Молева Т.Н. Посвящение к "Фаусту" // Памятники Отечества: Альманах. М., 1998. № 39 (1/2). С. 178-180.

Татьяна Молева

ПОСВЯЩЕНИЕ К «ФАУСТУ»

В день смерти Пушкина в толпе друзей поэта можно было увидеть смуглого молодого человека среднего, почти высокого роста с широкими плечами, крупными чертами лица, с длинными темно-русыми волосами. Глаза его были заплаканы. Вернувшись домой, он дрожащей рукой написал стихи «На смерть Пушкину».

Я видел гроб его печальный,

Я видел в гробе бледный лик

И в тишине с слезой прощальной

Главой на грудь его поник.

Но пусть над лирою безгласной

Порвется тщетная струна

И не смутит тоской напрасной

Его торжественного сна.

Автором этих строк был уже известный литературному Петербургу поэт Эдуард Губер. В тот год ему исполнилось двадцать три.

Имя Эдуарда Ивановича Губера сегодня почти забыто. А ведь в 1859—1860 годах в издательстве «Смирдин-сын и К°» вышел трехтомник его стихов. Автор предисловия А.Г. Тихменев, близко знавший поэта, писал: «Окружающая жизнь не удовлетворяла его, желчь и ненависть к неправде кипели в нем, но подчинялись одностороннему пониманию искусства, выражаясь в общих, неопределенных формах, с примесью мистицизма, от которого стоило ему высвободиться большого труда. Этот труд был тяжело нравственный и мешал как жизни, так и творчеству: этот вечный, но непрерывный труд образовал в его характере ту странную смесь непосредственности с тяжелыми, угловатыми проявления ми, которые нередко поражали даже друзей его. От этого вечно задумчивые взоры, эта небрежность ко всему внешнему, эта беспредельная беззаботность, эта оригинальная резкость манер вместе с тонким чутьем дружбы, вместе с потребностью любви, от этого желчная бледность лица, болезненность организма — все то, чем был все-таки незабвенный, всеми любимый Губер».

Эдуард Иванович Губер родился в 1815 году в немецкой колонии Messer — ныне селение Усть-Золиха. Это была одна из первых немецких колоний, основанных на юге России.

В пору своего творческого расцвета Эдуард Губер описал свое родное селение в поэме «Антоний»:

На Волге бурной и широкой

Лежат богатые поля,

Луга шумят травой высокой,

В цветах красуется земля.

Прибрежных гор седое темя

Кругом на страже возлегло,

На те поля чужое племя

Свои пенаты принесло.

Сынов Германии разумной

Сюда Россия созвала

И на долинах Волги шумной

Им лес и поле отвела.

Там есть село, я помню живо,

Как на зеленых берегах

Оно раскинулось красиво

И отражается в волнах,

И в том селе в иные годы

На берегу, где плещут воды,

Был домик…

Отец Эдуарда Губера Иоганн Самуил был пастором. Однажды он предпринял попытку организовать типографию для издания церковной литературы, затем составил сборник церковных песен, которые и сегодня поют в лютеранских храмах.

Пастор Губер был человеком ввышей степени религиозным и начитанным. Чтение латинских, греческих и немецких авторов было его любимым занятием в кругу семейства.

Восемь лет, прожитых в отчем доме, оставили глубокие впечатления в душе будущего поэта. Первые уроки чтения и письма, конечно, на немецком языке, на котором исключительно говорилось в доме, получил он от своей матери. Отец запомнился ему долгими вечерними беседами.

Он был еще не стар годами,

Он даже молод был мечтами

И светлым взглядом на людей.

Он веровал, как в наши годы

Уже не верует никто,

В могучем образе природы

Ему являлось божество...

Он был учен, как все пасторы,

Он много жил и много знал,

Любил классические споры

И комментарии писал...

Ему и книгою настольной

Служил божественный Гомер,

Поклонник греческого неба,

Ценитель строгой красоты

Он не у нынешнего Феба

Искал восторженной мечты.

Отца Эдуард уважал, сильнее он любил мать. Эдуард Губер всю жизнь вспоминал ее. Светлый образ матери утешительно рисовался ему среди мистических видений:

Я помню заботы твои:

Ты мною жила и дышала,

Ты в стужу снимала лохмотья свои

И ими меня одевала.

Ты жесткое ложе травой устлала,

Малютку на нем уложила,

Ты целые ночи над ним не спала,

За ним и больная ходила.

В своих письмах он называл мать бесподобной. Так, в письме от 1837 года он писал: «Благодарю тысячу раз за Вашу нежную любовь. Я прочитал Ваши строки с истинно сладостным чувством. Ваша заботливость вызывала слезы на мои глаза, а я, право, не плаксивой натуры. Много сокровищ хранит человеческая память, но самое драгоценное, самое прекрасное из этих сокровищ есть святое воспоминание о добрых родителях. И наслаждаюсь этим счастьем в высшей полноте его».

На четвертом году маленький Эдуард начал сам учиться читать и часто читал вслух. Особенно нравились ему рифмы. Когда ему читали «Заколдованного принца», он, невольно досадуя на то, что в стихе нет рифмы, старался исправить этот стих. Слушая чтение латинских стихов, пятилетний Эдуард спросил:

— Папенька, разве это стихи?

— Конечно, и даже прекрасные.

— Отчего же рифмы нет?

— Латиняне, и преимущественно Вергилий, избегали рифм.

— А кто это Вергилий?

— Это человек, с ранних лет говоривший стихами и написавший впоследствии прекраснейшие и благоразумнейшие стихотворения.

Маленький Эдуард серьезно задумался...

На седьмом году мальчик сам стал сочинять стихи и записывать их в свою тетрадь. Стихи были записаны им на немецком языке, а тетрадь носила по-детски наивное заглавие: «Полное собрание сочинений и писем. Издать после моей смерти».

Когда Эдуарду пошел девятый год, в 1823 году, отец его был переведен из колонии Messer в Саратов. Он стал пастором евангелическо-лютеранской консистории.

В Саратове Эдуард стал серьезно заниматься уроками, учился латинскому и греческому языкам у своего отца. Большое влияние на него оказал друг семьи и домашний учитель Игнатий Фесслер. Этот выдающийся ученый и политик, в недавнем прошлом профессор восточных языков и философии Петербургской академии, находился тогда в негласном изгнании. Обвиненный в безбожии, он потерял кафедру в академии и был удален из Петербурга. Его назначили членом Комиссии по составлению законов, отправив в городок Вольск Саратовской губернии. При поддержке тамошнего знаменитого купца Василия Злобина Фесслер построил церкви, дома призрения и больницы в Вольске, Саратове, Хвалынске, Царицыне, Камышине.

Образ ученого-наставника отчетливо запечатлела детская память Эдуарда Губера. Он изобразил Фесслера в поэме «Антонио» в образе угрюмого старика Сильвио:

В то утро старец знаменитый,

Суровым жребием гоним,

В чужой стране ища защиты,

И слаб, и хил приехал к ним.

Честолюбив, угрюм, бездушен,

Ничем нигде не устрашим:

И горд, и зол, и равнодушен.

Таков был Сильвио.

По приезде в Саратов у маленького Губера появился учитель русской словесности Волков. В очень короткое время Эдуард освоил русский язык и через четыре месяца поступил в саратовскую гимназию, директором которой был Миллер, горячий сторонник классического образования. С чувством глубокого уважения гимназисты относились к преподавателю русской словесности Федору Ивановичу Волкову. Он готовил Эдуарда Губера в гимназию, он же и оказался главным его духовным наставником во время учебы. Волков и разгадал незаурядный поэтический талант своего воспитанника. Именно ему Губер передал свои юношеские литературные упражнения, которые учитель бережно хранил и передал биографам после смерти поэта, исполняя его завещание.

Первые стихи Губера были, конечно, слабы и подражательны, но в то же время свидетельствовали о несомненном даровании начинающего автора:

Я молод, кровь моя кипит,

Я жажду чести, жажду славы.

И старцем буду я без славы.

А между тем:

Все попирает вкус и мода,

Везде в цепях его свобода,

Везде и скука и печаль.

Саратовская гимназия в двадцатые годы прошлого века воспитала немало знаменитостей. К их числу принадлежал однокашник и друг Губера, известный русский химик Николай Зинин.

С юношеских лет Эдуарду Губеру посчастливилось иметь бескорыстного покровителя в лице баронессы фон Гейм, умной и образованной женщины, еще недавно блиставшей в столице, знавшей Жуковского, Карамзина, Дмитриева. Заброшенная волею судьбы в провинциальный Саратов, фон Гейм всегда оставалась для Губера добрым другом и советником.

Не без советов Фесслера родители решили отправить Эдуарда в Петербург для дальнейшего образования.

С грустью Губер покидал в 1830 году Саратов и первых друзей своей юности. Позднее он опишет тогдашнее свое состояние в одной из поэм:

В последний раз он топит взор

В родную даль, где синих гор

Встают громадные вершины.

За ними скрылся мирный дом,

Где ныне мать в тоске глубокой,

В своей молитве одинокой

Грустит о сыне молодом...

Душа впервые содрогнулась,

Он побледнел и на глаза

Немая, горькая слеза

Невольно, тихо навернулась.<…>