Смирнов В.Б. В.А. Гиляровский (1853 — 1935) // Русские писатели в Саратовском Поволжье: [Сб. очерков] / Под ред. Е.И. Покусаева. Саратов, 1964. С. 138-146.

В.Б. Смирнов

В.А. ГИЛЯРОВСКИЙ (1853 — 1935)

В этой кипуче-буйной натуре было столько самобытности, столько удальства! Одним он казался запорожцем с известной репинской картины, другим — Стенькой Разиным. И, быть может, потому, что этот вездесущий и неутомимый репортер вышел из глубин народа, жил среди него, писал для него и во имя него. Сегодня он в рванье бродит по трущобам Хитрова рынка, а завтра — уже у донских табунщиков. Потом его видят на кровавой Ходынке, а вскоре он тайком пробирается на место страшной кукуевской катастрофы. А вот уже с Балкан несутся его корреспонденции. Но где бы ни был Владимир Алексеевич Гиляровский, его всегда манили к себе волжские воды. И не ради красного словца говорил он: «Дон и Волга меня воспитали».

Я волен здесь! Я здесь борюсь,

Открыто биться рад,

Ведь здесь, как там, я не боюсь

Ни козней, ни засад.

Могучий вал в лицо мне бьет,

Ну что же! Режь его смелей,

Отваги полный, мчись вперед,

Вперед — удел людей! —

так писал В.А. Гиляровский о чувствах, которые испытывал на великой русской реке. Ей он посвятил стихотворения «Кузьма Орел», «В юность, бывало, на Волге широкой...», «Бродяга», «На Волге».

Волга! Близкое, родное

В этом имени таится,

Это слово дорогое

Заставляет сердце биться...

Проторенною сакмою,

Наклонившись над песками,

Тянут барку бечевою

Бурлаки перед глазами...

Как их лица почернели

От усталости и пота...

Как они протяжно пели,

Чтоб легка была работа.

«Укачало, уваляло», —

Глухо- песня раздавалась.

«Нашей силушки не стало», —

Грустно эхом повторялось...[1].

«С тех пор, как он стал писать, — замечает Е. Киселева, в распоряжении которой сейчас находится архив Гиляровского, — редкий год выпадал, чтобы Волга не мелькнула из-под его пера стихом о ней, строчкой в строфе, предложением в рассказе или очерке. Ни одна поездка к ее берегам не проходила бесследно, да и писал он на Волге больше, чем в обычной домашней обстановке» [2].

Зов Волги. Он вошел в сердце юноши Гиляровского с рассказами и песнями о Стеньке Разине, с неведомым Никитушкой Ломовым, который «стал его мечтой»[3]. Подражая герою Чернышевского, Гиляровский уходит в бурлаки, а затем начинаются его скитания, его «университеты». И какие бы невзгоды ни встречались ему на пути, он «благодарил Чернышевского», который «сунул» его на Волгу «своим романом «Что делать?» (1, 177). От бурлаков он вновь и вновь слышит о запавшем в душу Степане Разине, которого предали анафеме вместо того, чтобы «поставить памятник», об атамане Репке, скрывавшемся то на Иргизе, то на Черемшане. А Жигули и утес Стеньки Разина? Сколько было о них говорено!

Летом 1874 года Гиляровский ехал в Астрахань на товаро-пассажирском пароходе. Проскочил мимо Саратова. А там и утес. Да только не произвел он никакого впечатления: небольшой, голый. И что его так бурлаки расписывали? Было немного грустно от разочарования.

А через три года — новая встреча с ним. Возвращался с Кавказа и случайно на пароходе узнал, что в Саратове играет труппа под управлением актера А.И. Погонина. С ним Гиляровский был знаком по гастролям в Тамбове. «В Саратове я пошел прямо на репетицию в сад Сервье на окраине, — вспоминал позднее писатель, — где был прекрасный летний театр[4], и сразу был принят на вторые роли. Первые персонажи были тогда еще тоже молодежь: В.П. Далматов, В.Н. Давыдов, уже начинавшие входить в славу, В.Н. Андреев-Бурлак, известность — Аркадий Большаков, драматическая А.А. Стрельская, затем Майорова, жена талантливого музыканта-дирижера А.С. Кондрашова, Очкина, Александрова... Труппа была большая и хорошая. Все жили в недорогих квартирах местных обывателей... Я жил неподалеку от театра с маленькими актерами Кориным и Симоновым» (1,279—280)[5]

Было это весной 1877 года. Интересное, памятное время, наполненное увлекательной работой, веселыми развлечениями. Часто после репетиций Гиляровский ходил туда, где жила саратовская голытьба. «Далеко за городом, под Лысой горой, были пустыри оврагов, населенных летом галаховцами, перекочевавшими из ночлежного дома Галахова на эту самую летнюю дачу. Здесь целый день кипела игра в орлянку. Пьянство, скандалы, драки. Играли и эти оборванцы, и бурлаки, и грузчики, а по воскресеньям шли толпами разные служащие из города и обитатели «Тараканьих выползков», этой бедняцкой окраины города. По воскресеньям, если посмотреть с горки, всюду шевелятся круглые толпы ор-лянщиков... Я по старой бродяжной привычке любил ходить «дождя просить» (высоко метать монету — В. С.). Метал я ловко, и мне за эту метку особенно охотно ставили: «без обману — игра на счастье» (1, 280). Конечно, не азарт орлянщика влек сюда будущего автора «Трущобных людей», а неослабевающий интерес к жизни простонародья. И несомненно, что это помогло ему создать колоритные образы «хитровцев», «галаховцев» и прочих обитателей городских трущоб.

В Саратове пробуждается у Гиляровского теплое чувство к актрисе Ксении Владимировне Гаевской. А в ее семье он встретился с живым капитаном Фофаном, о зверствах которого слышал от матроса Васьки Югова. Но это был уже не прежний зверь, которого все боялись, а добродушный старик, любивший свою старушку и дочь, но пуще всего любивший рассказывать о различных военных кампаниях. «Я отдыхал в этой семье под эти рассказы, а с Ксенией Владимировной наши разговоры были о театре, о Москве, об актерах... О своей бродячей жизни, о своих приключениях я и не упоминал ей, да ее, кроме театра, ничто не интересовало. Мы засиживались с ней вдвоем в уютной столовой нередко до свету» (1, 285).

Но мятущаяся натура и здесь чувствовала себя неспокойно.

Лишь только объявили о наборе добровольцев на русско-турецкую войну, Гиляровский подал заявление. 29 июля 1877 года состоялся его последний спектакль. На другой день эшелон выступал в Турцию. Друзья тепло провожали добровольца. «Поезд отходил в два часа дня, но эшелон в 12 уже сидел в товарных вагонах и распевал песни... К часу собралась вся труппа провожать меня: нарочно репетицию отложили. Все с пакетами, с корзинами. Старик Фофан прислал оплетенную огромную бутыль, еще в старину привезенную им из Индии, наполненную теперь его домашней вишневкой.

Погонин почему-то привез ящик дорогих сигар, хотя знал, что я не курю; мать Гаевской — домашний паштет с курицей и целую корзину печенья, а Гаевская — коробку почтовой бумаги, карандаш и кожаную записную книжку с золотой подковой, Давыдов и Далматов — огромную корзину с водкой, винами и закусками от всей труппы» (1, 289 — 290).

После войны, в 1883 году, Владимир Алексеевич, уже будучи журналистом, вновь приезжал в Саратов. Известный актер Андреев-Бурлак, с которым Гиляровский познакомился в 1877 году в Саратове, организовав «товарищество Московских артистов», пригласил его помощником по режиссерской части, администратором и артистом.

Труппа решила совершить турне по Волге на Кавказ. Гиляровский должен быть ехать как распорядитель театра. Долго он колебался: не отразится ли это на его работе в журналах. Но зычный возглас Андреева-Бурлака:

— Гиляй, на Волгу ж зову! — решил исход дела.

«Всю Волгу я проехал со всеми удобствами пассажира первого класса, — вспоминал журналист в «Моих скитаниях», — но почти всегда один. Труппа обыкновенно приезжала после меня, я был передовым. Кроме подготовки театра к спектаклю, в городах я делал визиты в редакцию местной газеты. Прием мне всюду был прекрасный: во-первых, — все симпатизировали нашему турне, во-вторых, — в редакциях встречали меня, как столичного литератора и поэта, — я в эти два года печатал массу стихотворений в целом ряде журналов и газет — «Будильник», «Осколки», «Москва», «Развлечение» (1, 338).

В Саратов Гиляровский приехал, видимо, в первой половине мая. 15 мая в газетах появилось объявление:

Путешествующей труппою

артистов

Московского

русского театра

(главные персонажи):

г-жи Гламма-Мещерская, Свободииа-Барышева; гг. Писарев, Андреев-Бурлак, Рютчи в здании городского театра даны будут спектакли:

26 мая — ком. Островского «Лес»;

27 мая — «В царстве скуки»;

28 — «Горькая судьбина».

Абонемент на эти спектакли открыт в кассе театра[6].

Побывав в редакциях[7] и дав объявления, Гиляровский выехал в Астрахань, но в конце мая вновь вернулся в Саратов[8].A 3 июня «господин Гиляровский» числится среди выехавших в Тамбов[9].

Эта поездка была для Гиляровского очень плодотворна в творческом отношении. Его путевой дневник «заполнен записями бурлацких песен, бурлацких перемен, различных сказаний и преданий о Волге, ее берегах, о грабежах хозяйских судов у Жигулей, о жизни и быте бурлачества»[10]. «Никогда я не писал так азартно, как в это лето на пароходе, — признавался сам писатель. — Из меня, простите за выражение, перли стихи» (1, 338). А в его дневнике есть свидетельство, что именно в это время он начал поэму о Степане Разине и написал «кусочки... бродяжной жизни»[11].

Позднее В.А. Гиляровского не раз приводила в Саратов судьба репортера. В 1897 году перед открытием Нижегородской выставки ему было предложено «отправиться по Волге, посетить редакции газет в Казани, в Самаре, в Симбирске и в Саратове и написать в газетах по статье о выставке» (2, 247). Видимо, в конце июня — начале июля он и был в нашем городе. Но публиковать статью ему не пришлось: сотрудники «Саратовского листка» широко информировали читателей о выставке.

Через два года неутомимый журналист и поэт — вновь на Волге. Возвращаясь из задонских степей, он решил прокатиться от Царицына до Саратова. И эта поездка надолго врезалась ему в память. Совершенно неожиданно Гиляровский встретился с одним из свидетелей своей бродяжьей юности. Это был старик по прозвищу Суслик. О чем только не переговорили они в ожидании парохода! И вновь остро и свежо встали в памяти рассказы об удалом Стеньке Разине и его знаменитом утесе. А Суслик признался:

— Знаешь, Владимир Алексеевич... ведь я сам оттуда, бывал на этом утесе, по-нашему Разин бугор, и сейчас туда еду... Ведь я сам из-под Нижней Банновки родом, а мать моя родом из Данилихи, что у самого бугра... (2, 362).

И вот уже бежит, торопится пароход. В Нижнюю Банновку приехали в шесть часов утра. К бугру отправились на лодке. Тихо, молча, как к святыне, вел Суслик своего младшего друга. И только на вершине проговорил:

— Седай, Ликсеич, давай пополуднуем! Ужо поглядишь.

О своем «восхождении» на утес, побывать на котором он мечтал с детских лет, писатель рассказал в очерке «Суслик». Вот что он писал:

«Мы на утесе Степана Разина, и действительно:

На вершине его не растет ничего,

Там лишь ветер свободный гуляет...

Отсюда он понятен. Снизу, с парохода, он не производит впечатления.

Когда я поднимался на него, видел, кроме кусочков дали горизонта, только камни под ногами и кругом камень голый. И думалось мне: «Чего такой атаман здесь нашел? Да хуже места и не придумаешь!..»

И вот только поднявшись сюда, понял я, что лучшего разбойного притона для атамана волжского не придумаешь» (2, 365 — 366).

Много сказок и легенд рассказывал Суслик. И никак не верилось старику, что погиб Стенька.

— А все-таки, что ни толкуй, а у нас его ждут… И дождемся, много греха пошло.

Так страстно хотелось измотанному беспросветной жизнью Суслику настоящего счастья.

Будто к кладезю народной мудрости и народной силы припал в этот раз писатель: еще более смелым и острым стало его перо, еще отчетливее представилось ему, чем живут, о чем думают его друзья, испытавшие на себе лямку кабалы.

Вновь побывал Владимир Алексеевич в Саратове в августе 1904 года. 5 августа примчался дядя Гиляй домой возбужденный. И сразу засобирался. Оказалось, решил прокатить дочь Надю по Волге.

— Сегодня вечером поездом до Рыбинска, а завтра утром на «самолетовском» пароходе «Ломоносов» до Саратова побежим. Провезу ее и себя по всем местам, где бродяжил, — объяснял он жене.

И, чтобы скрыть свое страстное желание побывать в любимых местах, оправдывался:

— Хочу Надюше доставить удовольствие... Гимназию кончила с золотой медалью...

А сам «в каждом городе, — вспоминает Н.В. Гиляровская, — в первую очередь шел на пристани к крючникам, на пароходе пропадал на нижней палубе, знакомясь и разговаривая с судовыми рабочими, и если на мою шляпу, платье смотрели иногда искоса, то его белый френч и сапоги ничуть не смущали тех, на ком были лапти и онучи, заплатанные и перезаплатанные рубахи и штаны. Открытая доброжелательность звучала в каждой нотке его голоса, исчезала порывистость, и появлялась мягкость, с какой он говорил в минуту очень хорошего настроения. В общем, с первых же его слов, обращенных к кому-нибудь из крючников и других рабочих, колючие огоньки из их глаз исчезали, и ответ всегда был задушевно искренним, дружески откровенным и теплым»[12].

И уже в августе появляются в газетах острые материалы Гиляровского, направленные в защиту рабочих волжских пристаней. Здесь, на волжских просторах, рождались его задушевные строки. «Часто, часто, — записывал дядя Гиляй в дневнике, — Волга была для меня истоком жизни, прозы, поэзии»[13].

Встречи с удалой поволжской вольницей, сильной, честной и откровенной, всегда напоминали писателю немеркнущий образ Степана Разина. Вспоминая о нем, о путешествии с Сусликом, не дожившим до дней, когда народ отомстил за все «грехи», за год До смерти Гиляровский написал последнее стихотворение из цикла «Степан Разин»:

Над вершиною кургана,

Чуть взыграется заря,

Выдыбает тень Степана.

Что за дьявол? Нет царя!

Нет бояр, народ сам правит,

Всюду песне нет конца.

Чу! Степана в песнях славят.

Воли первого бойца.

На крутой вершине стоя.

Зорко глядя сквозь туман,

Пред плотиной Волгостроя

Шапку скинул атаман![14]

Десятки раз исколесивший печальные волжские берега, десятки раз избороздивший ее воды, дядя Гиляй встретил зарю новой Волги. И трудно, просто невозможно представить историю русской реки без могучей, будто олицетворяющей народную силу, фигуры В.А. Гиляровского.