Котин В

Котин В. "Незабвенной памяти А.С. Пушкина" // Годы и люди: [Сб. очерков]. Саратов, 1989. Вып. 4. С. 58-63.

В. Котин

«Незабвенной памяти А.С. Пушкина»

А ты!.. Нет, девственная лира

Тебя, стыдясь, не назовет,

Но кровь певца в скрижали мира

На суд веков тебя внесет.

Влачись в пустыне безоглядной

С клеймом проклятья на челе!

Твоим костям в могиле хладной

Не будет места на земле!

Несколько высокопарный стиль отличает эти строки, как и непривычная лексика. Что удивительного? Первая половина XIX века... Но разве не берет за душу искренность, непосредственность строк, которые дышат горечью и сарказмом! На кого же направлен гнев поэта? Назвав это имя — Дантес,— мы, конечно же, вспомним другого нашего великого поэта: «А вы, надменные потомки...»

Да, Лермонтов написал «Смерть поэта» в 1837 году. А те строки, с которых начат наш рассказ, тоже сочинены в 1837 году, по тому же печальному поводу и, наконец, почти с таким же заголовком — «На смерть Пушкина». Проникнутое ненавистью к убийце того, кого называли «солнцем русской поэзии», стихотворение в то же время дышит любовью, которую питал автор к Александру Сергеевичу.

В чем же тут дело? Давайте мысленно перенесемся в XIX век, чтобы рассказать об этом человеке, чья судьба была и необычной, и печальной, чье имя для многих читателей как бы выходит из забвения, будучи до сего дня известным лишь узкому кругу специалистов — историков литературы и критиков.

Он — литератор, и на главный труд жизни, принесший ему в первой половине XIX века известность и вписавший его имя в историю русской литературы, благословил этого человека Александр Сергеевич Пушкин.

Он — поэт, значит, спутниками на страницах нашего рассказа станут его стихотворные строки. Итак...

На Волге буйной и широкой

Лежат богатые поля,

Луга шумят травой высокой,

В цветах красуется земля...

Там есть село; я помню живо,

Как на зеленых берегах

Оно раскинулось красиво

И отражается в волнах:

И в том селе в иные годы

На берегу, где плещут воды,

Был домик…[1]

Это цитата из первого тома собрания сочинений Эдуарда "Ивановича Губера, трехтомник которого вышел в Санкт-Петербурге (издательство Смирдина-сына, 1859—1860 гг.). Поэт вспоминает о месте своего рождения — селе Усть-Золиха тогдашнего Камышинского уезда, теперь Красноармейского района.

Вот оно, сегодняшнее село Усть-Золиха. Если случится вам, дорогой читатель, ехать из Саратова в Волгоград, взгляд ваш не сможет равнодушно скользить по проносящемуся за окнами поезда или автомобиля пейзажу. Да, сто семьдесят пять прошедших лет неузнаваемо изменили места, где родился будущий поэт. Там, где было когда-то маленькое поселение немцев-колонистов Мессер, теперь просторные современные улицы села — центральной усадьбы крупного совхоза «Красноармейский».

И все-таки есть одна примета, которая роднит «век нынешний и век минувший», и именно она притягивает взоры бывающих здесь людей. Еще приближаясь к Усть-Золихе или расположенной рядом железнодорожной станции Карамыш, видишь сначала тонкий шпиль лютеранской церкви, а потом и само это прекрасное сооружение. Давно не работающая за отсутствием прихожан, она интересует нас прежде всего как архитектурный памятник. Вокруг современные здания, жилые дома, но взгляд останавливается именно на этом сооружении. Оно — на центральной площади, куда нас выводит шоссе — ответвление вправо от автотрассы Саратов — Волгоград. Но даже вблизи, откуда виден каждый кирпичик, впечатление то же, что и при дальнем взгляде: легкая, устремленная вверх постройка с явными приметами готического стиля.

Обходишь хорошо сохранившееся здание раз, другой. Фасад, поднимающийся вверх остроконечный шпиль, четыре стрельчатые башенки по его бокам, арочки, шатры и фронтон — все вверх, вверх! Эта устремленность ввысь, единство и тонкое сочетание башни и самого здания церкви, другие приметы давнего архитектурного стиля отличают уникальное сооружение. Мы давно забыли о его первоначальном предназначении, но по достоинству ценим архитектурную неповторимость замечательного памятника истории культуры...

Но вернемся к рассказу. Именно здесь, в Усть-Золихе, духовным наставником колонистов был Иоганн Самуил Губер. В - семье этого лютеранского пастора в первый день мая 1814 года родился сын, нареченный Эдуардом. Он был четвертым ребенком в семье и, по воспоминаниям отца, «был, подобно братьям и сестрам своим, здоров и силен; только цвет лица у него был бледный; не было никаких признаков ни слабого сложения, ни страшной болезни сердца, развившейся впоследствии».

В свою очередь сын говорил об отце как о человеке в высшей степени религиозном и начитанном.

Он был еще не стар годами,

Он даже молод был мечтами

И светлым взглядом на людей.

Мать будущего поэта — скромная и благонравная семьянинка, домашняя хозяйка. Позднее он напишет ей сыновние слова признания: «Благодарю, тысячу раз благодарю за вашу немалую любовь. Я прочитал ваши строки с истинно сладостным чувством. Ваша заботливость вызвала слезы на мои глаза, а я, право, не плаксивой натуры. Много сокровищ хранит человеческая память; но самое драгоценное, самое прекрасное из этих сокровищ есть святое воспоминание о добрых родителях. Я наслаждался этим счастьем в высшей полноте его...»

Отцу: «Не говоря уже о том, что я люблю и почитаю вас как отца,— я не знаю человека, которого я мог бы любить и уважать наравне с вами... Это не лесть и не может быть лестью: отец не должен ожидать ее от сына; что я пишу, то пишу от души, то чувствую искренно и правдиво. Чудное, горделивое чувство, и я не знаю ему подобного — иметь возможность гордиться своими родителями: я в полной мере наделен этим счастьем...»

Родители отвечали сыну такой же привязанностью, воспитывая его, как и других детей, но в то же время отмечали у Эдуарда большие способности. С четырех лет мальчик начал учиться читать, а к семи стал... сочинять стихи. Естественно, на родном немецком языке.

А отец, которому пасторство в Усть-Золихе если и не приносило богатства (а он жил здесь с 1807 года), то прибавляло авторитета и у прихожан, и у коллег, вскоре получил повышение. В начале 1823 года И. С. Губер переводится в Саратов членом лютеранской консистории. В губернский город он переезжает, естественно, вместе с женой и детьми. В жизни девятилетнего Эдуарда начинается важный период, во многом определивший его будущее.

Губернский город России — не немецкая колония. Своеобразного воспитания в пасторской семье явно не хватало для того, чтобы поступить в гимназию. Спасибо отцу: тот нанимает сыну репетитора, скорее друга семьи, В. Я. Волкова, и уже через четыре месяца мальчик настолько преуспел в русском, что в 1824 году смог поступить в Саратовскую губернскую гимназию.

...Здравствуй, Волга! Мальчик как будто 'И не расставался с ней. Больше того, если из Усть-Золихи до реки обычно ездили на папином тарантасе, то тут, в Саратове, она рядом! Сбеги вниз по Обуховскому или Бабушкину взвозу — и ты на берегу, с домишками рыбаков, дебаркадерами на воде у края песка, горами грузов, что бегом сносят по качающимся доскам с барж крючники. Пробеги по глубокому песку подальше от пристаней и — бултых в воду!

Рядом с Эдуардом всегда были друзья-гимназисты И. Кудрявцев и А. Горбунов, по-мальчишески крепко сблизился он и с Николаем Зининым. Тот был двумя годами старше, шефствовал, как мы сейчас говорим, над товарищем, который импонировал ему недетской серьезностью, какой-то надежностью характера, большой начитанностью.

А теплые вечера на берегу Волги! Костер, уха, долгие минуты у огня. Разговоры, разговоры — о Саратове, о будущем. И стихи так увлеченно читает Эдуард — пушкинские, которые только-только набирают популярность, а потом и свои... В рассветной тишине Волги каждая строка разносится в воздухе отчетливо и громко, как и треск потухающего костра. Не хочется уходить отсюда, и опять у мальчишек беседы и спсры — кем быть?

Могли разве Николай Зинин и Эдуард Губер думать, что один из них станет замечательным русским химиком, действительным членом Академии наук, основателем и председателем Русского химического общества, учителем Александра Бутлерова и Александра Бородина (все мы знаем «Князя Игоря»). А другой хотя и не сразу, но выберет поэтическую стезю, познакомится с Пушкиным и познакомит русского читателя с «Фаустом» Гете...

Но сначала оба они окончат губернскую гимназию. Это учебное заведение в 20-е годы прошлого века — заметный просветительский центр в Саратове, где была единственная большая библиотека. Да и сам дух, царивший здесь, отличался известным демократизмом (если учесть, что совсем недавно было разгромлено восстание декабристов). Как уже говорилось, гимназия была только что открыта, преподавательский корпус ее поэтому во множестве состоял из выпускников Казанского университета. Ректором его вскоре, в 1827 году, станет выдающийся русский математик Николай Иванович Лобачевский, но и перед этим в Казани питомцам университета прививались широкие, разносторонние знания.

Вот и в Саратовской гимназии в пору учебы там Э. Губера, Н. Зинина н их друзей не было обычной косности. О преподавателе словесности Ф. П. Волкове Губер отзывался: это «молодой, полный жизни и души человек». Он щедро делится с гимназистами эрудицией, дает наиболее любознательным, среди которых, конечно же, Губер, книги из своей библиотеки. Сам большой любитель поэзии, Волков пропагандирует ее в долгих беседах с питомцами, он видит и в Эдуарде распускающийся талант литератора. Именно этот человек, распознав в мальчике поэтический дар, сохранил ученические литературные упражнения своего юного друга и со временем передал его биографам стихи четырнадцатилетнего гимназиста...

Среди других наставников, учителей жизни Губера, биографы отмечают Игнатия Фесслера. Конечно, трудно предположить дружеские, искренние взаимоотношения гимназиста и крупной, неординарной личности... Профессор восточных языков в Лем-бергском университете (Пруссия), он в 1809 году получает приглашение преподавать эти языки, а также философию в Александрово-Невской лавре в Петербурге. Потом с филантропическими целями приезжает в Вольск к купцу Василию Алексеевичу Злобину.

И этот человек не однозначен... Выбился из бедного крестьянина... в миллионеры (или, как говорили сами купцы, в «миллионщики»). Приложил руку к строительству Троицкого собора в Вольске; заложил церковь; пожертвовал губернскому Приказу общественного призрения собственный дом, находившийся в Саратове и стоивший одиннадцать тысяч рублей; дал сюда же еще десять тысяч наличными с тем, чтобы проценты с этого капитала поступали «на призрение заболевших бурлаков и оживление утопших». Тридцать тысяч рублей отдал Злобин на строительство больниц по Волге: в Царицыне, Камышине и Хвалынске, строил много домов в Вольске.

Вот правительство и направило к купцу Фесслера как духовного попечителя для разумного направления благотворительности «миллионщика». А с 1820 года Фесслер — суперинтендант и председатель консистории в Саратове, он им стал за три года до приезда сюда Губера-старшего, который получил здесь должность асессора. Знаменитый ученый, еще в Австрии написавший «Историю Венгрии», не мог не влиять на сына своего подопечного. Позднее Эдуард напишет:

В то время старец знаменитый,

Суровым жребием гоним,

В чужой стране ища защиты,

И слаб, и хил приехал к ним.

Это строки из автобиографической поэмы Эдуарда Губера «Антоний», в которой автор вывел себя под именем главного героя, а наставника — в роли Сильвио. Несложно провести параллели — что и делали литературные исследователи — с последующим главным трудом Губера, где выведены Фауст и Мефистофель. И хотя Фесслер уже в 1828 году отбыл из Саратова обратно в Петербург, духовное влияние его на становление поэта несомненно. Представляете гимназиста, в гости к отцу которого часто приходит друг дома, так много испытавший за свою бурную жизнь? А ведь уроженец Венгрии Игнац Аврелий Фесслер был католическим монахом и лютеранским священником, профессором восточных языков и историком, драматургом и романистом. Человек широкого ума и учености, он, как подчеркивает советский литературовед Юрий Левин, был склонен к мистицизму и, добавим, к религиозному упадочничеству. Все это со временем отзовется в творчестве его саратовского подопечного.

С кем же еще общался Эдуард в доме отца, каких его друзей посещал? Это семейство Нордстрема — чиновника Саратовской конторы иностранных поселенцев; Г.Я. Тихменев, сын которого со временем станет биографом и издателем Губера; другие известные люди в городе (по некоторым данным, кое-кто из них не был чужд масонства). Но, говоря о дальнейшей биографии поэта, следует сказать о баронессе Мавре Алексеевне Гойм и ее радушном доме.

Для провинциального Саратова это была в своем роде примечательная женщина. Хлебосольная и образованная, еще недавно блистала в столице; дочь московского барина, она была воспитана в екатерининском духе. В Петербурге ее знали как подругу Карамзина и Дмитриева, Жуковского и Воейкова. Но вот — «судьбой заброшена в Саратов и лишена богатых средств к жизни».

Юный Губер сдружился с этим домом и именно здесь получил столь нужные ему рекомендации. Вот и пришел 1830 год, когда Эдуард Губер и Николай Зинин окончили Саратовскую губернскую гимназию. Что дальше? Оба друга оказались в незавидном положении...

О том, как оказался в Саратове Эдуард, мы рассказали. А Зииин? Он родился в Шуше, столице Карабахского ханства, расположенного на юге, на окраине Российской империи. Вскоре остался без родителей и был отправлен в Саратов к дяде. Но надо же такому случиться: окончив гимназию, юноша лишается единственной поддержки — скончался и дядя. Мечты о Петербургском университете приходится оставить, и Н. Зинин отправляется в Казань, где становится студентом местного университета. Как пишут биографы будущего химика-академика, Николай Иванович Лобачевский распорядился предоставить ему место в общежитии. Но... Уже по Волге, попутной баржой, Зинин добрался вверх по реке с трудом: эпидемия холеры! Буквально на следующий день Казань была «закрыта».

А Эдуард? И тут все очень сложно. Он закончил гимназию блистательно. К торжественному акту написал стихотворение «К друзьям», в котором говорил о желании... сделать военную карьеру. Как и другие выпускники, Эдуард стремится в Петербург,— но ни связей в столице, ни средств на учебу нет.

И тут на помощь приходит Мавра фон Гойм. Она снабжает своего юного саратовского друга рекомендательным письмом к своему дальнему родственнику в Петербурге. Этим дальним родственником оказывается... Василий Андреевич Жуковский.<…>