Мишин Г.А. Солдат Велимир Хлебников // Заря молодежи. Саратов, 1982. 23 окт. С. 4.

Солдат Велимир Хлебников

Случайно, на короткий срок, судьба забросила удивительного стихотворца Велимира Хлебникова в Саратов. Произошло это в 1916 году, когда приемная военно-медицинская комиссия против фамилии Хлебникова указала «годен» и направила поэта на службу в царскую армию. В конце декабря воинский эшелон прибыл в Саратов, откуда пешим маршем новобранцы двинулись за город в расположение 90-го пехотного запасного полка. Хлебникова определили в первый взвод седьмой роты. Новые товарищи по казарме сразу же переименовали его из малопонятного Велимира во Владимира. Хлебников не спорил: называйте как хотите.

Жилось ему чуть легче, чем другим солдатам. В строй его не гоняли: он числился вольноопределяющимся, намеченным к переводу в учебную команду, где спешно готовили прапорщиков. Велимира часто оставляли дневальным по казарме. Но и здесь было нелегко.

В январе 1917 года на нарах рядом с Хлебниковым поселился вновь прибывший, совсем еще молодой солдатик, назвавшийся Григорием Григорьевым (в данное время проживает в Киеве), Вспоминая о встречах с Велимиром Хлебниковым, Григорьев рассказывает: «Фельдфебель роты подвел меня к лежащему на нарах немолодому уже солдату, сказал:

— Будешь спать рядом с Володей: чудак парень, а душа-человек.

Мой сосед заговорил со мной так, словно знал меня много лет. Расспросил, как жилось в Киеве, чем занимался, где учился, что читал из прозы, поэзии. Кажется, он обрадовался возможности поговорить на интересующие его темы. Когда мы замолкали, до нас долетали обрывки разговоров соседей, бывших деревенских жителей (а их, в бараке было большинство), которые вели бесконечные беседы об урожае, о коровах, о тяжком крестьянском житье.

Я спросил соседа, чем он занимался в мирной жизни,

— Да вроде ничем... Бумагу марал.

— А как ваша фамилия?

—Хлебников. Подписывался Велимир Хлебников. Слыхал?

— Понятия не имею, — смущенно признался я.

— Святая темнота. Бурлюка знаешь, а Маяковского?

— Знаю. Приезжали в Киев. Видел.

— Я из их же компании».

Высокий, исхудалый, с не запоминающимся с первого взгляда лицом, поэт был совершенно незаметен в серой массе солдат, но весь его облик преображался, когда разговор заходил о литературе, поэзии: глаза оживали, руки вспархивали, все тело рвалось к движению. Иногда он читал свои стихи. Слушали его довольно равнодушно, плохо понимали современную поэзию, но автор читал больше, пожалуй, для себя, чем для солдат.

Солдаты завидовали поэту, остающемуся во время учений в казарме:

— Твоя винтовка всегда в пирамиде».

— А я, братцы, поклялся, что в руки ее не возьму, — отвечал Велимир. — За что воевать? За колючую проволоку, отделяющую нас от мира, за грубородного командира, за дурдурака Николая? За тех болванов, которых страшит даже само слово и оно не нуждается в производных, — это революция.

И вот в одну из ночей, когда Хлебников был уже в учебной команде, в полк пришло неожиданное известие: в России революция.

Наступило относительное облегчение в службе. Солдаты сами уничтожили злополучную колючую проволоку во круг казарм. По вечерам они уходили в Саратов. Кто куда, а Хлебников в театры. В оперном слушал "Евгения Онегина», «Демона», «Дубровского". В театре драмы гремела запрещенная раньше пьеса Протопопова "Черные вороны», в которой по сцене разгуливали «святые отцы» без ореола. Трижды с наслаждением смотрел эту пьесу Велимир, восклицая порой: «Все это дала нам чудесная «свободушка", "свобода-душка», «свободунька».

Как-то солдаты упрекнули друга-поэта, что стихи его вычурны, малопонятны. Неужели он не может написать душевное стихотворение простым, доступным языком. И вскоре Велимир откликнулся прекрасным стихотворением:

Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы,

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты...

Недолго продолжались блаженные дни. В конце весны полк начали готовить к отправке на фронт. В учебной команде, видимо, поняли, что офицера из Хлебникова не получится. Чего стоил хотя бы такой случай. Однажды когда Велимир, сидя в казарме, собирался есть булку, неожиданно вошел командир, и воин-поэт отдал ему честь... булкой.

Сам Хлебников, как мы уже знаем, тоже не хотел брать в руки винтовку. Не видя иного выхода, он изобразил из себя душевнобольного и получил медицинское заключение, полностью освобождающее его от службы в армии. Так закончилось пребывание в Саратове известного русского поэта...

...А винтовку он все-таки взял в руки: поэт в рядах Красной Армии участвовал в освобождении Закавказья от белогвардейцев и иностранных интервентов.

Г. Мишин