями.

В 1881 году Медведев с блеском оканчивает консерваторию. В выпускном ученическом спектакле он поет партию Флорестана в опере Бетховена «Фиделио». «Медведев проявил прекрасный голос, хорошо обработанный профессором Гальвани»,— пишут «Русские ведомости». И хотя в первых публичных отзывах на выступления молодого певца мы не найдем еще хвалебных строк о его драматическом таланте, такие слова не заставят себя ждать. Ведь сценическому мастерству Медведев обучался у одного из лучших артистов Малого театра И. В. Самарина, воспитавшего целую плеяду превосходных драматических артистов, среди которых достаточно назвать Г.Н. Федотову.

Еще учась в консерватории, Михаил Медведев рвался на сцену. Видный антрепренер И.Я. Сетов сразу увидел в начинающем певце задатки большого артиста и заключил с ним трехлетний контракт. Однако Н.Г. Рубинштейн, увидев этот контракт, в гневе разорвал его и запретил Медведеву до окончания курса даже думать об оперной сцене.

После окончания консерватории Медведев дебютирует 16 августа в Киеве в партии Сабинина («Иван Сусанин» Глинки).

Началась полная волнений артистическая деятельность Медведева. Города, оперные антрепризы, сцены меняются с калейдоскопической быстротой. В репертуаре Медведева появляются все новые и новые партии. Память его изумляет даже видавших виды оперных дирижеров.

Осенью 1884 года М.Е. Медведев поет в Одессе в собственной антрепризе. Дебютирует он здесь 5 сентября в опере Монюшко «Галька». Уже 7 сентября в «Ведомостях Одесского градоначальства» — восторженная рецензия: «Мы смело заявляем, что такого Йонтека, как Медведев, Одесса никогда не видела и едва ли когда-нибудь увидит: прекрасный обширный голос, необычайно нежный и серебристый, очаровательная фразировка, осмысленное исполнение, редкая теплота и задушевность — вот основные качества этого выдающегося артиста, которому, несомненно, предстоит блестящая будущность».

И все же первая антреприза двадцатипятилетнего артиста «приказала долго жить», оставив Медведеву в наследство громадный долг в 100 тысяч рублей (!) и... массу благодарственных адресов и отзывов от публики.

Сезон 1885/86 года Михаил Ефимович поет в Большом театре. «У г. Медведева прекрасный голос, хорошо обработанный, и большая сценическая опытность; его игра проста и благородна, также благородна его музыкальная фразировка. Звучный тенор его раздается без всякой утрировки, без выкрикивания верхних нот, рассчитанных на дешевые аплодисменты. Одним словом, это «артист в полном значении этого слова» — так писали о нем «Русские ведомости» 23 октября 1885 года.

Дирекция императорских театров заключает с Медведевым выгодный для него контракт на три года, но в провинции ему предлагают гонорар значительно больший, и Медведев... покидает сцену Большого театра: долги за неудачную антрепризу висят над ним дамокловым мечом.

- Опять замелькали перед ним различные города, малые и большие сцены. Сотни лиц, сменяя друг друга, начали всплывать в памяти... Таганрог, Тифлис, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Самара, Екатеринбург, Саратов...

«Правильно,— подумал удовлетворенно Михаил Ефимович,— именно тогда я впервые и пел в Саратове. Как я мог забыть! После ухода с казенной сцены мне казалось, что я могу свернуть Горы...» Отличный прием у москвичей будто вдохнул в Медведева новые силы. Он сам чувствовал: голос окреп, стал предельно послушен ему в любой партии, он мог выразить им малейшее душевное движение. Единственно, что настораживало в этот период, так это его собственная излишняя горячность на сцене. Он так быстро и естественно перевоплощался в изображаемый персонаж, так входил в роль, что нередко замечал ослабление внутреннего контроля за ровностью звука, несколько раз необходимое по роли волнение героя необъяснимо туманило ему голову, мешало петь... Правда, слушатели пока этого не замечали. В дальнейшем Медведеву самому удалось несколько приглушить излишнюю эмоциональность, найти так необходимую любому музыканту меру включенности в образ и постоянного, строгого контроля за всеми сторонами исполнения.

Медведев относился к славе довольно спокойно и только работал все больше и одержимее, будто стараясь оправдать все высокие слова в свой адрес.

В сентябре 1889 года в Киеве на спектакле «Евгений Онегин» присутствовал сам Чайковский, Петр Ильич был так растроган исполнением Медведева, что публично обнял его, выходя на вызовы публики, а затем подарил Михаилу Ефимовичу свой портрет, написав на нем: «Первому Ленскому».

Композитор присутствовал и на премьере в Киеве «Пиковой дамы» 19 декабря 1890 года, он же настоял, чтобы для премьеры этой оперы в Большом театре на роль Германа был обязательно приглашен именно Медведев. Опера в сезоне 1891/92 года выдержала 20 представлений с неизменным успехом. Таким образом, Медведев вновь оказался на императорской сцене — сначала в Москве, а затем, в сезоне 1892/93 года, и в Петербурге. «Нет сомнения, что новый член труппы Мариинского театра — артист очень даровитый и что успех его в Петербурге будет идти все крещендо. Г. Медведев обладает голосом обширным не столько по диапазону, сколько по силе; по звуку голос этот особенно красив в нижнем регистре и в медиуме. Дикция у артиста ясная и отчетливая, фразировка умная и изящная, передача полна теплоты и сердечности. При всех этих достоинствах новый тенор обладает выгодною сценическою внешностью, хорошими манерами и значительною сценическою опытностью. Напрасно утверждают, что г. Медведев исключительно тенор di forza: партии лирические, по нашему мнению, должны ему удаваться еще более, чем партии драматические» — так откликнулся «Театральный мирок» в сентябре 1892 года на появление на главных оперных подмостках России молодого певца.

В Петербурге Медведевым спеты партии Синодала («Демон» Рубинштейна), Пророка («Пророк» Мейербера). Хозе («Кармен» Бизе), Отелло («Отелло» Верди), Финна («Руслан и Людмила» Глинки).

И все же, несмотря на громадный успех, которым сопровождались спектакли с участием Медведева, он вынужден вернуться обратно в Киев — уж очень отрицательно сказывался сырой петербургский климат на голосовых связках певца.

Вновь—репетиции, спектакли и опять репетиции. Летом Медведев с различными оперными труппами колесит по России. Окружающие часто удивлялись: откуда у Медведева такой неистощимый запас сил, и нервных и физических. Ведь он на протяжении долгих лет не отдыхал, все поет, поет... На эти вопросы Михаил Ефимович не мог никогда ответить, он только смущенно улыбался. Театр захватил его безраздельно, целиком, он не оставляет времени ни на что другое: спев Канио в «Паяцах», он тут же учит партию Нерона в опере А. Рубинштейна. Летом же, после окончания сезона, Медведев или сам организует труппу, или же входит в состав, уже набранный другим антрепренером, и все начинается сначала: города, репетиции, спектакли... И ведь действительно не уставал, даже намека на усталость не испытывал!

Это уже теперь, когда груз прожитых интересных лет отдается то перебоями в сердце, то в отекающих ногах, ему иногда кажется: перетрудился в молодые годы. Но мысль эта через минуту уже кажется нелепой: как можно перетрудиться, занимаясь любимым делом? И теперь он, слава богу, забывает о своих болезнях, едва входит в класс... Он опять молод, полон сил, он еще так много может дать этим молодым людям, решившим посвятить свою жизнь музыке. Среди них есть несколько человек по-настоящему талантливых. «Чудесный материал у тенора Яковлева, он еще заставит о себе говорить!.. Нужно ему дать спеть романс Аренского «Давно ль под волшебные звуки», музыка которого хотя и уступает качеству стихов Фета, но, поработав, можно добиться отличного эффекта...»

...Медведев вспомнил, что назавтра его приглашали на репетицию «Пиковой дамы» в так называемой «передвижной опере». Почти все главные партии оперы были поручены ученикам Медведева, который вначале довольно усиленно сопротивлялся этой затее. Во-первых, у многих певцов нет никаких сценических навыков. Потом, «Пиковая дама» под рояль! Половина красот музыки Петра Ильича будет утрачена, как хорош бы и опытен ни был пианист...

Но все равно, как говорится, игра стоила свеч: ведь Саратов сейчас не имеет постоянной оперной труппы, а классическая музыка ни в коем случае не должна уступать своих позиций, она должна бороться за слушателей, тем более что запланировано все спектакли давать в рабочих кварталах, на заводах. Это ли не поле для приложения сил! И Медведев согласился. Хотя в дальнейшем, думал он, просто необходимо добиться подходящего здания. Можно будет ходатайствовать о переводе труппы, например, в Народный дворец или же в пустующее пока до начала сезона здание городского театра.

В художественном же совете консерватории в очередной раз нужно поставить вопрос о восстановлении с нового учебного года драматического класса, упраздненного в целях экономии средств. Медведев даже согласен работать в нем, не получая зарплаты, как теперь говорят, на общественных началах. «Нужно поговорить еще раз с Пасхаловой. Она такого же мнения и несомненно поддержит меня!» — решил Михаил Ефимович и, успокоившись, начал обдумывать программу предполагавшегося в этом учебном году классного концерта.

Медведев вместе с профессором А.М. Пасхаловой уже давно вынашивал еще один план: добиться принятия художественным советом решения об открытии в консерватории класса камерного пения, необходимого всем без исключения певцам. Профессора составили и план обучения и программу, рассчитанную на три года. Директор — великолепный виолончелист и умный, понятливый человек — С.М. Козолупов поддерживал их начинание. Кстати, Михаил Ефимович частенько рекомендовал своим ученикам очень внимательно прислушиваться к игре Козолупова: «Инструменталисты учатся у нас, вокалистов, естественности дыхания, фразировки, стараются подражать звучанием своего инструмента человеческому голосу. Здесь же нам самим нужно поучиться у Козолупова умению петь... Вы только вслушайтесь, как тонко и умно он выстраивает каждую фразу, как точно и органично она ложится в нужное место, и как исподволь, но неуклонно он приводит нас к кульминации! А его звук! Попробуйте добиться такой сочности, округлости его, интенсивности, наконец!..»

Медведев был твердо убежден, что без камерного пения любой вокалист — музыкант лишь наполовину!

Как пригодилась Михаилу Ефимовичу любовь к камерному пению, когда он в 1898 году отправился на целый ряд концертов в Северную Америку и Канаду. Успех Медведева был столь велик, что он пробыл там почти два года. Помимо концертов Михаил Ефимович пел и в оперных спектаклях... Города наперебой приглашают его к себе, пресса захлебывается от восторга: «Самая сильная сторона искусства Медведева, лучше всего объясняющая его огромный успех, это чувство, вложенное в каждую ноту... Публики собралось так много, что полиция должна была водворять порядок, а пожарные следить за безопасностью здания» («The Commercial Adverster», Нью-Йорк).

«Медведев — удивительный русский тенор, успевший с появления своего в нашей стране приобрести громкую известность Он увлекает слушателей тем сильнее, чем чаще они его слушают («The Social Telegraphe»).

Медведев с честью представлял в Северной Америке русское искусство, знакомя заокеанских слушателей с романсами Глинки, Даргомыжского, Чайковского, Рубинштейна, Бородина, Кюи, Римского-Корсакова.

Начав работать в Саратовской консерватории, Медведев оставляет оперную сцену. И лишь однажды, 25 марта 1915 года, он в последний раз поет Германа в «Пиковой даме» Чайковского... Поет в своей антрепризе, поет, чтобы выручить своих товарищей.

Театр был заполнен до отказа. Публика очень тепло приняла Медведева, поднесла ему серебряный венок. После каждой сцены вспыхивали рукоплескания, выносились цветы, слушатели отдавали дань восхищения «лучшему Герману».

Как заметили газеты, «время наложило печать на его голос, но подкупала искренняя игра...». Так произошло прощание Медведева с оперной сценой.

После закрытия занавеса Медведев увидел, как маленькая хористка, стоя в кулисе, тщетно пыталась унять слезы. Выходя пятый или шестой раз па вызовы, он поискал ее глазами и не нашел. «Наверное, плачет где-нибудь в укромном уголке. Какая чуткая и добрая душа!» — с благодарностью подумал Медведев. Девушкой этой была Фатьма, его ученица в консерватории, цыганка. Вообще-то ее все звали почему-то Катей, Катей Мухтаровой. У Кати великолепное — «от бога» — меццо. Она очень восприимчива, музыкальна, артистична, но, пожалуй, излишне взрывчата, не умеет пока управлять своими эмоциями. Три-четыре года тому назад эта цыганочка еще бродила по грязным саратовским и астраханским дворам и пела под шарманку, но как пела!.. Девочке необходимо было учиться, но где взять столько денег? И саратовские артисты дают концерт, сбор с которого идет на оплату будущего учения Кати.

Забегая вперед, скажем, что в дальнейшем Фатьма Саттаровна Мухтарова, окончив консерваторию, пела в театре Зимина в Москве, затем в театрах Саратова, Казани, Ленинграда, Тбилиси, Баку. В 1940 году ей присваивается звание народной артистки Азербайджанской ССР.

...Вот ее-то лицо с полными слез глазами и всплыло сейчас в памяти Михаила Ефимовича. Уже рассвело, когда Медведев забылся похожим на дремоту сном.

Наутро же — новые заботы, хлопоты, репетиции, уроки. Кстати, вопрос о введении класса камерного пения был положительно решен художественным советом консерватории. А.М. Пасхалова и М.Е. Медведев торжествовали!

Таким, энергичным, деятельным, живым, и запомнили Медведева его многочисленные ученики, среди которых достаточно назвать имена Г.С. Пирогова, А.И. Мозжухина, С.Ю. Левика, Ф.С. Мухтаровой, М.М. Скибицкой, А.Д. Каратова, чтобы понять, каким талантливым педагогом был М.Е. Медведев.

Осенью 1924 года Саратовская консерватория была временно преобразована в музыкальный техникум, но почти все педагоги вуза, включая и Медведева, остались на своих местах. К этому времени Михаил Ефимович носил звание заслуженного профессора. Он, как и прежде, отдает все силы педагогической работе, но силы его уже далеко не беспредельны.

В ночь на 1 августа 1925 года Медведев скончался от паралича сердца. В некрологе, напечатанном в саратовской газете «Известия» за 2 августа, подчеркивалось, что «Медведев принадлежал к самым выдающимся артистам русской оперной сцены. Превосходный, редкой красоты голос... сочетался в нем с музыкальностью и большим драматическим талантом. И еще до того, как оперные новаторы выдвинули требование «музыкальной драмы»... Медведев в своей сценической работе шел от этих принципов. Как от Шаляпина пошли все оперные Борисы Годуновы, так от Медведева — Германы».

Саратовский музыкант Г.И. Корженьянц вспоминает: «Похороны Медведева были грандиозными. Его в городе отлично знали и очень любили... Похоронная процессия растянулась на большое расстояние — от Крытого рынка до консерватории».

Ныне имя его упоминается все реже и реже. А ведь М.Е. Медведев — не только «первый Ленский», не только «лучший Герман»! Трудно переоценить его роль в пропаганде творчества русских композиторов среди широких слоев населения России и за границей.

Тринадцать последних лет жизни он посвятил нашему городу, Саратовской консерватории, развитию и становлению оперного дела в Саратове.

Теперь в оперных залах, на концертной эстраде нашей страны звучат уже голоса музыкальных «внуков» и «правнуков» Медведева.