Боголюбов Н.Н. [Гастроли Сальвини в Саратове] // Боголюбов Н.Н. Шестьдесят лет в оперном театре. М., 1967. С. 7-8.

<…>

В тогдашней художественной жизни России произошло событие огромной важности. В Москву на гастроли приехал великий итальянский трагик Томмазо Сальвини. Триумфы Сальвини в Москве были грандиозны, каких, как писали в газетах, Москва не знавала со времен великого русского трагика Мочалова.

Городское управление Саратова командировало Сальви в Москву, чтобы он уговорил своего великого соотечественника приехать на гастроли в саратовский театр. Сальвини согласился. Трудно передать то волнение, которое царило в городе у афиш, у театральной кассы и особенно в театре, когда были объявлены гастроли Сальвини: «Отелло», «Семья преступника» и «Король Лир».

В торжественном, почти религиозном молчании встретила труппа великого артиста. Сальвини был огромного роста, имел высокий и открытый лоб, голубые ласковые глаза и сероватые большие усы, которые так не вязались с обычным обликом артиста.

Сальвини мягким и грудным голосом — точно он пел какую-то дивную арию — поблагодарил театр и артистов и сказал, что счастлив вдыхать воздух великой русской реки Волги, о которой он до сих пор имел представление только по карте. Речь Сальвини переводил на русский язык Сальви.

Триумф Сальвини в театре очень трудно описать словами. Хотя великий артист говорил на непонятном аудитории языке, публика угадывала по интонации, мимике и позе то, что было заключено в итальянских словах и фразах. В театре стоял стон от криков восторженной молодежи. Керосиновые лампы «пульсировали» — то вспыхивали, то гасли от акустической силы взрыва криков и аплодисментов переполненного зрительного зала.

Сальви поставил меня около уборной Сальвини для мелких услуг и отрекомендовал моей кличкой «Мазаччио».

— «Художник?» — улыбаясь, спросил Сальвини.

— Нет, это просто славный парнишка, — ответил Сальви.

Так состоялось мое знакомство с гениальным артистом.

Как-то во время спектакля «Король Лир», после сцены, в которой он выносил полумертвую Корделию на вытянутых руках, и зрительный зал неистовствовал, великий артист вошел в свою уборную и опустил усталую руку, как он опустил бы, вероятно, ее на тумбу или на косяк двери, машинально на мое плечо.

И я невольно поцеловал эту руку.

Шестьдесят лет прошло с тех пор и волжский мальчик, ставший уже стариком, до сих пор не может забыть того гальванического тока, который от прикосновения дрожащей руки великого трагика пронизал все его существо.

Сальвини не актерствовал — он переживал!

Он уехал из Саратова, провожаемый театром и чуть ли не всем городом; он, если можно так выразиться, канонизировал любовь саратовцев к Шекспиру, которую согревали до этого своими огромными дарованиями Иванов-Козельский и Любский. <…>